Президент-очевидность. Прерванная

© РИА Новости, Владимир Трефилов

На то, что происходит в Белоруссии, а многое парадоксально там напоминает Украину, политический философ Дмитрий Выдрин смотрит со свойственным ему мудрым прищуром. И этот необычный взгляд позволяет ему в уже много раз описанных ситуациях увидеть нечто свое, весьма оригинальное

Один мой давний  приятель любит выступать в самом конце конференций или круглых столов. И обычно начинает свой текст словами: «Сказали все, но не всё». И вот у меня такое же ощущение после многодневных обсуждений «белорусского феномена».

Несмотря на беспрецедентное внимание к этой ситуации, всё же некоторые моменты остались в тени. Причём моменты важные, концептуальные, системообразующие. О них я и попробую поразмышлять…

Я, конечно, не считаю «Батьку» ни диктатором, ни, тем более, уникальным госуправленцем.  Так, «крепкий хозяйственник», которого то ли белорусская карма, то ли закон Паркинсона забросили за пределы компетентности. Хотя личных достоинств у него немало.

Сегодня в мировой политике очень мало «крепких» руководителей. Тем более с «хозяйственным» бэкграундом. Всё больше пьющие хипстеры с альтернативными наклонностями. На их фоне, конечно, Батька симпатичен.

Особенно сейчас — драма нависшего краха ему более к лицу, чем самодовольный успех.

Но не будем отвлекаться. Итак, в начале девяностых явилось белорусское политическое чудо. Почти простой человек, чуть ли не от сохи, кондовый «бугор», эталонный образец глубинного картофельного государства стал его бессменным лидером.

Я много раз бывал в Белоруссии, пытаясь понять суть этого феномена. Ведь не номенклатура, не забугорные «партнеры», не кланы, не силовики, не даже местная «семибанкирщина», а именно колхозные «красные шеи», фермерские реднеки, мозолистые трудяги с гибнущих заводов вызвали к политической жизни неуклюжий дух «хозяина» страны.  (Только не путайте «хозяина» с « домохозяйкой».)

Тогда я пришел к парадоксальному выводу, что президентом Лукашенко сделали именно его необразованность, наивность, неотёсанность, неизощренность.

Вот что такое в обычном понимании «образованность»? Это навыки постоянного усложнения мира. Мы от детского непосредственного восприятия мира переходим к его многомерному, многоплановому, усложненному представлению мироздания. Иногда — слишком усложненному. Ведь далеко не всякая простота хуже воровства.

Помню на личном опыте. Я был весьма начитанным школьником. Поэтому все диктанты писал на два балла. Моя учительница русского Гита Лазаревна недоумевала: ты пиши как я диктую, и всё будет правильно. А я всё не мог поверить, что она произносит слова точно так же, как они пишутся. Мне везде виделся подвох, коварство и учителя, и языка.

Я не мог поверить в их подсказывающую простоту.

А Лукашенко с ходу принял редкую в наше время политическую парадигму: как слышится, так и пишется. Другие лидеры забрасывали свои сонары в немыслимую дипломатическую высь и разведывательную даль.

Прослушивали перед каждым своим решением громадные геополитические пространства. А Лука (как его по-свойски звали бывшие сотрапезники) просто прикладывал ухо к груди государства и слушал, что там у него внутри.

Так он услышал в девяностые, что Белая Русь неровно дышит в сторону Великой Руси. И даже во сне бормочет на русском. Тогда он, единственный из национальных политиков, предложил проект союза, фактического объединения наших держав. Это была не зрелая политическая смелость, а детская вера в очевидность. Так вот в глубине народ думает! А у политиков на языке должно быть то, что у народа на уме.

Признаюсь, меня восторгала очевидность его дел и проектов. Например, очевидно ведь, что лидер страны должен иметь надежный кадровый резерв. И его «ловцы голов» искали по всей стране одаренных, образованных, честных молодых людей вне зависимости от их происхождения и социального статуса.

Мне довелось проводить конвенции с этим президентским кадровым резервом. Умные и светлые ребята. Все ловили на лету. Запомнилась их реакция на один сюжет. Спросили меня насчет будущего белорусской социально-экономической модели. Я предложил им продумать варианты футурологии самим — при следующих вводных.

