Баллада о солдате
Я защищал Сталинград, я был ранен за войну четыре раза, и я – один из 240 оставшихся в живых из дивизии в 14 000 человек.
Но кроме этого и прежде всего я кинорежиссер. Я как режиссер сделал семь игровых полнометражных фильмов и четыре документальных, и сам написал сценарии ко всем своим фильмам, я, Григорий Наумович Чухрай. «Сорок первый», мой первый серьезный фильм, был в 1957 или 1958 годах отобран на Каннский фестиваль, где получил приз за «исключительные художественные достоинства, гуманизм и оригинальность сценария». Он раз десять получал призы на международных кинофестивалях.
Мой самый известный игровой полнометражный фильм – «Баллада о солдате», получивший приз за лучшую режиссуру в Каннах в 1960-м. В этот год «Золотая пальмовая ветвь» досталась фильму «Сладкая жизнь». Не могу припомнить, сколько еще наград я получил за этот фильм, газеты писали, что около сотни. Он даже был отобран на Фестиваль фестивалей в Сан-Франциско. Я снял его в 1959-м, и с самого начала у меня с этой работой были трудности. В СССР фильм сочли подрывным с точки зрения идеологии и разрешили показывать только в небольших городах и в сельской местности, но не в столицах республик. Меня исключили из партии из-за фильма «Баллада о солдате». Фильм считался клеветой на Советскую Армию. Но «Комсомольская правда» опубликовала анкету, и ответ на один из ее вопросов свидетельствовал о необычайной популярности фильма. Автором анкеты был журналист Аджубей, зять Никиты Хрущева, который посоветовал тестю посмотреть фильм. Хрущев посмотрел и оценил его, и вскоре фильм был отправлен в Канны.
В СССР этот фильм принес мне Ленинскую премию в 1962 году, и ко мне вернулся мой партбилет. А «Баллада о солдате» уже с успехом шла по всему миру.
Я всегда мечтал учиться в Институте кинематографии в Москве. Я успешно сдал вступительные экзамены, но не имел понятия, где мне жить. С войны у меня в легком остался кусок шрапнели, и кашель сопровождался кровотечением. Меня попросили из общежития, опасаясь туберкулеза. И вдобавок вскоре я действительно заболел туберкулезом.
У меня родился сын, и моя жена приехала с Украины, где мы прежде жили, ко мне в Москву. Я тогда весил 54 килограмма, все уговаривали меня бросить институт. Я не хотел этого, и мне удалось удержаться с помощью некоторых моих преподавателей.
Мне нужно было найти жилье. Я находил одну за другой комнаты в коммуналках, но у меня не было «прописки», милицейской регистрации. Каждый раз кто-нибудь доносил на меня, приходила милиция и выгоняла нас. Мы спали, где придется, часто ночевали на вокзале.
Наконец я нашел комнату, и милиция была не против, если я поселюсь там с женой и ребенком. Но в КГБ, где мне должны были поставить печать в знак одобрения, чиновник был другого мнения:
– К сожалению, я не могу разрешить вам получить прописку.
Я был вне себя.
– Почему? – спросил я, чуть не плача.
– Потому что, дорогой мой, жить здесь кому ни попадя не дозволяется.
Я был разгневан, я настаивал, я на повышенных тонах напомнил ему о моих ранах, о Сталинграде.
Ничего не добившись, я совершенно пал духом. Выйдя оттуда, я шел по улицам, глядя на окна у меня над головой и размышляя об абсурдности жизни. Я шагал вниз по улице Горького, глубоко задумавшись, когда вдруг рядом остановился черный автомобиль, из него вышел военный и подошел ко мне. Я подумал, что меня хотят арестовать после стычки с чиновником КГБ. Военный сказал мне: «Генерал просит вас сесть в машину». Я решил, что это конец. Что меня арестовывают.
На самом деле это оказался командир, с которым я был знаком во время войны. Он сказал: «Я узнал тебя, как твои дела?» Я рассказал ему, что мне негде жить, и он решил помочь мне. Он жил в «Доме на набережной» и пригласил меня к себе выпить. Он пообещал что-нибудь сделать.
Когда я вернулся домой, оказалось, что меня уже вызывала милиция. В милиции мне объяснили, что все мои проблемы связаны с тем, что у меня украинский паспорт. Украина, оккупированная в войну немцами, была в немилости, а все, кто находился на оккупированной территории, не могли получить прописку в Москве.
В милиции мне дали другой внутренний паспорт, благодаря которому я впервые сумел найти себе комнату в подвале. Я видел в окно только ноги прохожих, но был счастлив. Однажды наш трехлетний сын играл во дворе и увидел, как мать готовит на кухне. Он крикнул ей: «Мама, что ты делаешь там, внизу? Как ты попала в эту нору?» Квартира была большая, и в комнатах жило полно народу, в некоторых комнатах по две семьи.
