Бесплатный могильщик

 

БЕСПЛАТНЫЙ МОГИЛЬЩИК

В. Пикуль ( историческая миниатюра в сокращении)

Александр Иванович Лужков... Почётный член Академии, библиотекарь и хранитель разных камней в Эрмитаже, избран в сентябре 1789 года...

 



Известно, как не хотел М.В. Ломоносов отдавать единственную дочь Елену за хитрого грека Алексея Константинова, который зачастил в дом учёного, желая стать его зятем. Но Ломоносов умер, а проныра достиг желаемого, получив за невестой немалое приданое. Но главное то, что Константинов выгодною женитьбою обеспечил себе карьеру — стал библиотекарем Екатерины...

Вот уж настрадалась она с ним! Сама великая книжница, она не терпела лентяя, который запустил её личную библиотеку, и не знала, как избавиться от такого горе-библиотекаря. Потёмкин тогда был в могуществе своего фавора, и она тишком, огласки лишней не делая, просила его подыскать для Эрмитажа надёжного и грамотного человека.

- Сыщи мне такого, чтобы сор из избы не выносил, чтобы языки ведал, грамотного, да чтобы трудов не устрашался.

- Матушка, а разве пиит Петров не гож для дел книжных?
- Годен и мил. Но он с музами каждую ночь якшается да и занят гораздо частными поручениями моего кабинета...

Однажды ехали они в Царское село или из Царского, кони — как звери, молотили копытами, несли карету словно в пропасть, Екатерина хваталась за ремни, чтобы с диванов её не сбросило.

- Отчего так? - говорила она. - Нигде столь скоро не ездят, как в России, и нигде так не опаздывают, как в России?

- Дороги-то худы, матушка.
- Ах, дороги! Держи меня, Гриша, крепче, у меня ажно зуб на зуб не попадает... Кстати, ты о наказе-то моём не забыл ли?

Потёмкин ответил, что нужного человека сыскал, прозывается он Лужковым, сам из дворян, а чином невелик — вахмистр лейб-кирасирский, четыре языка ведает, а до книг великий охотник.

- Где ж ты с ним познакомился?

    - Да где ж, матушка, на Руси хорошие люди знакомятся? Вестимо, только в трактире...
Лужков был ей представлен. Екатерина умела людей очаровывать, и минуты не прошло, как они хохотали, будто друзья старые.
Вахмистр ей понравился. Екатерина начертала две цифры: «750» и «1200», показала их гостю.

- Я небогата, - сказала она. - Устроит ли вас первая сумма жалованья, а вторую я потом обещаю, когда бездельников всех прогоню, и будете довольны.Мы с вами поладим...
От Константинова она, слава Богу, избавилась, а карманный поэт Петров не мешал Лужкову наводить порядок в эрмитажной библиотеке, где он расставлял книги не по ранжиру, словно солдат, а старался сортировать их по темам, для чего и каталог составил. Лужков трудился и в Минц-кабинете, где хранились драгоценные камни, древние геммы, камеи, монеты и эстампы. Ключи от Минц-кабинета всегда находились у Лужкова, а Екатерина любой бриллиант отдавала ему без расписки, доверяя вахмистру больше, чем кому-либо.

- Умён Лужков, посему и честен, - говорила она. - Уж на что свой человек Марья Саввишна Перекусихина, и та абрикосы со стола моего под подолом уносит, а Лужков, хоть сажай его в бочку с золотом, всё едино — нагишом из бочки той вылезет. К нему и полушка чужая не прилипнет...

Но однажды, пребывая в задумчивой рассеянности, Екатерина взяла да и сунула в карман ключи от библиотеки. И дня не минуло, как Лужков запросил у неё отставки.
- В уме ли ты, Иваныч? Или обидел кто тебя?

- Я, государыня, более не слуга вам, ибо вы ключи в свой карман сунули, выказав этим жестом свою подозрительность. Мне от вас и пенсии не надобно. Прощайте!
Императрица несколько дней ходила за вахмистром словно неприкаянная, умоляла ключи забрать, клялась и божилась, что по ошибке в карман их спрятала. Наконец даже заплакала.

