Проходил за день 70 километров, один раз в болоте увяз, думал, конец

С начала протестов в Беларуси героями новостей не раз становились силовики, оставившие службу из-за несогласия с политикой руководства. Один из них — следователь из Минска Андрей Остапович, 18 августа выложивший в инстаграм свой эмоциональный рапорт об увольнении. Спустя почти месяц он рассказал «Медиазоне» о том, что пережил за это время — оперативники ФСБ вывезли его из России с пристегнутой к наручникам гирей, на границе Остапович бежал от их беларуских коллег и скитался по лесу, пока наконец не добрался до безопасной Варшавы.

Минск — Псков. Побег и высылка

Написал этот рапорт я на дежурных сутках. Я понимал, что если я его подам сразу же, то я его и выложить в инстаграм не смогу, и меня сразу же задержат — если не будет огласки, то это все будет сделано втихую, никто обо мне ничего не узнает, и что со мной будет — непонятно. Написал, сфотографировал, оставил в своем кабинете в воскресенье, 16 августа, и уехал домой отсыпаться.

[Дома] перечитал, понял, что могут быть последствия за написание такого рапорта — сильно эмоционально написал, подставляюсь! Думал даже переписать, подать обычный на увольнение. Посмотрел — у меня как раз окна в Каменной горке выходят на те события, где собирались девушки с цветами на акциях. Посмотрел, что люди сражаются, держатся, и в стороне не захотелось оставаться. Я решил, что этот рапорт все-таки выложу. Решил, что уеду на неделю посмотреть за обстановкой: что будет происходить, как отнесется руководство к этому рапорту и что мне в дальнейшем делать.

В принципе, я должен рапорт вручить начальнику своего отдела, а уже каким путем, это без разницы. Когда стало известно про него, они зашли в мой кабинет и увидели рапорт, но они его в расчет не взяли, просто не согласовали, уволили за прогулы, наверное, нарушение условий контракта, что-нибудь они всегда придумают.

Уехал я, получается, к знакомому в Москву, где 18 числа выложил этот рапорт с самого утра. Вечером я еще дал интервью телеканалу «Дождь», остальные интервью были на следующий день запланированы, а утром 19 числа мне поступил сигнал, что все серьезно, что меня очень серьезно ищут, и даже знают — я в Москве.

Скриншот: TUT.by

Примерно в те дни происходила история с [снятым с выборов Валерием] Цепкало, его пытались словить на российской территории и выдать в Беларусь. Я понимал, что меня ждет та же история, и решил, что надо уезжать в страну, которая меня точно не выдаст. Про рапорт стали писать СМИ, я не был готов к такому, не думал, что будет все настолько серьезно, надеялся, неделю отсижусь и смогу вернуться домой. Я никогда не планировал уезжать в Европу — были знакомые в Москве, поэтому поехал в Москву. Ну и Россия — это свой язык, как бы вторая родная страна. Немножко не так все пошло, как я думал.

Насколько я смог узнать, уголовное дело не было возбуждено, меня в базы не помещали, то есть у меня был какой-то запас времени. Принял решение сразу заниматься визой, потому что у меня ее не было — так мы с друзьями вышли на латвийцев, которые начали помогать, прониклись ситуацией, должны были выдать визу, но было пояснение: ввиду всей происходящей ситуации эту визу мне могут выдать прямо на границе. То есть надо было проходить границу российскую, где без проблем выпустят, и на границе объяснить всю свою ситуацию латвийским пограничникам, и они вам помогут. Ну, мы так и поступили — я с друзьями поехал на ближайший пункт латвийский из Москвы.

Россияне меня не выпустили с такой формулировкой, что из-за коронавируса только определенная категория граждан может выезжать из страны, необходима была виза рабочая. Назад в Москву было слишком долго ехать, около девяти часов, до Питера — чуть-чуть ближе, поэтому мы нашли ближайшее консульство Латвии в Пскове и отправились туда, а там сказали, что будут заниматься вопросом около трех дней. Ну и пришлось остаться в Пскове.

