Большой Бесхоз как главный признак социализма

«… казалось мне – и многим кажется, – что те, кто работает, те и должны получать всю прибыль, деля ее между собой. Такой порядок вещей называется социализмом. Разве это не самый справедливый порядок: КТО работает, тот и получает прибыль? […]

Я засел за книгу, которую никогда не читал всерьез, – за “Капитал”. Я, наверно, был единственный в то время в стране, кто штудировал эту толстую и всеми ругаемую книгу. […] Читал я, читал и вдруг обнаружил место, в котором вся теория рушится. Вот просто как за руку поймал – здесь ложь! Капиталисты берут себе прибавочную стоимость, но если их, эксплуататоров, не будет, то наступает гораздо более страшная эксплуатация бесхозом. Общественная собственность не освобождает работника, как я думал всю жизнь, а трижды закабаляет его. Все знают “Большой Террор”, а у нас в стране был еще “Большой Бесхоз”, и, по моим собственным подсчетам, примерно две трети всех плодов труда героического нашего народа шло на ветер – две трети!

Меня это потрясло. Труд на ветер – это же словно живых людей сжигают, их тела, мускулы! Я представил себе крематории, которые стоят по Садовому кольцу и дымят день и ночь, сжигают человеческий труд.

Эти крематории (а они есть!) победили мой марксизм. Я понял всю его ложную механику.

Я понял, что рабочий человек подвергается не одному виду эксплуатации, а двум.

Социалистическая идея состоит в том, что капиталисты, предприниматели, имея частную собственность на средства производства, эксплуатируют трудящихся людей – присваивают так называемую прибавочную стоимость и на том богатеют. И это несправедливо.

Но второго эксплуататора, куда более страшного, не замечает никто… О нем не пишут в газетах, против него не устраивают забастовок и революций, о нем молчат самые видные наши экономисты-демократы.

Этот второй, невидимый и потому не вызывающий ни ненависти, ни каких-либо других острых чувств эксплуататор может быть условно назван не переводимым на другие языки (специально обсуждал) словом бесхоз.

Бесхоз – это не беспорядок, не бесхозяйственность в общепринятом смысле слова, это явление, аналогичное энтропии в физике. Это сила естественного, но неумолимого разрушения всего, что не поддерживается специальными усилиями людей.

Самый простой пример: оставьте машину на зиму под снегом и без присмотра – к весне она разрушится, и ездить на ней будет невозможно. Оставьте завод в небрежении – и через некоторое время он станет убыточным. Люди работают как и прежде, но труды их гибнут – их уничтожает сила бесхоза. Бесхоз всегда действует на максимуме, но если ему противопоставлено не лучшее, не самое сильное хозяйствование, то рабочие при том же самом времени труда, при тех же самых физических и умственных усилиях, при той же самой квалификации получают меньше, чем прежде. Куда девается теперь большая часть их заработка? Ее съедает бесхоз.

Два соседних завода; на одном – сильный хозяин, на другом – слабый. Сильный и себе берет, и рабочим платит втрое и впятеро, а то и вдесятеро больше, чем слабый. Рабочие и там и там трудятся по восемь часов. Но куда девается заработок на втором заводе? Его отнимает бесхоз.

И это все тоже понятно.

Но трудно было понять, что все эти утраты – точно такая же эксплуатация рабочих, как и обычная, государственная и капиталистическая, видимая всеми и вызывающая классовый гнев. Точно такая же.

Представим себе человека, которого обокрали, ограбили на улице, раздели догола. Он полон ненависти к грабителю. Теперь скажите, пожалуйста, так ли для него важно, что сделал грабитель с его добром? Может быть, он, грабитель, выгодно продал его и обогатился; а может быть, в деловом отношении он оказался слабее, чем в искусстве грабежа, и все награбленное не пошло ему впрок, пропало, погибло или украдено следующим уголовником.

Очень ли это для вас важно? Не все ли вам равно, кто вас ограбил – деловой или неделовой? И в том, и в другом случае существенным является то, что вы лишились своего добра, что оно должно было принадлежать вам – а его нет. У вас его отняли.

Тут самая сердцевина всей проблемы.

