Матрица.

Кто бы мог подумать, что спор между двумя древними философами Платоном и Аристотелем о методике познания окружающего мира отразится на судьбе миллионов человек, проживающих в разное время на нашей планете. И сегодня очень важно  понять суть этого спора для того чтобы корректировать процессы развития общества.

В молодости я переписывался с московским профессором философом Алексеем Федоровичем Лосевым. Он отвечал мне через своего помощника, так как по состоянию здоровья уже не мог самостоятельно вести переписку. Тема, которая меня заинтересовала, касалась внутреннего смысла вещей.

У Лосева был свой подход к этому вопросу. Он определял смысл как «внутреннюю программу», путь, причину, цель, сущность, отмечая некую заданность, предопределенность, ориентацию на первопрограмму.

Заданность, предопределенность событий, раскрытие потенциальных возможностей вещей (энергийность), вектор их внутреннего движения (саморазвитие), смысловая иерархия (соподчиненность сущностей) – все это создавало предпосылки для открытия «невидимой Вселенной», представляемой исследователю в виде гигантского программно-смыслового поля. Своеобразная «смысловая сетка» наброшенная на физический вакуум!

Блестящие работы Лосева по античной философии вернули утраченный было интерес к диалектике как методу анализа и обработки научной информации: «Диалектика – душа античной философии. Здесь были выработаны схемы, которые с этих пор остались во всякой диалектики. Диалектика – точнейшее знание в понятиях. Она в понятиях данная живая жизнь. Как точное знание в понятиях, она, быть может, дальше всего от жизни, которая не точна и не понятийна. Но по своему предмету диалектика и есть жизнь, и нет никаких конструкций, которые бы ближе, чем она, подходили к жизни. Вот почему греческая диалектика и началась с мифа – в пифагорействе, существовала как осознание мифа – у Платона и Плотина и кончилась диалектической конструкцией мифа же – у Прокла». (А. Ф. Лосев. Бытие, имя, космос. Изд. «Мысль» Российский открытый университет. Москва. 1993 г. С. 76) По Платону диалектика заключается в том, чтобы «быть в состоянии в обратном направлении расчленять идею на составные, согласно с их природою, части и не пытаться искажать ни одной части» («Федр» 265е-266b). Философ должен быть в состоянии различать по видам сущее и охватывать одною идеей каждую вещь в отдельности соответственно с ее единством. Платон учит, что «предел» и «беспредельное» рождают из себя третье – «число», которое уже не есть ни то ни другое. Это диалектика, которую мы встречаем и у Плотина, и у Фихте с Гегелем.

Всякая диалектика, скрыто или явно, живет интуициями света, фиксируя ярко очерченные границы, и если нет различия между светлой точкой и окружающей тьмой или известной степенью затемнения, то нет тогда никакой эйдологии и нет никаких идей, уже не говоря о разумном их сопрягании. Но вот, мир есть свет, начиная от абсолютного Единого и кончая последней затемненностью, переходящей в абсолютную тьму, в абсолютный Меон, в абсолютное Ничто. И тогда задача разума состоит в осознании этих световых ликов мира. Лики вещей – смысл вещей. Смыслы вещей – смыслы понятий. Оперировать понятиями – оперировать самими ликами вещей. И там и здесь - эйдос предмета, идея предмета, световое излучение предмета, ибо только свет и виден, т. е. только он осмыслен. И вот, выделивши лик, «границу», световое явление из тьмы, «беспредельного», из меона, я тотчас же наделил это световое излияние разделенностью, числом; на фоне этой, уже выведенной мною формы я могу выделить еще новое оформление, и тогда только что полученное число станет вновь беспредельным для нового числа и т.д., и т.д. Это и есть «диалектика идей».