На въезде в столицу справа и слева от магистрали виднеются часовой завод и киностудия. Завод — «лялечка». Ухожен, обустроен, с кипучей жизнью. Киностудия мрачна, запущена, необитаема. (Так, по крайней мере, было в то время.)

Спрашивается: что производят эти объекты? Завод — штамповку по китайской лицензии. Киностудия — смыслы бытия для своей страны, образы ее будущего. Наверное, по состоянию этих объектов и можно прогнозировать перспективы страны. Долго и тяжело потом молчали.

А молчали, наверное, потому, что чувствовали, как их владыка прервал очевидность бытия. Таланты собирал и учил. Очевидная необходимость! Но потом почему-то не направлял на безусловно значимую практику. Скажем, не руководить цехами часового завода, а создавать «белорусский Голливуд» — фабрику глубоких смыслов, высоких стилей и сладких грёз.

Эх, быстро же «хозяин» научился прерывать очевидность. Вот очевидная идея объединения братских народов. Но сразу же десятки причин, почему этого сделать нельзя. Вот очевидная идея отбора способной молодежи. Но сразу же десятки причин, почему их нельзя допускать до смыслообразующих ресурсов. Вот очевидное место русского языка в обществе. Но сразу же — бюрократические нюансы…

Кстати, еще о белорусской молодежи. Растрогала очаровательная девушка-экскурсовод в музее Брестской крепости. Рассказывала подробно о защитниках. (Именно от нее я впервые узнал, что среди героев крепости было много моих земляков — чеченских воинов.)

И вдруг разрыдалась. Вытирая слезки, объяснила, что не может об этом спокойно говорить. В сотый раз разревелась. А я подумал, что в последний раз видел столь красивую плачущую диву у себя дома, когда она на парковке поцарапала папкину «Бентли».

Сейчас Батька опять вспомнил  о Брестской крепости как о великом символе стойкости. Это тоже очевидно. Но почему же он столько лет поощрял создание в стране националистических «осередков», которые ставили под сомнение и нашу Победу, и общую нашу историю, и подвиг наших ветеранов?

Опять прерванная очевидность.

Вот это поразительное умение принять очевидные вещи, а потом их разрушить объясняет загадку чуть было не сложившейся дружбы молодого и инфантильного украинского президента Зе и такого матерого зубра, как Батька.

Была у меня экзотичная версия, что их сближают общие аллюзии очевидности. Как ни парадоксально, оба они ощущают себя реинкарнацией былинных российских имперских правителей. (Вообще, чем сильнее русофобия, тем острее ностальгия по русскости.)

Зе явно «косит» под императора-реформиста Петра I. Такое же радикальное обновление придворной челяди, рубка «окна» на Запад. Опять же, характер типа нордический. Правда, без петровского высокого роста, большой силы и искренней веры. И конечно, умения пить. А так — вылитый Пётр. Ну или Петрушка…

Батька тяготеет к образу Ивана Васильевича Бунши… В смысле, Ивана Грозного. Такой же дерзкий, неумолимый, беспощадный. Правда, Иоанн сына своего порешил ради государства. А Батька ради сына готов был свое государство… Ну, вы понимаете. А так — вылитый Иван. Ну или Ванька-встанька…

Конечно, сбивает с толку то, что белорусы, в отличие от украинцев, ценят наше общее прошлое. Но это совсем не значит, что они так же ценят наше общее настоящее и, тем более, будущее…

Насколько все же проще с Украиной. Здесь столько подсказок от самого бытия. Смотрю, например, на новые русские и украинские дороги. Все сразу становится ясным.

Украинские шляхи — это убитое дорожное полотно, но прекрасно обустроенные обочины. Особенно у сельских домов. Тут все понятно. При всей своей генетической близости или даже тождестве русский ментально стремится вложиться в общее, которое может стать личным. А украинец — только в личное, которое никогда не станет общим.

А ресторации на тех же обочинах? Роскошные шинки на украинских дорогах и сиротливые сосисочные на русских. Тоже понятно. Для украинца дорога —  неудобный подъезд к заведению. Для русских закусочная — досадная пауза в вечном пути. Иначе говоря, Украина в контексте этих аналогий — сплошной затейливый пикник на обочине. Россия — неуемное стремление нестись в какую-то заоблачную даль. Страна-обочина. Страна-магистраль.

