«ОТВЕТ НА ПОСТАНОВЛЕНИЕ СИНОДА ОТ 20–22 ФЕВРАЛЯ И НА ПОЛУЧЕННЫЕ МНОЮ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ ПИСЬМА». 1901

На модерации Отложенный «ОТВЕТ НА ПОСТАНОВЛЕНИЕ СИНОДА ОТ 20–22 ФЕВРАЛЯ И НА ПОЛУЧЕННЫЕ МНОЮ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ ПИСЬМА». 1901 24 февраля 1901 г. было опубликовано «Определение Святейшего Синода от 20–22 февраля № 557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви о графе Льве Толстом» в «Церковных ведомостях», «Церковном вестнике» (1901, № 9), в «Неделе» (1901, № 9) и перепечатано во всех газетах и журналах в марте 1901 г. Писатель получил, кроме увещевательных и «ругательных», множество писем и телеграмм с выражением сочувствия. Толстой написал «Ответ» Синоду, в котором выразил свое исповедание. «То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, – это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему», – утверждает Толстой. «Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усомнившись в правоте церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически – я перечитал все, что мог, об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же – строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы». Толстой начал свой ответ Синоду с объяснения: «Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне Синода, но постановление это вызвало очень много писем, в которых неизвестные мне корреспонденты – одни бранят меня за то, что я отвергаю то, чего я не отвергаю, другие увещевают меня поверить в то, во что я не переставал верить, третьи выражают со мной единомыслие, которое едва ли в действительности существует, и сочувствие, на которое я едва ли имею право; и я решил ответить и на самое постановление, указав на то, что в нем несправедливо, и на обращения ко мне моих неизвестных корреспондентов. Постановление Синода вообще имеет много недостатков. Оно незаконно или умышленно двусмысленно; оно произвольно, неосновательно, неправдиво и, кроме того, содержит в себе клевету и подстрекательство к дурным чувствам и поступкам. Оно незаконно или умышленно двусмысленно – потому, что если оно хочет быть отлучением от церкви, то оно не удовлетворяет тем церковным правилам, по которым может произноситься такое отлучение; если же это есть заявление о том, что тот, кто не верит в церковь и ее догматы, не принадлежит к ней, то это само собой разумеется, и такое заявление не может иметь никакой другой цели, как только ту, чтобы, не будучи в сущности отлучением, оно бы казалось таковым, что собственно и случилось, потому что оно так и было понято. Оно произвольно, потому что обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тогда как не только многие, но почти все образованные люди в России разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его и в разговорах, и в чтении, и в брошюрах и книгах. Оно неосновательно, потому что главным поводом появления выставляет большое распространение моего совращающего людей лжеучения, тогда как мне хорошо известно, что людей, разделяющих мои взгляды, едва ли есть сотня, и распространение моих писаний о религии, благодаря цензуре, так ничтожно, что большинство людей, прочитавших постановление Синода, не имеют ни малейшего понятия о том, что мною писано о религии, как это видно из получаемых мною писем. Оно содержит в себе явную неправду, утверждая, что со стороны церкви были сделаны относительно меня не увенчавшиеся успехом попытки вразумления, тогда как ничего подобного никогда не было. Оно представляет из себя то, что на юридическом языке называется клеветой, так как в нем заключаются заведомо несправедливые и клоняющиеся к моему вреду утверждения. Оно есть, наконец, подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало, как и должно было ожидать, в людях непросвещенных и нерассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящие до угроз убийства и высказываемые в получаемых мною письмах. Теперь ты предан анафеме и пойдешь по смерти в вечное мучение и издохнешь как собака... анафема ты, старый чорт... проклят будь, пишет один. Другой делает упреки правительству за то, что я не заключен еще в монастырь и наполняет письмо ругательствами. Третий пишет: Если правительство не уберет тебя, – мы сами заставим тебя замолчать; письмо кончается проклятиями. Чтобы уничтожить прохвоста тебя, – пишет четвертый, – у меня найдутся средства... Следуют неприличные ругательства. Признаки такого же озлобления после постановления Синода я замечаю и при встречах с некоторыми людьми. В самый же день 25 февраля, когда было опубликовано постановление, я, проходя по площади, слышал обращенные ко мне слова: Вот дьявол в образе человека, и если бы толпа была иначе составлена, очень может быть, что меня бы избили, как избили несколько лет тому назад человека у Пантелеймоновской часовни. Так что постановление Синода вообще очень нехорошо; то, что в конце постановления сказано, что лица, подписавшие его, молятся, чтобы я стал таким же, как они, не делает его лучше. Это так вообще, в частностях же постановление это несправедливо в следующем. В постановлении сказано: Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа его и на святое его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его матери церкви православной. <…> И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым. То же, что сказано, что я посвятил свою литературную деятельность и данный мне от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви и т. д. и что я в своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых мною так же, как и учениками моими, по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, проповедую с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской, – то это несправедливо. Я никогда не заботился о распространении своего учения. Правда, я сам для себя выразил в сочинениях свое понимание учения Христа и не скрывал эти сочинения от людей, желавших с ними познакомиться, но никогда сам не печатал их; говорил же людям о том, как я понимаю учение Христа только тогда, когда меня об этом спрашивали. Таким людям я говорил то, что думаю, и давал, если они у меня были, мои книги. <...> Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. <...> Верю в то, что истинное благо человека – в исполнении воли Бога, воля же его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в Евангелии, что в этом весь закон и пророки. Верю в то, что смысл жизни каждого отдельного человека поэтому только в увеличении в себе любви, что это увеличение любви ведет отдельного человека в жизни этой ко все большему и большему благу, дает после смерти тем большее благо, чем больше будет в человеке любви, и вместе с тем и более всего другого содействует установлению в мире Царства Божия, то есть такого строя жизни, при котором царствующие теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей между собою. Верю, что для преуспеяния в любви есть только одно средство: молитва, – не молитва общественная в храмах, прямо запрещенная Христом (Мф. VI, 5-13), а молитва, образец которой дан нам Христом, – уединенная, состоящая в восстановлении и укреплении в своем сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога. Оскорбляют, огорчают или соблазняют кого-либо, мешают чему-нибудь и кому-нибудь или не нравятся эти мои верования, – я так же мало могу их изменить, как свое тело. Мне надо самому одному жить, самому одному и умереть (и очень скоро), и потому я не могу никак иначе верить, как так, как я верю, готовясь идти к тому Богу, от которого исшел. Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненно на все времена истинна, но я не вижу другой – более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца; если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истины, не нужно. Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями только что вышел, я уже никак не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла. Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете, сказал Кольридж. Я шел обратным путем. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти». 4 апреля 1901 года. Лев Толстой. Москва. «Новая исповедь» Толстого разошлась в гектографированном виде по всей России. Большие выдержки «Ответа» приводились в полемических критических отзывах – открытых письмах, статьях и книгах антитолстовского направления. Впервые был опубликован в апреле в «Листках Свободного слова» (1901, № 22), с большими цензурными изъятиями напечатан в церковных изданиях – «Церковные ведомости» (1901, № 27); «Церковный вестник» (1901, № 27). В петербургском журнале «Миссионерское обозрение» (1901, № 6) его снабдили вступительной статьей, комментарием, и, чтобы доказать «чудовищность» «Новой исповеди гр. Л. Н. Толстого», редакция отправила Толстому телеграмму с оплаченным ответом: «Желательно убедиться, действительно ли писали вы, Лев Николаевич, ответ». Писатель откликнулся незамедлительно: «В редакцию “Миссионерского обозрения”. 1901 г. Мая 23. Я. П. Ответ написан мною. Жалею, не мог напечатать». В русской прессе весной 1901 г. были опубликованы письмо графини С. А. Толстой к митрополиту Антонию и его ответ («Церковный вестник», 1901, 13; «Неделя», 1901, 13). О причинах, мотивах опубликования ответа Св. Синода на письмо графини С. А. Толстой сообщила «Жизнь» (1901, IV, 446-447) в беседе протоиерея Ф. Орнатского с сотрудником «Петербургской газеты». «Ответ» Толстого полностью опубликован в России в кн. Е. Соловьева (Андреевича) «Л. Н. Толстой» (СПб, 1905). В печати начала 1900-х гг. актуальной была тема «Лев Толстой и русская церковь», в свете потрясшего русское общество «Определения» Синода об «отпадении графа Л. Толстого от церкви», воспринятого как отлучение. По замечанию Н. Бердяева, «отлучение это не церковного, а светского происхождения. Тот, кто защищает отлучение, попадает в двусмысленное положение, ибо вынужден защищать мероприятия нынешней церкви, за которой стоят Победоносцев и бюрократия». А. В. Карташев в статье «Лев Толстой как богослов» в газете «Речь» утверждал в 1908 г., что «Толстой провел неизгладимую борозду в сознании не только отдельных богословов, но и в истории русского богословия вообще», что писатель проповедует учение Христа по всему миру, и «служение в этом направлении громадно. <…> По смелому почину Толстого, слова “Бог” и “Христос” перестали быть запретными для русского интеллигента, а отчасти и в целом мире», ибо «слава Евангелия от этого только умножалась». Эти слова признания А. В. Карташевым огромного значения толстовской проповеди очень много значат и сегодня для понимания духовного пути Льва Толстого. В указанной статье и в ряде статей 1908 г. светских и церковных публицистов – Н. Бердяева, С. Франка, В. Свенцицкого, а в 1910 г. – В. И. Экземплярского, Е. Поселянина, было отмечено положительное значение религиозно-нравственной проповеди Льва Толстого. Характерна статья В. Свенцицкого, утверждавшего, что «в области религиозного сознания заслуга и значение Толстого в том, он в ХХ веке, образованный и гениальный человек, заявил перед лицом всего человечества, что не только религия не отошла в область предания, но что она одна только и может дать действительное знание человеку»*. И до сих пор, по словам писателя А. Варламова, это событие остается «болевой точкой»; эта тема до сих пор «будоражит общество», – утверждает политик Вл. Рыжков, об этом свидетельствуют многие публикации последних лет. * Карташев А. В. Лев Толстой как богослов. Публикация И. В. Петровицкой // Из истории русской литературы и журналистики: Ежегодник. – М., 2009. – С. 288; http://petrovitskaya.lifeware.ru. См. также: Сараскина Л. Лев Толстой и этапы духовного поиска русских писателей XIX века // Яснополянский сборник. – 2008. – Тула, 2008. – С. 343–365.