Диалектика есть логос категориального эйдоса. Это значит, что мы должны отбросить из эйдоса всякое содержание, кроме категориального. Это значит, что мы должны, начавши с элементарной и первичнейшей категории, вывести из нее диалектически все остальные основные, та, чтобы было ясно, как всякий последующий эйдос с абсолютной эйдитической необходимостью вытекает из предыдущего.  (А. Ф. Лосев. Бытие, имя, космос. Изд. «Мысль» Российский открытый университет. Москва. 1993 г. С. 104-106)

Диалектика родилась как метод анализа информации (Сократ), а затем познания окружающего мира (Платон, Плотин, Прокл, Гегель, Маркс, Лосев и др.). Как метод познания диалектика противопоставлялась формальной логике (Аристотель, Августин, феноменология, метафизика, эмпирическая наука), а в дальнейшем логическим и логико-математическим методам (современная наука). Это привело к тому, что диалектика как «наука о смыслах (внутренних программах) вещей» и логика как «наука о взаимосвязи вещей», развивались, по сути, параллельно. В XXI веке это противостояние сохранилось при явном доминировании логических методов познания. Смысловая составляющая окружающего мира оказалась малоизученной, а современная картина Вселенной неполной и односторонней.

В своей книге «Античный космос и современная наука» А. Ф. Лосев раскрыл истоки этого глобального методологического противоречия:

«платонизм так относится к аристотелизму, как диалектика к феноменологии, т.е. как смысловое «объяснение» к смысловому «описанию». Феноменолог никакой действительности, кроме действительности эмпирических фактов, не утверждает. Он просто смотрит и видит. И, увидевши вещь, он эйдетически (образно, С. Д.) фиксирует ее. Откуда и как произошла эта вещь, какие причины ее вызвали какие следствия она повлекла за собой, - ничем этим феноменология не интересуется. Если угодно, она феноменологически, т.е., прежде всего, эйдетически, зафиксирует и причинное взаимоотношение двух вещей; но и здесь зафиксированный эйдос будет иметь под собой не эйдетически полученное, но лишь натуралистически выведенное, чисто фактическое основание. Другими словами, феноменология пользуясь понятиями, в смысле их сопряжения, чисто инструментально и формально-логически, и только в самом содержании понятия, взятом чисто статически, она выходит за пределы формальной логики, конструируя понятие целого, не состоящего и в то же время состоящего из отдельных частей. Тут, и только тут и нигде больше, феноменология выходит за пределы законов тождества и противоречия, превращая их в закон тождества в различии или различия в тождестве. Иное дело – диалектика. Разумеется, она смотрит на факты и видит их; она тоже исходит из опыта, охватывающего всю полноту их эмпирического содержания. И не было никогда опровержения значимости эмпирического опыта даже у самых энергичных и рьяных диалектиков. Никакой Гегель никогда и не думал отрицать опыт в этом смысле. Гегель вполне сознательно связывал свою диалектику с эмпирией конкретного наблюдения фактической действительности. Но диалектика зато в видимом факте ограничивается не просто эйдетической его зафиксированностью, в полном отъединении от всех прочих фактов, но рассматривает именно понятийную связь наблюдаемого и зафиксированного факта с другими, тоже наблюденными и тоже зафиксированными. В то время как феноменология только в пределах данного эйдоса утверждает закон самотождественного различия, диалектика этот основной закон мысли применяет в сфере взаимоотношения разных эйдосов как таковых. Подобно тому как сумма частей не есть целое, и целое есть совершенно самотождественная, ни на что эмпирическое не сводимая единичность, хотя и эйдетически связанная с множеством своих частей, так и диалектик, сопрягая одно понятие с другим, дает из суммы их новую категорию, совершенно уже самостоятельную и решительно ничем эмпирически необъяснимую и ни на что не сводимую, хотя и эйдетически связанную с множественностью вошедших в нее подчиненных категорий. Метод феноменологии – инструментальный в динамике сопрягающихся эйдосов и непосредственно-фиксирующий в статике изолированных эйдетически содержаний. Метод диалектики – непосредственно-фиксирующий как в эйдетической динамике, так и в эйдетической статике. Феноменология только описывает, думая, что всякое объяснение будет уже причинно-метафизическим. Диалектика же не только описывает, но и объясняет, причем объяснение это не причинно-объясняющее, но конструктивно-смысловое, когда делается понятным, как одна категория рождается из другой и какова в этом смысле система всех взаимопорождающих категорий разума вообще.