Перейдем от уличного экспроприатора к экономическому эксплуататору. Снова: скажите, пожалуйста, есть ли разница между тем эксплуататором, который персонифицирован, который предстает перед вами в лице предпринимателя или государства, и тем, который грабит вас во много раз жестче, но остается невидимым и пускает награбленное не в оборот, а на ветер?

С точки зрения психологической конечно же видимый грабитель вызывает больше злости; на людей легче злиться, чем на невидимые обстоятельства. Но ведь и невидимые обстоятельства тоже создаются людьми…

А с точки зрения экономической, или проще – для вашего кошелька, разницы между видимым грабителем и невидимым совершенно никакой. Для кошелька (от которого зависит ваше благосостояние, жизнь ваших детей, ваши жизненные возможности) важно одно: нельзя ли избежать обоих грабежей? А если нельзя, если выбор между злом и худшим злом неизбежен, то кто берет меньше – видимый грабитель или невидимый?

Стала общей формула "Большой Террор" – подсчитывают и не могут подсчитать, сколько же людей погибло за годы советской власти, сколько их было – расстрелянных, замученных в лагерях, в местах ссылки целых народов и по дороге к этим местам.

Но гораздо, гораздо меньше пишут, и гораздо меньше знаем мы о явлении, которое по аналогии можно назвать Большой Бесхоз – тотальное уничтожение результатов человеческого труда, как реально произведенных, так и тех, которые можно было бы произвести при той же затрате сил, но которые остались непроизведенными из-за разгула бесхозной силы.

Пытаются подсчитать, сколько уничтожено прямых, произведенных продуктов труда. Какие убытки принесла, например, коллективизация – ведь и до начала войны не сумели восстановить поголовье скота. Какие убытки принесла индустриализация – ведь иные вновь построенные заводы годами не могли набрать проектную мощность. Считают, хоть и не могут сосчитать, сколько зарыто в землю на строительство дороги вдоль Северного Ледовитого океана, сколько потрачено на первый БАМ (очевидцы инженеры рассказывают, что он был во многом построен еще до войны, а потом заброшен). Не могут сосчитать, сколько денег (то есть живого труда живых людей) пустили на ветер, оттого что строили заводы там, где нет сырья, сколько потеряно нефти в Западной Сибири, оттого что ее не всю извлекают, сколько вложено в начавшийся поворот рек, в мелиорацию, не принесшую никаких доходов. Да ведь и нынешний БАМ, эта стройка века, как пишут теперь, оказался практически ненужным – никакой промышленности вдоль этой железной дороги, на которую ушло столько средств, нет.

Каждая большая и малая стройка в нашей стране обходится едва ли не вдвое больше того, что она стоит, на каждую деталь уходит вдвое и втрое больше металла и энергии, чем в других странах, а ведь этот металл и эта энергия добываются тяжелейшим трудом миллионов людей.

Много раз писали, что мы теряем до тридцати процентов собранного урожая. Некоторые высокопоставленные руководители предлагали еще совсем недавно простейший, как им казалось, способ поднять сельское хозяйство: а давайте, говорили они, не будем терять эти тридцать процентов!

Но Большой Бесхоз призывам не поддается, он неумолим.

Но и они, эти потери, ничто по сравнению с потерями, которые несет страна из-за низкой урожайности, неслыханно низкой. Ведь у нас едва ли не половина населения добывает хлеб для другой половины, в то время как при нынешнем уровне развития достаточно было бы пяти – семи процентов населения, чтобы досыта накормить страну. Это значит, что огромная часть сельского населения, трудясь в поте лица своего, – нет, не хлеб свой добывает, а кормит чудище Большого Бесхоза.

Я сравнивал цифры производительности труда, расходов сырья и энергии, и вышел ужасный итог, который, повторяю, никем не был оспорен. Получилось, что если сравнивать с возможным, с тем уровнем, на котором бесхоз в мире реально укрощен, то две трети общественного труда уходит на ветер.

Это значит, что две трети всего рабочего времени мы всей страной работаем зря. А мы ведь не просто ходим на заводы отмечаться, люди трудятся изо всех сил, они жизни отдают, себя, свою силу и ум – и все зря, впустую, на ветер.

