Как моего отца не пустили на войну

Как моего отца, квалифицированного офицера-артиллериста, не пустили на войну

(отрывок из книги Давида и Феликса Рахлиных "Рукопись" (Харьков, "Права людыны", 2006)

Пояснение гайдпаркера: Феликс - это я, Давид - мой отец. Он  был в 1936 изгнан из ВКП (б), а в 1950, одновременно с женой (моей матерью) брошен в тюрьму.   В 1956, вернувшись , после полной гражданской и партийной реабилитации из воркутинского особого "Речлага",  в Харьков (а мать - из особого же мордовского "Дубравлага), - записал план тюремно-лагерных воспоминаний, но осуществить его не успел: вскоре умер. Пункты плана прокомментировал я. Получилась книга. Ниже - мой комментарий оттуда  к пункту его плана: "Мытарства с армией". 

--------------------------------------

 Война... Её, как неотвратимого несчастья, ждала вся страна. Но у отца с нею были связаны особые надежды: он считал, что вот тут-то и сумеет доказать свою преданность партии  и делу коммунизма.

И действительно, на рассвете 23 июня 1941 ему принесли повестку из  райвоенкомата о мобилизации. Он был глубоко удовлетворён: значит, всё-таки  доверяют!

Но всё-таки – не доверяли! Продержав три дня на сборном пункте в 13-й школе (возле Южного вокзала), отправили не на фронт, а в тыловую тогда Керчь, для вида вручив какие-то липовые назначения: сперва начальником учебной части военной школы береговой обороны  (но там уже был такой начальник!), затем – помощником командира дивизиона (но там уже был помощник!)... Доставляющего лишние заботы непонятного человека (комиссара – без партбилета, сухопутного – во флоте, артиллерийского командира - без воинского звания!) откомандировали в Симферополь, чтобы там в штабе округа, с ним разобрались. Но и там разбираться не стали: отправили – откуда явился. Так папа в конце августа был возвращён в распоряжение Харьковского облвоенкомата....

Вот это и были «мытарства с армией». Каждый день «бывший  троцкист»  в лощёной, с иголочки, форме морского командира (память о Керчи!), но без знаков различия, являлся в военкмат, чтобы отметиться,  справиться,  не дадут ли новое назначение. обивать пороги прокуренных служебных кабинетов задуренных военкоматских начальников, выслушивать их невнятные, невразумительные ответы – и ждать, ждать... Наконец, в начале сентября выпросил, по крайней мере, временное дело: был назначен начальником эшелона, перевозившего какое-то военное училище в  Махачкалу. Но через несколько дней, выполнив поручение, вернулся всё к тому же окошечку военкомата. На «троцкисте» словно пробовали формулу Троцкого «ни мира, ни  войны». Война шла – страшная, кровавая, но ему воевать не доверялось.

А фашисты наступали. Отец рвался доказать свою благонадёжность, просился в бой... Но назначения – не было. Между тем, он числился на довольствии, получал денежное содержание, оформил на маму аттестат как на жену командира.  Отправив нас в эвакуацию (посадочные талоны  получил в военкомате), остался в Харькове: отмечаться, просить, ждать...

Где-то 10 октября, когда до сдачи города оставалось всего две недели, военком Супоницкий  зазвал его к себе в кабинет и сказал:

- Рахлин, мне вас жалко. Не имею права вам раскрывать секрет, но в отношении таких, как вы (то есть «бывших троцкистов») есть чёткое указание: в армию не брать. Вы всё ходите, проситесь на фронт, но ничего  не добьётесь, только  дождётесь прихода немцев.  Назовите мне любой тыловой военкомат, и я вас направлю в его распоряжение. Это  самое большее. что я могу для вас сделать. Здесь вам оставаться., поверьте, столь же бессмысленно, сколь и опасно.

Отец назвал адрес: посёлок Свеча, Кировской области.

В Свечинском районе с начала войны жила эвакуированная с семьёй  из Ленинграда мамина сестра  Этя – та, что когда-то покритиковала Сталина. Между родителями было условлено, что  это место  будет адресом для связи на случай любой превратности военного времени. Там мы и в самом деле встретились чуть позже: папа – после «мытарств с армией», мы трое – после нашей полуторамесячной беженской эпопеи.

