Почему Конституцию назвали Сталинской

Об огромном значении Основного Закона СССР 1936 года (текст Конституции здесь) свидетельствует уже совершенно нестандартное название принимавшего его властного органа: Чрезвычайный VIII съезд Советов СССР. Чрезвычайность была связана «только» с принятием новой (качественно новой) Конституции, получившей уже во время съезда почти официальное название Сталинской, но само принятие Основного Закона было ожидаемым и заранее запланированным.

Ещё 1 февраля 1935 года Пленум ЦК ВКП(б) «постановил поручить т. Молотову (члену Политбюро ЦК ВКП(б), Председателю Совета Народных Комиссаров СССР. — В.Т.) войти от имени ЦК ВКП(б) на VII съезд Советов с предложением о необходимости некоторых изменений в Конституции Союза ССР в направлении:

а) дальнейшей демократизации избирательной системы в смысле замены не вполне равных выборов равными, многостепенных — прямыми, открытых — закрытыми, б) уточнения социально-экономической основы Конституции в смысле приведения Конституции в соответствие с нынешним соотношением классовых сил в СССР (создание новой социалистической индустрии, разгром кулачества, победа колхозного строя, утверждение социалистической собственности как основы советского общества и т.п.)».

В докладе «О проекте Конституции Союза ССР» председатель Конституционной комиссии И.В. Сталин после короткой «технической» информации об образовании Конституционной комиссии и её задачах дал весьма обстоятельный анализ на тему «Изменения в жизни СССР от 1924 года до 1936 года», то есть за период, прошедший после принятия предыдущей союзной Конституции нашего государства. Докладчик прежде всего подчеркнул, что первая союзная Конституция была создана на первом этапе нэпа, периоде «некоторого оживления капитализма», а через 12 лет «мы имеем… последний период нэпа, конец нэпа, период полной ликвидации капитализма во всех сферах народного хозяйства».

Отсюда очевиден вывод, что Советский Союз вышел на новый уровень общественно-политического развития. И Сталин формулирует его сущность: «Таким образом, полная победа социалистической системы во всех сферах народного хозяйства является теперь фактом.

А что это значит?

Это значит, что эксплуатация человека человеком уничтожена, ликвидирована, а социалистическая собственность на орудия и средства производства утверждена как незыблемая основа нашего советского общества».

Перейдя к анализу социальной структуры, председатель Конституционной комиссии сказал, что «пролетариат в СССР превратился в совершенно новый класс, в рабочий класс СССР, уничтоживший капиталистическую систему хозяйства, утвердивший социалистическую собственность на орудия и средства производства», что «советское крестьянство — это совершенно новое крестьянство, подобного которому ещё не знала история человечества», что советская интеллигенция «является теперь равноправным членом советского общества, где она вместе с рабочими и крестьянами, в одной упряжке с ними, ведёт стройку нового, бесклассового социалистического общества». Эти изменения, подчёркивал Генеральный секретарь ЦК ВКП(б), говорят о том, что «экономические противоречия между этими социальными группами падают… и стираются также политические противоречия между ними».

От анализа классовой структуры Сталин переходит к характеристике национальных взаимоотношений в СССР и делает вывод: «Мы имеем теперь вполне сложившееся и выдержавшее все испытания многонациональное советское государство, прочности которого могло бы позавидовать любое национальное государство в любой части света».

После такого анализа Сталин делает важнейшее обобщение формационного масштаба: «Наше советское общество добилось того, что оно уже осуществило в основном социализм, создало социалистический строй, то есть осуществило то, что у марксистов называется иначе первой, или низшей, фазой коммунизма».

Хотя этот вывод сделан несколько преждевременно, бесспорным остаётся факт, что Советская страна поднялась на новый уровень развития, и в повестке дня стоял вопрос о специфике очередного периода исторического пути. И здесь стоит несколько подробнее охарактеризовать общественно-политическое положение в стране в середине 1930-х годов.

Буржуазная контрреволюция 1991—1993 годов заметно изменила отношение к реалиям советского социализма, в том числе к Конституции Союза ССР. С одной стороны, исчезло наивное представление, будто социальные права (на труд, бесплатное образование и охрану здоровья, доступ к высокой культуре, бесплатное получение жилья и копеечные тарифы на коммунальные услуги и т.д.) — это чуть ли не извечная данность. С другой стороны, коренные черты социалистического жизнеустройства прочно проникли в сознание соотечественников.