Эта непримиримая вражда двух методов разъединяет и изучаемые нами системы платонизма и аристотелизма. Вещь и идеи для Платона и различны и тождественны, и все их взаимоотношение конструируется путем выведения одного понятия из другого, т.е. вещь и идея для него суть диалектические категории. По Аристотелю, вещь и идея также различны и тождественны, но все их взаимоотношение конструируется путем выведения идеи из вещи, т.е. вещь и идея не суть для него диалектические принципы, но вещи беруться так, как их создала натуралистическая действительность (о чем может рассказать только эмпирическая наука, не связанная уже необходимо с философскими методами), а задача логики, или философии, заключается только в эйдетическом зафиксировании неизвестно как (только эмпирически известно как) происшедших вещей. Другими словами, в платонизме и вещь и идея суть эйдетические принципы, в аристотелизме же эйдетическим принципом является только идея, а вещь – не эйдетический, но натуралистический принцип. И поэтому вещи объяснимы здесь только натуралистически, всякое же другое их объяснение, напр. диалектическое, есть лишь софистика и болтовня. Аристотелизм утверждает правомерность в эйдосе только описания. Платонизм же требует правомерности в эйдосе как описания, так и объяснения (не натуралистического).

В связи с этим ясно становится и все различие платонического и аристотелистского учения об идее и о «подражании». В платонизме идея есть саморазвивающийся смысл, сам полагающий свое инобытие, т.е. инаковость внутри себя, и тем порождающий все прочие виды и категории смысла, в том числе также и категорию выражения смысла. В аристотелизме идея – неподвижный лик натуралистически живущей вещи, так что вся подвижность этого лика заключается в неподвижно-эйдетическом отражении подвижной фактичности вещи. В платонизме идея есть насквозь антиномически-взаимопроникающая смысловая игра смыслов, так что смысл целиком переливается в свое инобытие и инобытие – в смысл. В аристотелизме идея имеет вещный упор, и в этом отношении она абсолютно неподвижна, и нет тут полного перелива смыслов, но есть смысловое изваяние на неподвижной мощи фактов, так что нет и полной свободы в диалектической игре смысла с самим собою. Платоническая идея есть единственно возможный субъект бытия и жизни.

Аристотелистская идея есть не субъект, но объект или, вернее, одна из сторон объекта. В платонизме идея есть диалектический синтез сущности и явления, в аристотелизме идея есть феноменологически снятая с явления его явленная сущность. Отсюда, выражение – есть одинаково и платоническое и аристотелистское понятие, но в первом случае оно есть тождество явления и сущности, во втором же оно – явление сущности. Можно сказать еще и так. В платонизме идея есть смысловая конструкция мифа как единственной реальности; в аристотелизме же – идея есть смысловая конструкция мифических функций вещей, причем сами вещи не суть мифы. Поэтому, там идея есть лик и личность, тут же она – жизнь и ее энтелехия. Там – изваяние и статуя, здесь – внутренне созидающий и оформляющий пульс вещи. Однако, сколько бы мы ни усиливались дать описание различия того и другого, основным и принципиальным, необходимым и достаточным моментом этого различия является антитеза диалектики и феноменологии.

Наконец, нетрудно вывести и аристотелистский аналогон платонического понятия «подражания». В платонизме вещи существуют благодаря «участию» в идеях, «подражанию» идеям. Это значит, что подражание есть принцип целостного осмысления вещи. В аристотелизме вещи существуют благодаря энергийному оформлению, благодаря тому, что вещи и есть нечто энергийно пропитанное и осмысленное. Разница между тем и другим пониманием осмысления сводится, как и в вопросе об идее, к разнице между диалектической и формально-логической конструкцией. Платоническое подражание есть выражение вещью ее тождества с идеей. Аристотелистское подражание есть выражение вещью ее внутренне-оживляющего принципа, становящегося в этом выражении уже некой идеей. Там идея – прообраз вещи, и вещь существует в силу и в меру своего отождествления с идеей. Здесь идея – целевой принцип жизни вещи, и вещь существует в силу и в меру выявления этого принципа. Там подражание – диалектика возникающей из вещей идеи, т.е. там диалектико-парадейгматическая конструкция подражания. Тут же – феноменолого-динамическая (не в натуралистически-виталистическом смысле) конструкция подражания, описание его как некого смыслового факта».