Но атмосфера была довольно славная. В праздники мы приглашали друг друга пить водку. Мы жили нормально в ненормальных условиях.Время было трудное. В институте Сергей Осипович Юткевич, мой защитник, попал в черный список в рамках кампании против космополитизма. Он написал книгу о Чарли Чаплине, и на собрании в институте его сочли космополитом. «Почему нужно было писать о Чаплине, а не об одном из наших режиссеров?» – задавали вопрос.
Однажды возник спор о крупном плане. «Кто первым применил крупный план? Космополиты пишут, что Гриффит. Но это неправда, на самом деле это был Кулешов», – сказал кто-то. Но тут перепуганный Кулешов закричал: «Нет-нет, не я!», опасаясь, что и его причислят к космополитам. Такие абсурдные сцены происходили часто.
К этому времени здоровье мое стало значительно лучше. Кусок шрапнели вышел из легкого, и врачи сумели сделать операцию и удалить его. Я продолжал жить у себя в подвале.
Михаил Ильич Ромм, новый директор ВГИКа, предложил мне работу ассистента режиссера. Я помогал ему снимать сцены в Крыму, мне удавались батальные сцены, пригодился мой военный опыт.
Я защитил диплом и вернулся на Украину, оставив свой сырой подвал. Членами нашей группы были Марк Донской и Сергей Параджанов, совершенно необычный человек, способный на удивительные поступки. Однажды на вокзале он вручил моей жене Ирине, выходившей из поезда, букет, «позаимствованный» у чиновника, который в составе делегации встречал кого-то. Спустя некоторое время он забрал у Ирины цветы и вернул их совершенно растерянному чиновнику…
Я не делал ничего интересного. Но вот я получил телеграмму от директора «Мосфильма», вызывавшую меня в Москву на переговоры. Он спросил, не хотел бы я получить постоянную работу на «Мосфильме». Я ответил согласием.
Вот так я вернулся в Москву. Директор «Мосфильма» Иван Александрович Пырьев помог мне получить комнату в квартире неподалеку от киностудии. Потом я перевез жену.
В этой коммуналке было всего две комнаты, в другой комнате жила семья, в которой муж был шофером. В 1955 году, когда мы переехали, моему сыну было одиннадцать лет, это была моя первая настоящая комната. У нас не было мебели, матрас пришлось положить на пол. У нас была только маленькая кровать и шкаф для Павлика, притом что с нами жили моя мать и отчим. Но в комнате имелся балкон, к тому же в тридцать пять лет у меня впервые в жизни была ванная.
И я был счастлив, хотя не мог работать над сценарием днем из-за того, что в комнате было слишком много народа. Поэтому, когда наступала ночь, я уходил в ванную комнату, клал доску поперек ванны и работал. В кухне мне мешал запах еды, к тому же туда в любой момент могли войти соседи, в ванной они появлялись реже.
Мы старались поддерживать дружеские отношения с семьей шофера, но это было невозможно. Получив Ленинскую премию, я купил холодильник, и помню, что жена шофера кричала в кухне: «Ну вот! Некоторые позволяют себе то, чего другие не могут».
Было неприятно видеть соседей, всегда хмурых и мрачных потому, что мы «разбогатели».
«Балладу о солдате» я как раз написал в ванной.
Комментарии
of the Kommunalka
http://www.snob.ru/selected/entry/34878
Прочтите по ссылке несколько других глав и обсуждение книги в комментариях. Там есть и А.Кайдановском.
И "Баллада о солдате" и " Чистое небо," и "Сорок первый"-это классика. А сколько же человеку пришлось пережить...
Спасибо за интереснейший материал.
"Наступила долгожданная победа. В конце 45-го я ехал домой...
Мои планы
Я рассуждал: сначала поеду к Ирине, я очень по ней соскучился. Заберу ее и привезу на Украину - там, недалеко от узловой станции Синельниково, у деревни Раевка, находилась селекционная станция, где работали моя мама и отчим. На станции были прекрасные кирпичные коттеджи, построенные еще до революции для научных работников. Один из коттеджей принадлежал нам. В нем было уютно и тепло, особенно в холодные зимние вечера..." Моя война - Григорий Наумович Чухрай
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.
Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.
...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты...
С.П. Гудзенко.
С праздником!
Привет фрицам, хотя...Что им Штирлиц? Что они Штирлицу? ...
Имущество не рушь...прибереги до прихода наших...
Пусть - думают -на земле побесится, к нам ещё успеет...натерпимся от него!
А сейчас у тебя что? Спрятался на сеновале от здоровых и интеллектуальных?
http://www.liveinternet.ru/users/3244445/post163921537/
1946:
On September 24th the US government accepted the "Clifford Instructions," dealing with plans for future aggression against the USSR with nuclear and biological weapons.)))
А лучше всего, бросьте вы енту либерально-мозговую мастурбацию на либерально-эротичный портрэт дяди Сэма, а дайте волю рукам-возьмите в руки большой и толстый гугль...