В этой ситуации вокруг Советской Конституции 1936 года туман обычности и мнимой заурядности события начинает рассеиваться. Даже проклёвывается понимание, что реально гарантированные ею права — это результат пролетарской классовой борьбы. И в таком осмыслении уж точно нет ни малейшего преувеличения.

Конституция, которую сразу стали величать Сталинской, обсуждалась и принималась на 20-м году Советской власти. Да, к этому времени новая власть на просторах бывшей Российской империи прочно укрепилась, так как добилась огромных успехов в хозяйственном развитии: шёл процесс сплошной индустриализации, производство зерна стало стабильно превышать дореволюционный уровень, каждый год хотя бы на воробьиный скок повышался жизненный уровень населения, была не только ликвидирована прежняя массовая неграмотность, но и шёл бурный процесс формирования новой, рабоче-крестьянской интеллигенции…

Всё это так. Но сегодня, почти через 30 лет установления буржуазной власти, мы точно познали, что классовые противоречия за такой короткий срок непреодолимы. Да, доля пострадавших от смены строя несопоставима. После контрреволюции 1991—1993 годов хомут эксплуатации новая власть надела на шею абсолютному большинству населения (по данным Росстата, сегодня работают по найму у эксплуататоров, либо частников, либо государства-капиталиста более 90% занятых в экономике граждан). Что касается середины 1930-х годов, то строительство социализма лишило возможности сидеть на шее трудового народа около четверти россиян, прежде эксплуатировавших наёмную рабочую силу. Теперь мы хорошо понимаем: те, кто потерпел поражение в классовом противостоянии, как правило, жаждут реванша.

К этим неизбежным антагонизмам добавлялись новые противоречия. Всё чаще мелкобуржуазно-мещанские родимые пятна капитализма, о которых предупреждал К. Маркс в «Критике Готской программы», начинали напоминать о себе у тех, кто за свои реальные заслуги получил руководящие посты. Большевистская партия выдвигала свои кадры на роль вожаков, призванных самоотверженно вести массы к обществу социальной справедливости, к товарищескому способу производства. Но далеко не все из них оказались способными нести это нелёгкое бремя. Вчерашние герои борьбы за рабочее дело порой не выдерживали испытания властью, становясь заурядными мещанами, насаждая чинопочитание, поклонение собственной персоне как в публичной сфере, так и в узком кругу, большевистский аскетизм вытеснялся у них барскими замашками. Приходится с горечью признавать: такое перерождение носило классовый характер. Кстати, среди приверженцев правого уклона аскетов, похоже, и днём с огнём не найти.

Так что атмосфера искреннего народного подъёма, в которой принималась в 1936 году новая Советская Конституция, соседствовала с серьёзными социально-политическими противоречиями. В частности, в середине 1930-х годов внутри партии сосуществовало несколько группировок, основой которых в значительной степени являлось их место в системе социального управления обществом. Дело в том, что специфика очередного периода исторического пути при едином понимании вектора виделась несколько по-разному партийно-советскому руководству Союза и руководству отдельных регионов, союзным хозяйственным структурам, командованию Вооружённых Сил, руководству органов госбезопасности…

О наличии подобных серьёзных противоречий можно судить, например, по выступлению на XVII партсъезде (1934 год) члена ЦК ВКП(б), члена партии с 1913 года, первого секретаря Днепропетровского обкома КП(б)У М.М. Хатаевича, ранее работавшего руководителем Татарской и Средневолжской региональных организаций ВКП(б):

«Товарищ Сталин вчера остановился на том, что необходимо увеличить влияние местных организаций — областных, районных и республиканских — на промышленность, не имеющую союзного значения… Но мы тут натолкнулись на сильное сопротивление аппаратов наркоматов, центральных ведомств, главков, которые не хотят передать в местное подчинение предприятия второ- и третье-степенного значения, предприятия, не имеющие союзного значения. Здесь бюрократическая инерция аппарата очень велика, и эта бюрократическая инерция должным образом не преодолевалась. Нас ставили в такое положение, что мы сами были вынуждены соглашаться на изъятие из нашего ведомства ряда предприятий и передачу их в союзное и республиканское подчинение…»

И это не было единственным выступлением на эту тему. Сегодня оно интересно тем, что подтверждает наличие особых интересов между разными крупными управленческими группами внутри ВКП(б).