Для Платона материя «восприемница идей», для Аристотеля – бессильная абстракция, не обладающая никакой ни самостоятельной, ни тем более самодовлеющей природой. Она не есть принцип диалектики. Отсюда, единственная реальность для Аристотеля – то, что есть уже продукт соединения «формы» и «материи», конкретное «становление» и выражение; в нем он видит потенциальный момент, в становлении категориальных основ «формы», и – энергийный момент, в становлении содержательностных основ «формы». Для Платона материя – второй субъект (первый – единое и его эйдос), для Аристотеля же материя – единственно возможный субстрат становления.

Через несколько столетий Плотин, как и весь неоплатонизм, попытался совместить аристотелевский динамизм, который он понимал диалектически и парадейгматически, с платоновской эйдологией и антиномикой, которую понимал динамийно и энергийно. Неоплатоники объединили Платоновы диалектические схемы с Аристотелевой феноменологией. Однако эти труды так и не были достойно оценены ни современниками, ни последующими поколениями философов и ученых. - Наиболее полно тему раскрыл А. Ф. Лосева в его «Истории античной эстетики. Поздний эллинизм».

Попытки объединения двух методов познания принимались и европейскими философами и учеными. Гегелем с его «диалектической логикой». Марксом в «Капитале». Наторповское толкование платонического гипотезиса вполне совпадает с диалектически обработанными аристотелизмами в области учения о потенции и энергии. Говоря о корпускулярно-волновой теории, где объекты микромира представляют собой диалектическое единство противоречивых свойств, физик Гейзенберг отмечал, что «теоретико-познавательный анализ квантовой теории, особенно в той форме, которую ему дал Бор, содержит многие черты, напоминающие методы гегелевской философии» (В. Гейзенберг. Открытия Планка и философские вопросы учения об атомах.- «Вопросы философии», 1958, №11, с. 65). Таким образом, диалектика в лучшем случае воспринималась как вспомогательный метод в науке, в худшем вообще игнорировалась как таковая. Ни о какой ее онтологической сущности зачастую не могло быть и речи. Мало кто решался рассматривать противоречия как движущую силу вещей и как источник самодвижения (см. Гегель. Соч., т. 5).

Стремительное развитие и совершенствование логических и логико-математических методов анализа и обработки статистической информации привело к отсутствию интереса к работе с диалектическими категориями. Накопилось громадное количество разного рода фактов наблюдений и опытов. Попытки систематизировать информационное поле с помощью суперкомпьютеров проблем не решили. Науки превращаются в бездонные информационные банки, доступные только специалистам. И в этих условиях диалектика представляется спасительным кругом, способным а) преобразовать и осветить смыслом «информационную свалку», б) организовать ее в идеально-смысловую конструкцию, в которой отображаются архетипы (образцы) вещей и процессов для дальнейшего их сравнения и «подражания» («приближения к образцу»), в) сопоставить в режиме он-лайн искусственную конструкцию с диалектически организованной Реальностью.

Диалектика онтологична. Она существует вне нашего представления о ней. По законам диалектики строится количественно-качественный каркас и смысловое поле Вселенной. Возьмем, к примеру, атом: он делим и неделим одновременно – делим на составные части (элементарные частицы, для которых атом как результат их взаимодействия «не существует», «идеален», «абстрактен») и неделим как образ, воспринимаемый другими атомами. Это означает, что «идея (смысл, программа) атома» раскрывается только относительно ему подобных образований-атомов.