«Эвакуация». Вместе с нами – двумя детьми (мне было 10, сестре Марлене – 16) – мать выехала по добытому папой в военкомате посадочному талону 29 или 30 сентября буквально куда глаза глядят. Через 7 дней мы очутились в глуши, на севере Сталинградской области, в Еланском районе. Село Бабинкино, где нас поселили, - в 18 километрах от железной дороги. Стояла поздняя осень, колхозные работы завершились, матери негде было работать, да и слишком одинокой она себя чувствовала на этой чужбине. Между тем, говорили, что немцы прорвались к Ростову, а оттуда уже рукой подать до здешних мест... Правда, Еланский райвоенком, к которому мать пешком из Бабинкина по неописуемой грязи ходила оформлять различные документы. уговаривал не трогаться с места: «Куда вы поедете – здесь глубокий тыл!» - и предлагал ей поселиться в бывшей автономии  немцев Поволжья, где пустовали  дома выселенных хозяев этой области, мычали недоенные коровы... Слава Богу, мать начисто была лишена собственнических устремлений, и мы не попали в положение мародёров. Она твёрдо решила ехать к сестре Эте.  Военком ей как жене командира оформил «литер» - документ о  проездных  льготах. Пробиваться в Свечу  мать решила и потому, что там надеялась получить какую-нибудь информацию об отце. После невероятно трудной дороги: на волах, поездом, пароходом,. опять поездом и, наконец. на машине  (мы с Марленой, оба, в дороге тяжело заболели) прибыла, наконец, в Свечинский район  - и там неожиданно застала отца.

Он поступил на работу в районный Дом культуры – директором.  Такого дома фактически не было, но должность была! Основная  работа отца заключалась в чтении лекций по колхозам и совхозам района.  Заодно менял на муку да на  картошку привезённые из Харькова вещи, которые, по разрешению жены его названного брата - расстрелянного в 1938  полковника Факторовича –  (командира танковой бригады, имевшего орден Красного Знамени за храбрость в гражданской войне, а в 1937 обвинённого в замысле  наехать во время парада на Мавзолей, чтобы задавить т. Сталина. - Ф. Р.) взял из покинутой ею харьковской квартиры.   Мама устроилась бухгалтером в  дорожный отдел  райисполкома.  

Ближе к весне отец связался с (своим довоенным учреждением - Ф.Р.)  Гипросталью, которая эвакуировалась в Златоуст, и получил вызов на работу. За ним увязалась и Марлена, а мы с мамой приехали туда осенью. когда он получил комнату.

СЕГОДНЯШНЕЕ  ДОБАВЛЕНИЕ К ОТРЫВКУ:

В дальнейшем отец предпринимал ещё не раз попытки попасть на фронт - например, я присутствовал в 1943 у него на работе на митинге, где он выступил с просьбой призвать его в формируемый Уральский добровольческий танковый корпус), но результатов эти просьбы не имели. Вскоре он был переведён в рядовые запаса (имея в своё время звание комиссара полка и воинскую аттестацию на командира батареи или дивизиона), и всякие надежды на призыв рухнули.

Примерно такой же была судьба его исключённого из партии младшего брата - военного инженера, а старший, тоже военный, с 1937 г. находился в лагере... Но среди родни нашей всё же были участники войны: на Ленинградском фронте находился муж маминой сестры Шлёма Разумбаев (в Колпине, которое сегодня объявлено городом-героем), племянник отца - Михаил Злотоябко (в артиллерии на одном из Укр. фронтов), а курсанто училища, мамин племянник Виля Иванов умер в Ленинграде от голода. Но двоюродный брат отца, бывш. зам. нач. Киевской артиллерийской школы Росман по ложному обвинению отсидел в ГУЛаге лет 18 (позже полностью реабилитирован), о расстрелянном Эммануиле (Михаиле) Факторовиче(он воспитывался в семье родителей отца на положении родного сына) уже рассказано выше... Словом, метла репрессий сильно и губительно повлияла на боересурс семьи. Думаю, это далеко не единственный пример такого рода.