«Мама, спасибо большое за передачу»

О детском плаче, который вы непременно услышите, если прислушаетесь. Или прочитаете это письмо 14-летнего анархиста маме из СИЗО

Алексей Тарасов

Осужденные подростки на прогулке. Фото: Олег Булдаков / ТАСС

На 55 56-й параллелях, где стоят, например, Москва и Красноярск, а также много других больших и малых городов, где русские равнины, где хлеба и могилы под снегом и бьет сейчас равномерно боковой ветер порывами слева — чистое здоровое дыхание спящей родины — иногда слышен детский плач. Ребенок плачет безутешно. Откуда, для кого, чего ради? И подолгу, бывает. Все никак не утихнет — видимо, никого рядом. Некому успокоить. И этот плач не заглушить, от этого не отвернуться — как от тихо выбежавшего из-за угла и оскалившегося волкодава.

Я не знаю, что это. Знаю лишь, что в той Сибири, где восток соединяется с севером, звуки могут доноситься очень издалека. В морозном разреженном воздухе пролетающий в десятках верст самолет или самосвал на зимнике гудят так, будто ты в кабине. И электрический свет мигает, шепчет. Дело не столько в морозах или ветрах, сколько в отличительных признаках гладей — водяных, снежных, ледяных. И местного воздуха. И не только зимой, весной, а особенно осенью он особо проницаем. О том, что в нем чище и дальше слышно, писали еще в позапрошлом веке сибирские областники.

А еще знаю, что здесь, в Сибири, так пытают. В лагерных ЕПКТ (единых помещениях камерного типа) и ШИЗО (штрафных изоляторах), помимо испытанных способов вроде придушивания, шокера, подвешивания за руки или за ноги и использования в качестве боксерской груши, заливания в нос воды, окунания головой в парашу, в ведро с половой тряпкой, есть метод еще верней. И без следов на теле.

Включить запись детского плача. И на многие часы. Если что, потом заново. Но, как правило, доходит с первого раза.

Это удивительная химия обращения самого зазубренного и железистого железа в шелк, в ничто.

Об этой пытке рассказывают, например, некоторые заключенные и бывшие з/к Красноярска, Новая много писала о порядках в том конгломерате колоний, что расположен в зоне отчуждения Красноярского алюминиевого завода.

Ну так и в Москве же плач слышно! Не знаю — вероятно, сибирский особенный воздух теперь пришел и в нее. Так бывает — заволок же летом 19-го года дым азиатских таежных пожаров европейскую Россию. Так бывает, что не только воздух, но и порядки возвращаются из дальней России в имперскую столицу. Об этом хорошо у классиков — например, у Щедрина о господах ташкентцах.

А может, никакая это не запись, а плач натуральный, происходящий здесь и сейчас. Перед вами письмо одного из малолеток, сидящего в СИЗО-5 Канска. Девятиклассник Никита Уваров, взятый под стражу в его 14 лет, — в тюрьме с начала июня прошлого года.

ДОКУМЕНТ ЭПОХИ

Письмо 14-летнего Никиты Уварова — маме из изолятора

Мама спасибо тебе большое за передачу Люблю тебя. Каких либо ещё продуктов мне пока не надо. Сегодня буду тебе письмо писать. Ты сильно не волнуйся из-за меня. Можешь больше отдыхать, и много деняг на еду комне не надо тратить. Деньгами можешь помочь бабушке с дедушкой или на благотворительность пожертвовать. Ладно, мама, целую тебя сильно и скучаю. До встречи .

(Письмо публикуется с разрешения матери Анны Уваровой. Орфография сохранена)

Это дело канских подростков-анархистов ( Новая газета первой о нем написала и следит за его ходом, в ближайшее время будут очередные подробности). Детям вменяют — все, как у больших — организацию террористического сообщества и участие в нем. Как в деле Сети (признанной государством террористической и запрещенной в РФ) или поначалу в деле БАРСа. Следствие полагает, что анархисты готовили взрывы минувшим летом в канских отделениях МВД и ФСБ, для чего читали специальные статьи, смотрели видеоролики и даже кинули в заброшенном здании на пустыре в стену бутылку с зажигательной смесью. Которая вообще-то не является ни взрывным устройством, ни взрывчатым веществом. Как и чтение чего-либо не есть преступление. А мальчики всех времен и народов одинаковы. Ищут красоты, справедливости и остроты момента. И это не преступление.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

По рецепту Че Гевары . ФСБ вскрыла детское анархистское подполье в Сибири, в Канске. Чекистам помогли парижские сквоты и игра Minecraft

…Между нами, было б странно, если б над этими просторами плач не летел. Есть над чем всплакнуть. Даже хором взрыдать.

Может, это плач, блуждающий тут с начала 30-х годов прошлого столетия? Крестьянских, кулацких детей времен коллективизации и голодомора, детей пятой колонны из начала 40-х (немецких, калмыцких и т.д.), детей спецпоселенцев, которых не расстреливали, по тюрьмам-лагерям не мурыжили, просто выбрасывали в тайгу, в зиму, в чистое поле без топоров и лопат, на северные безлюдные берега?

И это с того времени в прошивке, в подкорке у сладко спящей сейчас родины — что этих детей нельзя спасать? Иначе и сам ты, и твои дети поедут в Сибирь? Что детей кулацких на порог не пускать, еды не давать, пусть траву жрут, пусть из кормушек у свиней, когда мы отвернемся. Пусть кору грызут. Это кора нашего сегодняшнего головного мозга. Все наше сегодня — из того плача.

Он в реальности наша скрепа, цемент и фундамент, труба и гимн. Ты пьешь и жрешь этот плач, все здесь из него выработано.

Невыносимость детского плача устроена самой эволюцией. Это рефлекторный подрыв изнутри, так человек задуман, это ведь не в мозг даже проникает, а в позвоночник шарашит: иди, найди ребенка и успокой. Детский плач подразумевает того, кто его услышит, иначе не может быть, вот для чего нужны взрослые люди.

А мы слышим и никуда не подрываемся. Читаем письмо Никиты Уварова и живем дальше. Это в генах — найти и спасти. А нельзя, откуда-то знаем мы.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Бить — это нормально. Забыть — это нормально. К чему сводятся обесценивающие протест высказывания типа в Штатах их вообще пристрелили бы

Судя по фольклору, если отмести кикимор (те издают звуки, неотличимые от детского плача), плач сопровождается скорым исчезновением детей, женщин (уходят искать источник плача), плач предшествует природным и социальным катастрофам.

На 55-й и 56-й параллелях, и чуть северней, и чуть южней сейчас стоят, бегут, чешутся люди. И кошки при них стоят с отнятыми и утопленными давно котятами. И суки с розданными щенками стоят — старые глаза слезятся. И паршивые буренки тупо смотрят туда, где были телята: где мои дети. Кто их съел, где мы были.