Вне мира атомов идея скрыта как потенциальная возможность. Есть формула, а самого атома еще нет. Когда-то в начальный период после Большого взрыва атомов в нашей Реальности еще не было, так как не были созданы соответствующие условия для их возникновения. Но формула-идея-программа уже была. Другое дело, если создается мир как особое силовое поле только из элементарных частиц (нейтрино?). Без систем-атомов. Тогда «идея атома» как абсолютно невостребованная уйдет в небытие.

Диалектическая модель атома строится с помощью диалектических категорий: «количество» (элементарных частиц), «качество» (атомный вес), «форма» (взаимосвязь между элементарными частицами), «содержание» (целостность), «явление» («образ» для других атомов), «сущность» (формула, программа), а также на основании диалектических законов: перехода количества в качество (от элементарных частиц к атому), борьбы и единства противоположностей (делимость-неделимость), отрицания отрицаний (новое – «система атом» отрицает старое - «поле элементарных частиц»), дао-пути или закона «становления сущности» (существование атома от «рождения» до «уничтожения»). Диалектика создает смысловой каркас атома. Его матрицу, «печать», «чеканный первообраз». «Подражание первообразу», приближение, стремление к образцу с помощью сравнений и корректировок, даст нам возможность изучать и влиять на атомные и субатомные процессы. Атом присутствует в этой Реальности благодаря диалектики. Вот почему диалектика онтологична.

Разум «расщепляет» диалектику на законы и категории, понимая ее целостность, неделимость, одновременность. Отражением этой ипотесы (hypothesis у Платона, беспредпосылочного принципа, основоположения) будет метод диалектического анализа и обработки научной информации.

По Платону, ипотеса есть бытие, она реально существует и реально воздействует и на человеческое сознание и на самые вещи. Мало того, без диалектики, без ее законов, без становления не было бы никаких вещей и процессов. Они становятся реальными благодаря внутреннему диалектическому самораскрытию программ-идей, что есть (в формулировке А. Ф. Лосева) принципный, ипотесно-смысловой, структурно-целостный и систематически-диалектический метод осмысления и оформления каждой вещи, а тем самым и всей действительности, но это значит, что она есть также и метод познания вещей, метод мыслительно-познавательного их освоения: «Внутреннее управляет внешним; и внешнее есть обнаружение, выявление, результат внутреннего. Что же такое это внутреннее, управляющее внешним, но взятое без этого внешнего? Что такое это внутреннее, которое как-то вмещает в себе внешнее, но вмещает его не целиком, не как абсолютный факт (ибо оно берется именно без внешнего), а вмещает его только по его смыслу, по его идее, направляет и осмысливает его, но в то же время остается только внутренним и больше ничем? Это внутреннее, содержащее в себе внешние сферы и их определяющее чисто внутренними же средствами, есть ЦЕЛЬ для внешнего. А та гармония, которая является гармонией внутреннего и внешнего, есть не что иное, как ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ» (А. Ф. Лосев. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. Москва «АСТ». 2000. С. 66; 744-745).

С помощью метода диалектического анализа и обработки научной информации мы ВОССОЗДАЕМ МИР ОБРАЗЦОВ («мир идей», по Платону), сравнивая окружающие нас вещи и процессы с «идеальными моделями», подражая образам («ликам», по А. Ф. Лосеву), корректируем свою деятельность в режиме он-лайн.

Моделирование с помощью диалектики меняет саму суть процессов познания и преобразования окружающего мира – любое открытие есть «воспоминание» божественного мира, идеально-образцовой чистоты и абсолютной целостности (неделимости). Не об этом ли уже тысячелетия говорят мировые религии и мощные философские системы?

Платоновский термин anamnesis – воспоминание – обозначает собою то душевное и духовное состояние человека, когда он «вспоминает» вечные идеи и на основании этих идей судит о земных вещах, лицах и событиях. В диалоге «Менон» воспоминание закреплено терминологически (ср. 81е, 82b, 85d, 87b). Речь идет о мальчике, который никогда не обучался геометрии, но который в результате наводящих вопросов приходит к точному уразумению геометрических истин, что, по Платону, возможно только благодаря припоминанию этим мальчиком истин, виденных им в предыдущей жизни. Сюда же примыкают и другие известнейшие тексты Платона о воспоминании (Phaed. 60c, 72e, 75c, Phileb. 34b). Здесь воспоминания являются не просто «наплывом убывающей разумности» (Legg. V 732), но оно организует все наше знание, и, что является особенно важным, именно научное знание (А. Ф. Лосев. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. П. 7.3).