За это время машина, которая была нами арендована, засветилась на границе, и я так понимаю, уже пошел контакт [между российским и беларускими силовиками]. Все-таки 20 августа дело уголовное возбудили, и в базы его специально не помещали — начали меня через личные контакты прорабатывать, как задержать и выдать максимально быстро, чтобы не успел уехать. Но узнал я об этом только в дальнейшем, поэтому на территории России действовал спокойно. Поэтому меня и задержали — я особо не скрывался и никаких мер по защите себя не предпринимал.

Правда, я заметил слежку — насколько я понимаю, это были сотрудники ФСБ, поэтому я своих друзей успел предупредить на случай моего задержания. В принципе, они все потом сделали правильно, это мне очень сильно помогло. Почему меня не выдали напрямую: были задействованы СМИ, нашли мне адвоката, иные меры предпринимались. Из-за огласки меня напрямую уже не захотели выдавать, показывать, что, скажем так, напрямую взаимодействуют со службами Беларуси. Именно по политическим причинам. То есть решили остаться якобы в стороне. Задержали меня прямо в гостинице, при этом составляли протокол — якобы я матерился в общественном месте. Это у нас точно так же делается, когда надо придержать, стандартный подход. При этом пришли ко мне в номер, который не является общественным местом, и никакого там матерщинства не было в принципе. Но им необходимо было меня продержать.

Повезли в РОВД, там стали составлять другой протокол — о нарушении миграционного законодательства. Вообще из-за пандемии есть ограничения на категории граждан, которые могут въезжать в Россию из Беларуси: постоянно работающие, у кого родственники есть, и так далее. На меня пытались составить протокол вместо матерщины о том, что я во время пандемии прибыл. Я уточнял — это судебное разбирательство или может начальник РОВД решить? Мне говорили, что это суд решает. А я подходил под эту категорию, но специально об этом не сообщал, чтобы они других оснований депортировать не нашли — намеревался в суде об этом сказать, чтобы суд был вынужден меня отпустить, потому что основания находиться в России у меня были, не хочу говорить, какие.

В отделе я провел ночь, в камеру сотрудники чай носили, по душам говорили. На следующий день часов в пять сказали, что освобождают, отдали личные вещи, но повели через запасной выход, это меня насторожило. У выхода уже стояли бусик и шесть-восемь человек в полной экипировке в масках. Задержали довольно жестко, забрали опять все вещи, телефоны, надели наручники и обтянутую черной тканью лыжную маску, грубо говоря — альтернатива черному мешку. Посадили в бусик и прикрепили к наручникам спереди гирю — такой момент устрашения, психологического воздействия, чтобы я прям думал себе всякие мысли, что меня сейчас в реку кинут и так далее. В машине сразу начали задавать вопросы различного плана, на которые я отказывался отвечать, основные — про пароли от телефонов, у меня достаточно нормальная защита там стоит. Телефонов при мне было два, один остался в гостинице, мои вещи там без законных оснований осмотрели, телефон забрали. Но когда уже мои друзья выселялись из гостиницы, они мою сумку с собой забрали, и некуда было вернуть этот телефон — его уже потом подкинули обратно в мои личные вещи.

Я все-таки отказывался называть пароли, они начали настойчиво, скажем так, спрашивать их, я замолчал и перестал вообще идти на какой-то контакт. Между собой они еще немного обсуждали, что телефоны включены, там стоит авиарежим изначально, только телефоны были выключены. Попытались включить, разблокировать, у них не получилось, насколько я понимаю. В ответ на то, что я начал молчать и с ними на контакт не идти, меня никто не бил, ничего не трогали, что давало надежду, что все-таки убивать, в реку скидывать не везут, а везут или в какой-нибудь штаб ФСБ, или в отдел ФСБ побольше, где будут проводить допросы, или же к белорусской границе, где будут передавать меня уже беларусам, что было куда страшнее.