Вот что передо мной открылось, вот о чем почти не пишут, приводя лишь разрозненные факты бесхозяйственности и уверяя нас, что это лишь местная бесхозяйственность, что в ней виноваты такой-то директор и такая-то администрация. Повторяю: ни один из экономистов, ни один из наших руководителей, ни один публицист не показал полной картины Большого Бесхоза. Здесь приведены лишь некоторые факты, небольшая часть из того, что общеизвестно. Подлинные же и полные цифры потерь от Большого Бесхоза скрыты от нас. Если же все свести вместе и хоть сколько-нибудь верно подсчитать, мы ужаснулись бы всей страной.

Постоянно указывают, что за годы Советской власти созданы такие-то и такие-то отрасли промышленности, построены такие-то новые города, создана огромная военная промышленность, основа безопасности страны, ракетно-ядерный щит. Допустим. Но от чего идет отсчет? То от 1913 года, то от довоенных времен, то вообще от нуля – словно ничего и не было. А ведь счет надо вести не по времени, а по затратам сил. Сколько миллионов людей работали все эти годы – можно ведь и перемножить. Если же посмотреть, сколько вся страна должна была выработать за это время, то оказалось бы, что можно было теми же усилиями, тем же трудом, тем же количеством людей построить во много раз больше. И военная промышленность была бы, и города, и хлеб, и жилища…

Могут сказать: незачем рассуждать, что было бы, если бы; в истории такие рассуждения не проходят. Но мы говорим не об истории, а о реальном человеческом труде. Не об упущенных возможностях, а о работавших живых людях. Он был, их труд, они были, эти жизни, – куда они девались? Кто их погубил? Кто ограбил великий народ, великие народы?

Привожу цифры и факты, а перед глазами другое. Ведь если человек трудился, а этот труд оказался пустым, то его словно уничтожили. Сожгли.

И с тех пор как я это понял, я вижу – буквально как наяву вижу – высоченные, день и ночь лениво дымящие трубы крематориев, расставленных вокруг всех наших городов, – это гибнет, пропадает, сжигается человеческий труд, сжигают живых.

Бесхоз… Сила естественного разрушения, естественных потерь. Она действует везде и всегда, если ей не противостоит человек трудящийся и человек хозяйственный. Не обрабатываемое поле зарастает сначала сорняками, потом кустарниками. Не удобренная земля дает урожай в 3-4 центнера с гектара вместо пятидесяти и шестидесяти. Завод потребляет энергии в два-три раза больше, чем нужно. Товары гниют на складе, потому что они никому не нужны. Машины служат год-два вместо пятнадцати – двадцати лет. По железным дорогам перевозят воздух. Шоссе разбиты, и все, кто ими пользуется, несут потери. Огромные средства, собранные с людей, вкладываются в безумные проекты – словно закапываются в землю. Предприятия, на которые истрачены большие деньги, разоряются.

Люди нищенствуют, а деньги, которые они заработали или могли бы заработать за то же время труда и при тех же усилиях, уходят на ветер – как будто в огромных крематориях, опоясывающих все наши города, сжигается человеческий труд.

Открытием для меня было, что разоряющий людей Большой Бесхоз – это такой же эксплуататор, как и государство при социализме, как и капиталист при капитализме. Я понял простую, но страшную вещь: как только трудящийся человек избавляется от капиталистической эксплуатации, он тут же и неминуемо попадает под эксплуатацию сначала обедняющего бесхоза, а потом и вовсе разорительного Большого Бесхоза. Бесхоз всюду, эта сила никогда не исчезнет, но нужны были особые обстоятельства, чтобы обыкновенный бесхоз стал Большим.

Самые приблизительные и неточные прикидки и подсчеты показывают, что эксплуатация Большого Бесхоза по крайней мере в десять раз жестче и сильнее, чем так называемая эксплуатация человека человеком.

Получается, что если даже революция 1917 года и освободила трудящегося человека от гнета капиталистов (допустим, хотя этот гнет тут же был заменен гнетом государства), то лишь для того, чтобы отдать его под десятикратный гнет Большого Бесхоза.

Выходит – не освобождение, а закабаление. Жуткое закабаление, какого не видел свет – во всяком случае, в цивилизованное время.

Признаться, меня поразило, что до таких простых вещей я вынужден был додумываться сам. То есть и всем понятно, что революция в конечном счете привела к разорению страны; но не ясно было, как и почему это случилось, непонятен был механизм разорения».