Божественный свет, божественное откровение, божественные небеса несут собой ПОЗНАНИЕ СОВЕРШЕНСТВА, ВЫСШЕЕ ПРИСУТСТВИЕ, НАДЕЖДУ ПРИЗНАНИЯ. «Диалектика основана на мистике света, - пишет А. Ф. Лосев: Чтобы понять всю умную интуитивность эйдоса и идеи по Платону или по Плотину, надо иметь введу, что эйдос есть, по Плотину, свет. Кто читал Плотина, тот знает, насколько часто говорит Плотин о свете в отношении ума. Можно было бы привести сотни текстов, чего, однако, не следует делать в виду очевидности предмета. В истории греческой философии нет примера подобной интенсивности мистики света. В христианской философии сравнимы с Плотином только Дионисий Ареопагит и Симеон Новый Богослов, причем родство этих двух философских (не религиозных) систем – языческой и христианской – совершенно неоспоримо.

Следует обратить внимание на то, что Плотин называет умный предмет, даже когда он – число, «неким смысловым изваянием, предстоящим как бы после восхождения из глубин самого себя или проявления в самом себе» (VI 6,6). Это – весьма характерное учение для такой четкой и математической мистики, как у Плотина. Она избегает всякого мистического тумана и неопределенных настроений. Она зрит четкие и резко очерченные лики.

Число для Плотина есть именно такой четкий, строго оформленный, как бы художественно изваянный лик. Этот лик и есть тот эйдос, который я, ввиду ни на что не сводимого своеобразия этого понятия, везде оставляю в его греческой словестной форме, так как ни «идея», ни «форма», ни «вид» не передают и тени этого глубокого понятия, как бы комментаторы и переводчики ни старались навязать эти новоевропейские термины Плотиновой философии. Наиболее близким и точным переводом этого слова было бы русское «лик», но оно не всегда удобно с внешне-стилистической точки зрения». «Сводя все это эмпирическое многообразие значений «эйдоса» и «идеи» у Платона, мы можем, сказать, что это есть сущее подвижного покоя самотождественного различия, данное, как тождество с ним (учение о парадейгме) его алогического становления (учение о материи). Такова Платонова Идея в максимально сжатом и максимально выразительном (в смысле категориального состава) виде. Идея мыслится вместе со своею сверх-идеальной точкой, или пульсом, который есть еще неразличимое и неразвернутое тождество всего смыслового и несмыслового в ней и которым она и держится. Идея есть световой символ, в котором совпала вечность ума с временным потоком становления. Платон мыслит себе «идею» в виде интегральной собранности смысла из всех своих моментов» (А. Ф. Лосев. Античный космос и современная наука. Примечания и дополнения, 24, 214).

Таким образом, «платоновская идея есть логическое понятие, содержащее в себе предельно-обобщенное; принцип и метод, порождающую модель, или, вообще говоря, причину осмысления каждой вещи; обладающее структурой, структурой художественной, а потому и насыщенной глубоким жизненным содержанием и образующей собою специфическую субстанциональную действительность и ее цель с ее жизненно-функционирующим самосознанием и потому превращенную в миф как в особого рода субстанциональную действительность». Получается особого рода трансцендентальная мифология, в качестве модели порождающая все фактически наличное в космосе бытие и самый космос. Это уже не количественная конструкция, как схема, и не качественная конструкция, как морф, морфе, и не родовая или видовая сущность, но понятийная конструкция, предметно-смысловая структура вещи, ее модельно-порождающий и модельно-оформляющий принцип. Платоновские «эйдос» и «идея» оказываются вершиной предметно-смыслового оформления действительности. Можно сказать, что платоновская идея есть то, расстояние чего от соответствующей материальной вещи (в порядке уточнения самой материальности) может становиться как угодно малым, никогда, однако, не превращаясь в нуль.