А Беларусь? Их шашы (шоссе) совсем неплохи. И хлебосольны обочины с драниками, капытками и колдунами. И ехать быстро хочется, и засесть плотно в придорожном шалаше.

И так очевидно, что национальной идеей страны должен стать ее национальный характер — глубинное стремление объединять все хорошее, а не разрушать достигнутое путем разъединения.

В подтверждение этой очевидности еще и водочка. Вроде общеславянский национальный продукт. Но как она выдает уже по названию марок различие внутренних ментальностей. Лучшая украинская водка называется «Гетманская». В названии закодирована извечная хуторская мечта по «панству» — быть выше, богаче, круче других.

В этой мечте — и лычка на погонах, и покладистые наложницы, и холопы у ног. Лучшая русская водка — «Белуга». Здесь органическая Емелина мечта о чуде: морское чудо-юдо, черная икра, говорящая щука, праздник без похмелья.

А вот лучшая белорусская водка «Презент»: это ведь мечта — дарить всем радость широко, душевно, по-русски. Правда, уже с легким европейским жеманством: «Выпьем?» — «Чиз!»

Короче, столько еще очевидностей вокруг, юзая которые, Батька смог бы продержаться немало лет. Но то ли он утратил свой детский дар веры в очевидность, то ли ломка последней ему приятнее её холения.

Что будет дальше? Пока Беларусь — это белая страница. На ней еще не написаны все знаки судьбы, кодексы, и символы. России просто. Ее душа раскинута по немыслимым просторам. Где-то ей колко лежать на острых хребтах, грязновато на нечерноземной хляби, стыло на полярных островах…

Но не тесно!

Точнее, теснота «квартирного вопроса» здесь всегда компенсировалась безбрежностями путей. Отсюда и щедрость души, и ее расхлябанность, и бескрайняя отвага, и безграничный пофигизм.

Беларусь, сжатая потными плечами и острыми локтями соседей, рвется на простор, то спасая свою душу незаурядным пространством прошлого, то вверяя ее унылому и заурядному пространству местечкового национализма. (Любой национализм — самая душная и тесная оболочка национальной души.)

Лукашенко сам подсказал молодежи выход из удушающей тесноты (идей, технологий, творчества, судьбы): мол, дружно идем на Запад. Но там он персонально — по-советски чудаковатый, по-постсоветски архаичный, нескладный, нестильный — никому не нужен вместе со своей несомненной национальной прелестью. Там он персона нон грата.

Заводчанам же он объяснил: лучше необидно потесниться дома, чем сближаться с коварной Россией. Оказалось, что и на родном хоздворе он не особо любим: «Уходи!»

Официальную прессу он учил патриотизму, который более смахивает на однобокую ксенофобию. Журналисты и ринулись в другой бок. Он вдруг вспомнил совсем уж очевидную вещь: что белорусы — «русские люди». А Россия уже ему и не верит…

Вряд ли Лукашенко знаком со стратегией русофобии Финляндии стопятидесятилетней давности. Но он последние десять лет выполнял ее буквально пошагово. Но вот опять сыграть в очевидность и дружески повернуться на Восток ему уже не дадут…

Не так давно мне пришлось дискутировать с другим президентом — лидером Молдовы — по поводу геостратегии. Он, как его белорусский коллега, искренний сторонник многовекторности и мобильности политики.

Я же говорил, что сильная политика всегда одновекторна, последовательна и непрерывна. Я говорил, что его концепция «моста» между Западом и

Востоком — крайне опасна. Это в мирное время можно стоять на мосту и брать маржу за провоз хоть газа, хоть креветок. А в военное время — а сейчас идет геополитическая война — мосты бомбят первыми.

Чревато в это играть. Будет — труба. Хотя нет, трубы как раз не будет. Будет беда…

Страшно за мелких. Утешает только то, что это последний конфликт такого рода уходящего старого мира. Здесь все выложатся по полной, обнуляя отработанные схемы переворотов, нелепых заговорщиков, неуклюжую власть, сонных чиновников, тугодумные медиа, истеричных экспертов, бессмысленных активистов и прочий театр теней.

В наступающем новом мире всё будет по-другому. Но это и история другая…

В общем, прерванный половой акт не дает начала новой жизни. Биологической. А прерванная очевидность способна убить самую зрелую жизнь. Политическую.