Естественно, что эти различия не ограничивались сферой экономических интересов субъектов управления (подчеркнём: речь шла прежде всего не о личной корысти, а о понимании интересов регионов, отраслей, то есть значительных социальных групп). Заметную роль играло и их различие в политических интересах. Об этом достаточно убедительно свидетельствует обсуждение проекта Конституции СССР 1936 года.

Социально-политические проблемы развития советского общества нашли весьма полное отражение в докладе председателя Конституционной комиссии И.В. Сталина на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов 25 ноября 1936 года. В нём был выделен особый раздел V «Поправки и дополнения к проекту Конституции». Характер нескольких поправок весьма примечателен с точки зрения отражения серьёзных противоречий внутри партии. Эти поправки свидетельствуют о том, что они были внесены представителями руководящего корпуса, так как не касались интересов ни рабочих, ни крестьян, ни рядовой интеллигенции. Более того, они чаще всего демонстрировали наличие особых интересов руководителей регионального уровня и союзных ведомств. Здесь мы сосредоточимся только на поправках подобного рода.

Итак, доклад Сталина.

«Предлагают вычеркнуть в статьях 22-й, 23-й, 24-й, 25-й, 26-й, 27-й, 28-й и 29-й подробное перечисление административно-территориального деления союзных республик на края и области. Я думаю, что такое предложение… неприемлемо».

Докладчик не говорит, что такое предложение не могло исходить от рабочих или крестьян, так как проекты этих статей Основного Закона ничем не покушаются на их интересы. Но он чётко указывает мотивы, которые порождают подобные поправки:

«В СССР имеются люди, которые готовы с большой охотой и без устали перекраивать края и области, внося этим путаницу и неуверенность в работе. Проект Конституции создаёт для этих людей узду. И это очень хорошо, потому что здесь, как и во многом другом, требуется у нас атмосфера уверенности, требуется стабильность, ясность».

Выступая с трибуны мирового звучания, Сталин не до конца раскрывает мотивы авторов этого предложения. Ясно, что они исходили от региональных руководителей, ибо они прежде всего заинтересованы в стабильности или, наоборот, подвижности региональных границ. В этой поправке отразились интересы той части руководителей, которые по своим компетенциям отстали от требований индустриальной экономики бурно развивавшейся страны. Постоянная подвижка границ позволяла им легко уходить от ответственности за провалы, допущенные в руководстве регионами. А практика перенесения межрегиональных границ к середине 1930-х годов достигла весьма широких масштабов.

Вот ещё одна поправка, отражающая несовпадение интересов управленческих звеньев разных уровней. Читаем в докладе Сталина:

«Далее идёт дополнение к статье 40-й, в силу которого предлагается предоставить Президиуму Верховного Совета право издавать временные законодательные акты. Я думаю, что это дополнение неправильно и не должно быть принято Съездом».

Нетрудно догадаться, что в подобной поправке были заинтересованы не рабочие или крестьяне и даже не руководители региональных партийных и советских органов, а товарищи, возглавлявшие наркоматы, главки и прочие центральные ведомства. Они чаще других нуждались в придании своим решениям статуса законов. Но законотворчество должно исходить из общегосударственных, а не ведомственных интересов. Поэтому в комментарии докладчика звучит явное неудовлетворение самой возможностью появления такой поправки:

«Надо, наконец, покончить с тем положением, когда законодательствует не один какой-нибудь орган, а целый ряд органов. Такое положение противоречит принципу стабильности законов. А стабильность законов нужна нам теперь больше, чем когда бы то ни было. Законодательная власть в СССР должна осуществляться только одним органом — Верховным Советом СССР».

Претензии к политическому корпусу, представители которого вносили поправки, как теперь сказали бы, в корпоративных интересах, шли в докладе по нарастающей.

«Наконец, — говорит Сталин, — ещё одна поправка, имеющая более или менее существенный характер».

Зная дальнейшее развитие событий, мы можем даже поправить Сталина: очень существенный характер. Докладчик пересказывает её содержание:

«Я говорю о поправке к 135-й статье проекта Конституции. Она предлагает лишить избирательных прав служителей культа, бывших белогвардейцев, всех бывших людей и лиц, не занимающихся общеполезным трудом, или же, во всяком случае, ограничить избирательные права лиц этой категории, дав им только право избирать, но не быть избранными. Я думаю, что эта поправка также должна быть отвергнута».

