Семь побед нашей России над совком

 

Первая наша победа – исчезновение так называемого «русского пьянства».

Мир моего детства состоял из нетрезвых взрослых. Они лежали в пригородных канавах, как следует отдохнув перед водочным сном, они шли по улице, и их несло от одного края тротуара к другому, словно бы улица была палубой в шторм, они нетерпеливо толпились перед закрытым винным, и даже в интеллигентном окружении моих родителей рутинными были разговоры о судьбе того или другого приятеля: спился, вот-вот сопьётся, пьёт как не в себя.

Всё это красноносое несчастье пропало. <…>

Вторая наша победа – сокращение уголовной культуры.

У нас был миллион заключённых в конце девяностых. Осталось – менее пятисот тысяч. Казалось бы, откроешь прогрессивные новости – и новый ГУЛАГ неудержимо валится нам на голову откуда-то с кремлёвских стен. Но уменьшение числа сидельцев вдвое – как раз за те годы, когда, по мнению яростной общественности, у нас погибла свобода, – как-то плохо соотносится с криками о стране-тюрьме.

Буквально то же самое – и с убийствами: за двадцать лет их стало более чем в три раза меньше. <…>

Третья наша победа – это ценность жизни.

Советская женщина делала четыре-пять миллионов абортов в год. Русская женщина в годы расцвета «свободы» – два миллиона. Теперь – пятьсот с небольшим тысяч. <…>

Четвёртая наша победа – прямо связанная с предыдущей, но такая значительная, что о ней следует сказать отдельно, – это конец войны призывной армии.

Интеллигенция любит разоблачать приключения нынешних кондотьеров, которые от лица России участвуют в колониальных войнах арабского и африканского мира. Тут есть какая-то тайна – и, значит, умалчивание о потерях, и, надо думать, всегдашнее воровство.

Но вот о чём интеллигенция глухо молчит, так это о том, что кремлёвская тяга к найму лихих людей для экзотических авантюр – значит для русских семей, где есть дети-призывники, и куда в прежние времена из Афганистана и Чечни регулярно приходили гробы.



Родина больше не жертвует бесплатными солдатами где-то в горах или пустынях. И в бой теперь идут те, кто туда хочет идти, и кому за это платят. <…>

Пятая наша победа – это забытый террор.

Считается как бы само собой разумеющимся, что мы ездим в метро, летаем из точки а в точку б, можем зайти на вокзал, оказаться на мюзикле – и ничего не произойдёт. <…>

Наша шестая победа – это вежливость.

Жизнь советского человека была заполнена хамством и унижением. Магазины и учреждения, коммунальные квартиры и трамваи, – везде умение лаять на ближнего или терпеть лай окружающих, а также и самые нелепые запреты и отказы, – было естественным свойством, и стиль общения, когда-то созданный Зощенко, держался ещё полвека.

А потом что-то незаметно переменилось – и вечное, казалось бы, «вас много – я одна» куда-то делось, и сохраняется теперь в самых потайных, антикварных, если угодно, уголках общества. <…>

И всё больше людей неподвижно стоят на пустой улице, когда горит красный. <…>

Наконец, наша седьмая победа – то неоднозначное достижение, что наглядно свидетельствует о достигнутом благополучии, и в то же время грозит бедой, если не повезёт.

Это беззаботность.

Первые послесоветские четверть века прошли у нас под девизом – «никогда больше». Битые, измученные и обученные всему самому тяжкому, что бывает в жизни, русские люди боялись возвращения к худшему: голоду и войне, нищете и репрессиям, хаосу и распаду. Они жили по принципу меньшего зла: пусть будет не очень хорошо, но терпимо, лишь бы не стало хуже.

Это была мудрая, хотя и невесёлая, тусклая логика.

И вот пришло время для поколения, выросшего уже в теплице, а не в канаве с крапивой.

Для поколения, которое уже не помнит ни танков в городах, ни военной цензуры в газетах, ни номеров на ладони в очереди на отоваривание талонов, – и не хочет жить, ориентируясь на мораль в жанре «лишь бы не».

Им кажется, что свет, тепло, еда, мир и относительная предсказуемость – это та данность, которую невозможно отнять, и надо требовать большего.