На маске у меня на правом глазу была небольшая щель, ткань неплотно держалась, и часы с руки они не сняли, то есть я мог наблюдать за временем, следить, сколько мы едeм. Примерно на третьем часу я начал слышать одну за другой проезжающие мимо нас фуры, ехали мы довольно быстро. Насколько я знал, до Питера четыре часа, до границы беларуской — может, немножко больше. Я понял, что меня везут на границу, что в принципе и оказалось правдой. Высадили меня уже на территории Беларуси, сняли наручники, маску, дали уведомление, что я депортирован сроком на пять лет из Российской Федерации.

Протоколы я не подписывал, поэтому мне сказали, что меня депортировали по другим обстоятельствам — за незаконное удержание российских граждан, от чего я был немного в шоке, но все-таки спросил, каких: сначала подумал, что моих друзей, которые были со мной добровольно, они граждане Беларуси. Мне объяснили, что это было задержание «вагнеровцев» — типа я работал в системе. Насколько я сейчас понимаю, это скорее для устрашения, чтобы я просто в Россию не вернулся. Я потом узнал, что это полная фикция, должен был происходить суд, а это была не депортация, а маленькая как бы спецоперация.

Я задал вопрос, где я, мне сказали — вы на территории Беларуси, в Витебской области, даже сказали населенный пункт. Наблюдали за мной из машины, увидели, что я связался по телефону со своими друзьями, сообщил, где я, после чего сразу же уехали. Как я потом уже узнал, им надо было, чтобы в СМИ попало, что они меня лично в руки не передавали, что в принципе и произошло. Это было ошибкой, с одной стороны, с другой — если б я пропал и не вышел на связь, все бы знали, где я пропал и это попало бы в печать. Требовалось, чтобы российская сторона лично меня из рук в руки не передавала.

Сотрудники ФСБ действовали жестко, но, думаю, они не знали, кто я такой, какая от меня опасность исходит, никакой физической боли не причиняли. В принципе, когда они работу выполнили, со мной общались нормально, презрения с их стороны не было, по крайней мере, назвали населенный пункт, чтобы я мог ориентироваться.

А именно со стороны полицейских — я долго проработал, [у меня] много друзей-сотрудников милиции — ничего не хочу сказать, но за счет того, что [это] не Москва, а Псков, ваши помягче: как-то отнеслись к ситуации в Беларуси, выражали свое сочувствие. Понятно, мы не общались про меня, но впечатление нормальное, показалось, что они человечней. Претензий ни к кому не имею, ничего плохого сказать не могу — по сравнению с тем что в Беларуси происходило, это была разминка, это меня подготовило.

Снова в Беларуси. Леса и болота

Буквально через пару минут появился бусик, от которого я очень быстро проследовал в лес и смог скрыться. Скрывался около двух недель, прорабатывая план за планом, как выехать из Беларуси. Потом я узнал, что возбуждено уголовное дело, есть ориентировки. [Как] мне удалось скрыться, я не могу про это пока рассказать — было очень тяжело, я долгое время находился один без связи, телефоны мне пришлось сразу же все выкинуть. В моем рюкзаке был набор сникерсов, большая упаковка и маленькие конфеты. Вода закончилась в первый же день, пил я из ручьев, в принципе, на таком стрессе и есть особенно не хотелось. Хотя были перерывы, я не постоянно находился в лесу, но не буду об этом рассказывать. Добирался долго, было, 27 часов подряд ходил, проходил за день 70 километров, один раз в болоте увяз, думал, конец — больше, чем по пояс — дикие кабаны на меня бегали. Повредил ноги от нагрузок, хотя физическая подготовка у меня на высоком уровне, я был награжден, занял второе место среди всех беларуских следователей — бег, стрельба, борьба. Как раз похолодало, а я в одной футболке и рубашке. Было сложно, но выбраться сумел, дал себе установку, что я точно не сдамся, буду действовать безо всяких правил, потому что дело возбудили, но по базам не дали — скрытно, и я не знал, что со мной будет, если поймают: посадят или скажут, что я где-то в лесу повесился, утонул сам, такие случаи происходили. Это был мой последний шанс. Там история. Думаю, я когда-нибудь напишу книгу, и когда сменится правительство, смогу ее опубликовать со всеми подробностями: шпионские игры и приключения, сложное путешествие. Побывал в нескольких странах Евросоюза, сейчас я в Варшаве.