Первый сталинский аргумент в подтверждение своей позиции — общеполитический:

«Советская власть лишила избирательных прав нетрудовые и эксплуататорские элементы не на веки вечные, а временно, до известного периода. Было время, когда эти элементы вели открытую войну против народа и противодействовали советским законам. Советский закон о лишении их избирательного права был ответом Советской власти на это противодействие. С тех пор прошло немало времени. За истекший период мы добились того, что эксплуататорские классы уничтожены, а Советская власть превратилась в непобедимую силу. Не пришло ли время пересмотреть этот закон? Я думаю, что пришло время».

Но Сталин понимает, что на этом аргументе остановиться нельзя. Об авторах поправки он не просто догадывается, а скорее всего многих хорошо знает в лицо, много лет с ними работает бок о бок. Поэтому общегражданских доказательств здесь недостаточно. Приходится адресоваться к большевистским принципам. И Сталин идёт на это:

«Говорят, что это опасно, так как могут пролезть в верховные органы страны враждебные Советской власти элементы, кое-кто из бывших белогвардейцев, кулаков, попов и т.д. Но чего тут, собственно, бояться? Волков бояться, в лес не ходить. Во-первых, не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти. Во-вторых, если народ кое-где и изберёт враждебных людей, то это будет означать, что наша агитационная работа поставлена из рук вон плохо и мы вполне заслужили такой позор, если же наша агитационная работа будет идти по-большевистски, то народ не пропустит враждебных людей в свои верховные органы. Значит, надо работать, а не хныкать, надо работать, а не дожидаться того, что всё будет предоставлено в готовом виде в порядке административных распоряжений. Ленин ещё в 1919 году говорил, что недалеко то время, когда Советская власть сочтёт полезным ввести всеобщее избирательное право без всяких ограничений. Обратите внимание: без всяких ограничений. Это он говорил в то время, когда иностранная военная интервенция не была ещё ликвидирована, а наши промышленность и сельское хозяйство находились в отчаянном положении. С тех пор прошло уже 17 лет. Не пора ли, товарищи, выполнить указание Ленина? Я думаю, что пора.

Вот что говорил Ленин в 1919 году в своём труде «Проект программы РКП(б)». Разрешите зачитать:

«Р.К.П. должна разъяснять трудящимся массам, во избежание неправильного обобщения преходящих исторических надобностей, что лишение избирательных прав части граждан отнюдь не касается в Советской республике, как это бывало в большинстве буржуазно-демократических республик, определённого разряда граждан, пожизненно объявляемых бесправными, а относятся только к эксплуататорам, только к тем, кто вопреки основным законам социалистической Советской республики упорствует в отстаивании своего эксплуататорского положения, в сохранении капиталистических отношений. Следовательно, в Советской республике, с одной стороны, с каждым днём укрепления социализма и сокращения числа тех, кто имеет объективно возможность оставаться эксплуататором или сохранять капиталистические отношения, уменьшается само собою процент лишаемых избирательного права. Едва ли теперь в России этот процент больше, чем два, три процента. С другой стороны, в самом недалёком будущем прекращение внешнего нашествия и довершение экспроприации экспроприаторов может, при известных условиях, создать положение, когда пролетарская государственная власть изберёт другие способы подавления сопротивления эксплуататоров и введёт всеобщее избирательное право без всяких ограничений».

Кажется, ясно».

С точки зрения Основного Закона ясно было всё. И Чрезвычайным VIII Всесоюзным съездом все поправки в Конституцию СССР, которые поддержал Сталин, были приняты, а которые он подверг критике, были отклонены.

Конституция СССР 1936 года, которую в течение 20 лет мир дружно называл Сталинской, была признана — не только друзьями Советского Союза, но и многими его врагами — самой демократической в довоенном мире. И это несмотря на то, что в ней было понятие «враги народа». Мир соглашался, что социалистическая собственность должна быть неприкосновенной. Народ не возражал, что те, кто покушается на общенародное достояние, являются его безусловными врагами. Трудящиеся в абсолютном большинстве своём и сейчас верны такой позиции. Она, как и многие ключевые положения Советской Конституции 1936 года, скорее всего вновь возвысится до конституционной нормы грядущего государства трудящихся России.

Виктор Трушков