- Чёрт какой! - сказала она, всхлипнув. - Как будто у меня других дел нету, только с тобой лаяться... Так не прикажешь ли, чтобы я перед тобой, дураком, на коленях стояла?

Кое-как поладили. Заодно уж, пользуясь женской слабостью, Лужков выговорил у Екатерины право расширить библиотеку, освободив для неё лишние комнаты в Эрмитаже, ибо книги уже задыхались в теснотище немыслимой, шкафов не хватало.
- А когда, матушка, книги в два ряда стоят, так считай, что второго ряда у тебя нету: надобно, чтобы корешки каждой из книг напоказ являлись, как бы говоря: вот я, не забудьте!

Между императрицей и библиотекарем возникли отношения, которые вполне можно было назвать дружескими. Совместно они разбирали старые дворцовые бумаги с резолюциями Петра 1, над которыми и смеялись до слёз; будучи скуп, царь писал: «Бабам, сколь сладкова не давай, - всё пожрут, и потому не давать». Екатерина хохотала до упаду, потешаясь решением Петра1 отказать фрейлинам в чае и сахаре: «Оне чаю ишо не знают, про сахар не слыхали, и приучать их к тому не надобно...»

Сама Екатерина, многого не понимая, всё-таки умудрялась находить правильные решения и претворять их в добрые дела.

Граф Луи Сегюр, французский посол при дворе Екатерины, не переставал удивляться:
« Царствование этой женщины парадоксально! Не смысля ничего в музыке и устраивая в доме Нарышкина «кошачьи концерты», она завела оперу, лучшие музыканты мира съезжаются в Россию, как мусульмане в Мекку. Бестолковая в вопросах живописи, она создала в Эрмитаже лучшую в мире картинную галерею. Наконец, вы посмотрите на неё в церкви, где она молится усерднее своих верноподданных. Вы думаете, она верит в Бога? Нисколько. Она даже с Богом кокетничает, словно с мужчиной, который когда-нибудь может ей пригодиться...»

С шести утра Лужков каждый день, как заведённый, работал в библиотеке Эрмитажа, и с шести же часов утра неизменно бодрствовала императрица, иногда испрашивая у него ту или иную книгу.

Однажды, поставив на место томик Франсуа Рабле, которого всегда почитала, Екатерина, будучи в хорошем расположении духа, предложила присесть библиотекарю, чтобы обсудить перевод статьи «О политической экономии».
- Почему нет у него веры в монархию добрую? - был задан ею вопрос.
- Единовластие, - был ответ, - закону естественному не соответствует, а при самодержавном правлении где сыскать свободы для вольности мышления, где сыскать защиты от произвола персоны, единовластной и сильной ...как вы, к примеру?

Екатерина не привыкла, чтобы её вот так приводили на бойню и оглушали в лоб — обухом. Она сказала:
- Сами же философы утвердили свой довод о том, что чем обширнее государство, тем более оно склонно к правлению деспотическому... Смотри, Иваныч, сколь необъятна Русь-матушка, и для просторов её гомерических пригодна власть только самодержавная, а демократия вредна для неё станется.

Лужков резал ей правду-матку в глаза, и стали они спорить, но Екатерина, сама великая спорщица, правление общенародное отвергала, и на то у неё были свои доводы:
- Да посади Фильку в Иркутск, а Еремея в Саратов, так они там таких дел натворят, что потом и через сотню лет не распутаешь. Дай народным избранникам волю республиканскую, так за дальностью расстояния, от властей подалее, они вмиг всё растащат, всё пропьют, всё разворуют. Лишь одна я, самодержица российская, и способна свой же народ от алчности защитить. А разве ты, Иваныч, и в меня не веришь?

- Верю в добро помыслов ваших, но чужды мне принципы единовластия, кои вы столь талантливо перед Европой утверждаете.
- Опасный ты человек, - заключила разговор Екатерина. - Но ты не надейся, что я тебя в Сибирь сошлю или в отставку выгоню... Не-ет, миленький, ты от меня так просто не отделаешься. Я тебя при себе нарочно при себе держать стану, чтобы в спорах с тобой моя правота утвердилась.