СтатьяЛесом и болотом. Кто покидает Беларусь из‑за политики и кто помогает им освоиться за границей

Что за уголовное дело завели, я точно не уверен — хотя знаю, что уже под него допрашивают людей. Я даже знаю, кто проводит расследование из следователей. Но пока достоверной информации в базах нет. Всегда, когда заводится уголовное дело, оно попадает в базу. Но они понимали, что я это смогу узнать и буду действовать по-другому, здесь шла игра на дезинформацию — чтобы я сам попал на границу, где были ориентировки и мои фотографии, чтобы я спокойно действовал, потому что они тоже сильно нагружены происходящим. Беларусы полностью задействовали свои силы и ресурсы. Хотя они и так нормально ловили, просто понимали, что легче всего взять на границе. Кое-как я смог по частичкам собрать информацию, что уголовное дело все-таки заведено и что на границу мне соваться нельзя уже никак, беларускую границу я не пройду.

В рапорте призыва к насильственному свержению власти нет. Все обтекаемо написано, даже комментарий «боритесь за свою свободу до конца победного» — это не призыв к свержению власти, как мой адвокат из России высказался. Пусть сами дадут комментарии и скажут, что они возбудили. Узнавать теперь в посольстве? Я на территорию самого посольства не пошел бы. Домой я не вернусь, пока действует эта власть, потому что это для меня угроза.

Следователь. О коллегах, милиционерах и судьях

Я вырос в Гродненской области, хотел быть летчиком. Начал в 17 лет смотреть справочник [по профориентации] и пока не дошел до летчиков, нарвался на прокурорско-следовательскую экспертизу. Звучит очень красиво, я понимал, что такое юстиция — что это будешь в городе, а не на аэродроме, в лесу спрятанном. Отучился на следственно-экспертном факультете, распределили и оставили в Минске: там были спецкурсы, набирали на раскрытие преступлений в сфере высоких технологий. Тогда таких специалистов не было, оставили за счет высоких показателей в столице.

Я работал на категории преступлений против личности, посерьезней: занимался медицинскими ошибками вначале, потом у меня на первом году работы было раскрытие по педофилу, за счет чего я быстро получил старшего следователя. В этом году я стоял вторым на очереди на жилье, уже собирал справки на кредиты, но так ничего и не получилось.

Если ты заканчиваешь Академию МВД — это специализированный вуз для следователей и так далее — после выпуска ты должен где-то 25 тысяч долларов за пять лет обучения. Там полное обеспечение, ты живешь и питаешься, тебе форму выдают, стрельба, патроны — все учитывается, каждый год ты отрабатываешь где-то пять тысяч долларов. Следующий контракт я заключил в июле, мне за него выплатили около 2 600 долларов, и если ты пять лет не отработал, то должен государству эту сумму. Я вот не отработал. Деньги я взял с собой в путешествие в Россию, в какой-то момент я их утерял: они остались в куртке в гостинице, в потайном кармане — я потом друзьям о нем сказал. Не буду говорить, что эти деньги забрали бы [силовики], потому что ФСБ работала — думаю, у них доход достаточно приличный, у вас у силовиков зарплаты побольше. [Кроме того,] деньги ушли на машину и адвоката.

У нас собрали вообще всех следователей — прокурорских и милицейских — в одно место, [в Следственный комитет] и, получается, кроме КГБ их больше нигде нет. Это было удачно в каком-то плане: показатель по возбуждениям есть только у милиции, следователю на количество дел наплевать, тебе за это премий не дают, там идет на качество, поэтому самому себе никто нагрузку придумывать не хочет. Разбирались объективно, работали честно, за свой отдел могу сказать — за взятки ни одного человека не взяли.

