Баллада о солдате

Я защищал Сталинград, я был ранен за войну четыре раза, и я – один из 240 оставшихся в живых из дивизии в 14 000 человек.

Но кроме этого и прежде всего я кинорежиссер. Я как режиссер сделал семь игровых полнометражных фильмов и четыре документальных, и сам написал сценарии ко всем своим фильмам, я, Григорий Наумович Чухрай. «Сорок первый», мой первый серьезный фильм, был в 1957 или 1958 годах отобран на Каннский фестиваль, где получил приз за «исключительные художественные достоинства, гуманизм и оригинальность сценария». Он раз десять получал призы на международных кинофестивалях.

Мой самый известный игровой полнометражный фильм – «Баллада о солдате», получивший приз за лучшую режиссуру в Каннах в 1960-м. В этот год «Золотая пальмовая ветвь» досталась фильму «Сладкая жизнь». Не могу припомнить, сколько еще наград я получил за этот фильм, газеты писали, что около сотни. Он даже был отобран на Фестиваль фестивалей в Сан-Франциско. Я снял его в 1959-м, и с самого начала у меня с этой работой были трудности. В СССР фильм сочли подрывным с точки зрения идеологии и разрешили показывать только в небольших городах и в сельской местности, но не в столицах республик. Меня исключили из партии из-за фильма «Баллада о солдате». Фильм считался клеветой на Советскую Армию. Но «Комсомольская правда» опубликовала анкету, и ответ на один из ее вопросов свидетельствовал о необычайной популярности фильма. Автором анкеты был журналист Аджубей, зять Никиты Хрущева, который посоветовал тестю посмотреть фильм. Хрущев посмотрел и оценил его, и вскоре фильм был отправлен в Канны.

В СССР этот фильм принес мне Ленинскую премию в 1962 году, и ко мне вернулся мой партбилет. А «Баллада о солдате» уже с успехом шла по всему миру.

Я всегда мечтал учиться в Институте кинематографии в Москве. Я успешно сдал вступительные экзамены, но не имел понятия, где мне жить. С войны у меня в легком остался кусок шрапнели, и кашель сопровождался кровотечением. Меня попросили из общежития, опасаясь туберкулеза. И вдобавок вскоре я действительно заболел туберкулезом.

У меня родился сын, и моя жена приехала с Украины, где мы прежде жили, ко мне в Москву. Я тогда весил 54 килограмма, все уговаривали меня бросить институт. Я не хотел этого, и мне удалось удержаться с помощью некоторых моих преподавателей.

Мне нужно было найти жилье. Я находил одну за другой комнаты в коммуналках, но у меня не было «прописки», милицейской регистрации. Каждый раз кто-нибудь доносил на меня, приходила милиция и выгоняла нас. Мы спали, где придется, часто ночевали на вокзале.

Наконец я нашел комнату, и милиция была не против, если я поселюсь там с женой и ребенком. Но в КГБ, где мне должны были поставить печать в знак одобрения, чиновник был другого мнения:

– К сожалению, я не могу разрешить вам получить прописку.

Я был вне себя.

– Почему? – спросил я, чуть не плача.

– Потому что, дорогой мой, жить здесь кому ни попадя не дозволяется.

Я был разгневан, я настаивал, я на повышенных тонах напомнил ему о моих ранах, о Сталинграде.

Ничего не добившись, я совершенно пал духом. Выйдя оттуда, я шел по улицам, глядя на окна у меня над головой и размышляя об абсурдности жизни. Я шагал вниз по улице Горького, глубоко задумавшись, когда вдруг рядом остановился черный автомобиль, из него вышел военный и подошел ко мне. Я подумал, что меня хотят арестовать после стычки с чиновником КГБ. Военный сказал мне: «Генерал просит вас сесть в машину». Я решил, что это конец. Что меня арестовывают.

На самом деле это оказался командир, с которым я был знаком во время войны. Он сказал: «Я узнал тебя, как твои дела?» Я рассказал ему, что мне негде жить, и он решил помочь мне. Он жил в «Доме на набережной» и пригласил меня к себе выпить. Он пообещал что-нибудь сделать.