С тех пор и начались меж ними очень странные отношения, какие бывают между врагами, обязанными уважать один другого.

Мало кто из историков не задавался вопросом: в чём сила правления Екатерины Великой? Автор исторической миниатюры отвечает на на это так:сила императрицы покоится на том, что она окружала себя не льстецами, а именно людьми из оппозиции своему царствованию; она не отвергала, а, напротив, привлекала к сотрудничеству тех людей, о которых заведомо знала, что они не любят её. Но в этом-то как раз и заключался большой политический смысл: если её личный враг умён и способен принести пользу своему государству, то его надо не сажать его в крепость, где от него никакой пользы не будет, - нет, наоборот, надобно его награждать, возвышать, возвеличивать, чтобы (под её же надзором!) он всегда оставался полезным слугою Отечеству. «А то, что он меня не любит, - говорила она, посмеиваясь, - так мне с ним детей не крестить. Пущай даже ненавидит — лишь бы Россия выгоду от его мыслей и деяний имела...»

По утрам она очень ласково привечала Лужкова:
- Добрый день, Иваныч, уже работаешь? Молодец ты... Что новенького? Какие книги достал для меня из Германии вездесущий барон Николаи? Что слыхать о продаже библиотеки Дени Дидро?

Оба начинали миролюбиво, но постепенно возбуждались в спорах, переходили на крик; Лужков уже давно получал 1200 рублей в год от щедрот императрицы, но продажным не был и свою правоту доказывал, иногда даже кулаком постукивая на императрицу. Дворовые служители не раз видели, как Екатерина Великая, красная от возмущения, покидала библиотеку в раздражении:

- С тобой не сговоришься... Упрям, как чёрт!
- Упрям, да зато прав, - слышался голос Лужкова...

Александр Михайлович Тургенев писал, что Лужков даже не давал попыток отворить двери императрице, он спокойно опускался в кресло, ворчал сквозь зубы, принимаясь за прерванную её посещением работу. Каждый божий день у них повторялась одна и та же история: поздороваются, поговорят о том о сём, тихо и мирно, а в конце беседы так разгорячатся по вопросам политики и философии, что только кулаками не машут, только книгами ещё не швыряются...

Но однажды Екатерина пришла в библиотеку, ласковая, нежная.
- Ну хватит нам лаяться! - сказала она. - Я вот тут пьесу сочинила «Федул и его дети». Оцени моё доверие, что тебе первому до бенефиса показываю...
Стал Лужков читать «Федула», а императрица, сложив ручки на коленях, сидела как паинька и только вздыхала протяжно. Лужков дочитал её сочинение и вернул … молча.

Недобрый знак. Екатерина похвал от него ожидала.
- Ну что скажешь, Иваныч? Нечто я такая бездарная?
Лужков её авторского самолюбия не пощадил:
- Да что тут сказать, государыня? Наверное, хорошо...
С этим сказанным «хорошо» лицо Лужкова никак не сообразовывалось, показывая мину насмешливого сожаления. Конечно, императрица поняла цену его «похвалы» и вскочила:

- Философ несчастный! Смейся, смейся, кривляй рожу свою, а вот погоди, как театр откроется, да поставит пьесу мою с актёрами, так небось мой «Федул» будет от публики аплодирован.

Лужков против этого не возражал:
- В этом нисколько не сомневаюсь, ваше величество. Публика будет даже рыдать от восторга, ибо автор-то ей известен. Кто ж осмелится сомневаться в таланте своей императрицы?