Про суды я вам скажу: у нас все часто кричат, якобы очень маленький процент оправдательных приговоров. Так это не потому, что суды нечестные, они честные более чем, просто ситуация — ты никогда не направишь дело в суд, тебе не дадут руководители, пока ты его не вылижешь от и до, не проработаешь все защитные версии, не отработаешь человека и не докажешь полностью вину. Рассматривают очень объективно, и если ты в чем-то сомневаешься, быстрее всего, если это не самый тяжкий состав, это дело может прекратиться. У нас был подход такой: лучше человек избежит наказания, чем осудят невиновного, меня этому учили в академии, и как бы этот подход сохранялся. По тяжким составам подавали эти дела, если все возможное собрано, и суд определял: виновен, не виновен. Были случаи, отпускали людей, оправдывали, для следствия это очень плохой показатель, за это наказывают.

Вот что происходит сейчас: очень большое количество пострадавших, раньше за такие телесные повреждения привлекли бы любого, и в том числе ОМОН. Когда было все спокойно-тихо, эти проверки бы проводили, если б был состав — им было бы не отвертеться. Был громкий случай, задержали женщину, почему-то причинили ей телесные повреждения, и там все понесли уголовное наказание. Все работало правильно, а сейчас не могут себе этого позволить — как только [омоновцам] покажут, что за их действия будет какое-то наказание, они так действовать не будут, а это требуется из-за политики государства.

НовостьАдвокат: силовики тайно вывезли в Беларусь следователя, задержанного в Пскове после увольнения

С милицией раньше имелась только одна проблема — они следстве между собой называли «мусорной ямой». Милиция соберет материал, неважно, есть состав, нету — им надо по-быстрому закинуть в следствие, а следствие разберется со всем. Выясняешь, что человек невиновен. Это не для того, чтобы показатели сделать — больше из-за того, что они не хотят этим заниматься, у них уже сроки все вышли, чтобы не продляться, закидывают материалы в следствие. Там поумнее люди, а им еще много всего, на усиление ходить. Объективно, у следствия больше опыта в плане документальной работы, следователь быстрее его набирается, а у милиционеров где-то слежка, где-то надо провести оперативную работу — вот в этом загвоздка была. Ну а чтобы подставить, такого я не встречал.

Презрительного отношения я до всех этих событий не замечал. Даже, думаю, в милиции такого не было. У нас авторитет милиции был довольно нормальный. Самое обидное: понятно, милиция, следствие — всегда карательный орган, но в общем люди нас не боялись, звали сотрудников милиции всегда, считали их защитой. Думаю, процент доверия к милиции и следствию был высокий.

Что будет сейчас? Кажется, будет печально. Почему они зверствовали? Понимаете, когда молодой человек в 17 лет, грубо говоря, из дальнего места идет в армию, там его гоняют: ориентация, физподготовка, он вырос на хороших продуктах домашних, занимался сельским хозяйством, крепкий такой, отборный кадр. Ему предлагают: оставайся у нас, зарплата намного больше, чем у тебя на родине, кем бы ты там ни работал, останешься еще в городе большом. Кто-то соглашается и остается, идет постоянная физподготовка, усиление, физподготовка, агитация — к выборам к этим готовились довольно сильно.

Ну и особый склад ума: высшего образования, скорее всего, не будет, а когда тебя постоянно учат тому, как погашать какие-то массовые мероприятия, патрулируешь улицы и сталкиваешься с негативом. Ведь чем они занимаются в мирное время? С нормальными людьми не общаются, общаются с нарушителями: кто-то выпил, кто-то поконфликтовал, вызвали милицию, приехали, разбираются, могут сопротивление оказать. Они постоянно наготове. Ну и когда дали полную волю — это дало о себе знать. Я только так могу размышлять, я там не работал, я не знаю, каким образом там проходит агитация. У меня для себя такое объяснение.