Когда я вернулся домой, оказалось, что меня уже вызывала милиция. В милиции мне объяснили, что все мои проблемы связаны с тем, что у меня украинский паспорт. Украина, оккупированная в войну немцами, была в немилости, а все, кто находился на оккупированной территории, не могли получить прописку в Москве.

В милиции мне дали другой внутренний паспорт, благодаря которому я впервые сумел найти себе комнату в подвале. Я видел в окно только ноги прохожих, но был счастлив. Однажды наш трехлетний сын играл во дворе и увидел, как мать готовит на кухне. Он крикнул ей: «Мама, что ты делаешь там, внизу? Как ты попала в эту нору?» Квартира была большая, и в комнатах жило полно народу, в некоторых комнатах по две семьи.

Но атмосфера была довольно славная. В праздники мы приглашали друг друга пить водку. Мы жили нормально в ненормальных условиях.Время было трудное. В институте Сергей Осипович Юткевич, мой защитник, попал в черный список в рамках кампании против космополитизма. Он написал книгу о Чарли Чаплине, и на собрании в институте его сочли космополитом. «Почему нужно было писать о Чаплине, а не об одном из наших режиссеров?» – задавали вопрос.

Однажды возник спор о крупном плане. «Кто первым применил крупный план? Космополиты пишут, что Гриффит. Но это неправда, на самом деле это был Кулешов», – сказал кто-то. Но тут перепуганный Кулешов закричал: «Нет-нет, не я!», опасаясь, что и его причислят к космополитам. Такие абсурдные сцены происходили часто.

К этому времени здоровье мое стало значительно лучше. Кусок шрапнели вышел из легкого, и врачи сумели сделать операцию и удалить его. Я продолжал жить у себя в подвале.

Михаил Ильич Ромм, новый директор ВГИКа, предложил мне работу ассистента режиссера. Я помогал ему снимать сцены в Крыму, мне удавались батальные сцены, пригодился мой военный опыт.

Я защитил диплом и вернулся на Украину, оставив свой сырой подвал. Членами нашей группы были Марк Донской и Сергей Параджанов, совершенно необычный человек, способный на удивительные поступки. Однажды на вокзале он вручил моей жене Ирине, выходившей из поезда, букет, «позаимствованный» у чиновника, который в составе делегации встречал кого-то. Спустя некоторое время он забрал у Ирины цветы и вернул их совершенно растерянному чиновнику…

Я не делал ничего интересного. Но вот я получил телеграмму от директора «Мосфильма», вызывавшую меня в Москву на переговоры. Он спросил, не хотел бы я получить постоянную работу на «Мосфильме». Я ответил согласием.

Вот так я вернулся в Москву. Директор «Мосфильма» Иван Александрович Пырьев помог мне получить комнату в квартире неподалеку от киностудии. Потом я перевез жену.

В этой коммуналке было всего две комнаты, в другой комнате жила семья, в которой муж был шофером. В 1955 году, когда мы переехали, моему сыну было одиннадцать лет, это была моя первая настоящая комната. У нас не было мебели, матрас пришлось положить на пол. У нас была только маленькая кровать и шкаф для Павлика, притом что с нами жили моя мать и отчим. Но в комнате имелся балкон, к тому же в тридцать пять лет у меня впервые в жизни была ванная.

И я был счастлив, хотя не мог работать над сценарием днем из-за того, что в комнате было слишком много народа. Поэтому, когда наступала ночь, я уходил в ванную комнату, клал доску поперек ванны и работал. В кухне мне мешал запах еды, к тому же туда в любой момент могли войти соседи, в ванной они появлялись реже.

Мы старались поддерживать дружеские отношения с семьей шофера, но это было невозможно. Получив Ленинскую премию, я купил холодильник, и помню, что жена шофера кричала в кухне: «Ну вот! Некоторые позволяют себе то, чего другие не могут».

Было неприятно видеть соседей, всегда хмурых и мрачных потому, что мы «разбогатели».

«Балладу о солдате» я как раз написал в ванной.