- Да пропади ты пропадом!  И Екатерина удалилась...
В конце января 1793 года императрица рано утром пришла в библиотеку, молча протянула Лужкову пакет из Франции, и он прочёл донесение посла о том, что Людовик ХV1 гильотирован. Лужков вернул пакет обратно со словами:
- В этом, что произошло, не усматриваю ничего странного.
- Как? Свершилось ужасное злодеяние, а ты... спокоен?
Лужков, понимая волнение императрицы, услужливо придвинул для неё кресло, сам уселся напротив и сказал так:

- Ваше императорское величество, чему ж мне удивляться, если в с е  отрубили голову о д н о м у? Напротив, вызывает большое удивление именно то, что  о д и н  облечён правом отрубать головы  в с е м,  и я не перестану дивиться тому, с какой готовностью люди протягивают под топор свои шеи...

Екатерина вскочила, в дверях разразившись бранью:

- Да чтоб ты треснул, проклятый! Я ему деньги плачу немалые, словно генералу, он в моём же дворце ест-пьёт да ещё смеет радоваться, когда монархам головы рубят... Тьфу ты! Недаром светлейший тебя в трактире отыскал. Жаль, что умер светлейший, а то бы я вас обоих обратно в трактир отправила!

Две недели они после этого случая не разговаривали. Потом встретились и посмотрели друг на друга косо. Екатерина всё-таки не выдержала и улыбнулась.
Лужков тихо спросил её:
- Ваше величество обиделись на меня?
- А ты на меня? - спросила она его в ответ. И их отношения вернулись на прежнюю жизненную колею.

Впрочем, жить ей оставалось совсем немного.

Павел1 , вступив на престол после смерти матери, грохоча ботфортами, сразу навестил библиотеку Эрмитажа., поговорил с Лужковым о книгах, потом напрямик спросил библиотекаря, желает ли он и далее служить при его величестве.

- Если служба моя будет угодна вашему величеству.
- Да ведь все знают, что я горяч... Не боишься?
- Нет, не боюсь я вас даже «горячего».

Разом взметнулась в руке трость императора:
- Как ты смеешь не бояться даже своего законного государя?
- Не боюсь, ибо уповаю на справедливость...

Трость опустилась, ударив по голенищу ботфорта:
- Хвалю! Молодец. Хорошо мне ответил... Я достаточно извещён от матери, что ты человек добрый и умный, я всегда уважал тебя, - сказал Павел, - но... Нам с тобою под одной крышею не ужиться. Проси у меня что хочешь. Я ни в чём не откажу тебе, а жить вместе нам будет трудно...

Далее случилось невероятное — такое, чем очень редко может похвастаться российская история: Лужков вернул в казну государства более 200 000 рублей серебром и золотом, которые не были даже оприходованы в конторских книгах. Об этой сумме никто и не знал, и он, титулярный советник, мог бы спокойно присвоить эти деньги... Павел 1 был поражён:

- Скажи, Лужков, что желаешь в награду за сей подвиг?
- Едино лишь отставки себе желаю.
Павел 1 указал — быть Лужкову в чине коллежского советника.

- Говори, чего бы хотел кроме пенсии?
- Хочу места на кладбище, что на Охте, дабы мне там клочок земли отвели, я жильё себе выстрою.
- Никак помирать собрался?
- Нет, жить буду. Чтобы помочь убогим...

Павел отвёл для него двести сажен земли кладбищенской, на Охте же был построен для Лужкова домик, в нём он приютил двух отставных солдат, у которых никого близких на свете не осталось. Сколько бы ни собралось нищих возле ворот кладбищенских, Лужков ни одного из них не обделял милостыней — из своей пенсии. Сам же он с солдатами кормился в ближайшей простонародной харчевне. Каждый день по три часа он писал, а написанное солдатам не читал и никому не показывал.

Пережил он и Павла1, а в царствование его сына Лужков — день за днём — копал на Охтинском кладбище могилы для бедняков, ни гроша за свой труд не требуя. С отрывания могил Лужков начинал Божий день, с лопатой в руках его и заканчивал. В этом он усматривал «философию» своей жизни. Он умер, а записки его бесследно исчезли.

Упомянув о пропаже лужковских мемуаров, А.М.Тургенев заключил: «потеря эта весьма важна для летописи нашей»

Нам остаётся только печально вздохнуть, присоединившись к мнению летописца той эпохи, весьма странной для понимания наших современников, живущих в начале ХХ1 века.