(А. Ф. Лосев. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. Часть вторая. П. 1,5. П. 9,4,5).

Здесь переходим к внутренней энергетике «идеи» – идеи отличается как от вещей, так и от высоко-абстрактных понятий (например, математических символов) громадной энергетической наполненностью, позволяющей им «штамповать» множество материально-идеальных копий. Идея обладает своей «тонкой» световой (мы бы сегодня сказали «сверхвысокочастотной») материей. Поэтому, ее «материальность» в форме физического поля низкочастотных колебаний (доступного для изучения) действительно стремится к нулю, а вот «материальность» (интенсивность воздействия на физический вакуум и само физическое поле) полей высокочастотных колебаний резко возрастает. Поэтому идеи малодоступны сегодня для нашего восприятия и изучения.

Всякая вечная идея, по Платону, отражает в себе всю целостность бытия (мы бы попросту сказали, космос), и отражает ее специфично, отличается этой своей спецификой от всякой другой идеи. Для науки это не вполне понятно, хотя и она учит о всеобщей связи явлений. Платон же говорит о структурном характере идеи-матрицы на фоне бесструктурной материи, и бесструктурном характере идеи (слитности в нераздельное целое – ум) на фоне других идей. Такая иррациональность в математике не представляет ничего загадочного. Возьмем какую-нибудь функцию и разложим ее в бесконечный ряд. Этот ряд будет строиться по тому же закону и методу, который в скрытом виде содержится уже в самой функции. Никакой член бесконечного ряда не будет выражать нашу функцию целиком и точно, но только приблизительно. Функция будет содержаться в каждом числе бесконечного ряда, потому что она его определяет, но будет содержаться в нем приближенно. Какой бы член нашего бесконечного ряда мы не взяли, разлагаемая нами функция будет вне этого члена, по ту сторону этого члена. И только вся бесконечность членов этого ряда, взятая как одно и нераздельное целое, и будет равна нашей функции. Но Платон ничего другого и не говорит о своем беспредпосылочном начале в его отношении к раздельным идеям и вещам. У него точно также каждая идея и каждая вещь не выражает беспредпосылочного начала целиком, а выражает только приближенно. Идея и материя встречаются на границе положительного и отрицательного, что есть нуль, который есть синтез этих двух характеристик. Нуль здесь не есть ничто, а именно граница между полями (программно-смысловым и вакуумным). Синтез идеального и материального дает Реальность (которую древние называли Космосом).

Мир идей, по Платону, или мир «сущностей», есть только мир раздельных онтологических принципов, лежащих в основе каждой вещи и всех вещей вообще. Мир идей, по Платону, является поэтому миром раздельных принципов, определяющих собою то, что находится под этими принципами, то есть все вещи, все существующее. Однако сам мир идей возможен только как нечто абсолютно единичное и нераздельное. В каждой идее существуют все вообще идеи, то есть неразличимо присутствует всякое бытие. А это значит, что выше мира идей должен существовать такой принцип, который сам по себе уже не есть идея, не есть нечто мыслимое или познаваемое, не есть только «сущность» и не есть только субъект или объект, не есть только «гипотеза». Вот это-то первоединое, превосходящее всякую сущность, и есть подлинный принцип платонизма, а вовсе не мир идей. Этот первопринцип объединяет в себе не только идеи, но и все неидеальное, всю материю, весь вообще материальный мир. И поэтому является глубочайшим историческим заблуждением трактовать платонизм как дуализм. Если Единое Платона производит из себя и все идеальное и все материальное, если оно оплодотворяет собою и всякую познавательную способность и всякий познавательный предмет и если из него истекает вообще все существующее, то, очевидно, платоновская эстетика есть не дуализм, а самый интенсивный монизм, еще не бывалая в истории философии по своей интенсивности тенденция находить абсолютную единичность не только в отдельных вещах и предметах, не только в познании и мышлении, но и во всем мире, взятом как целое, и во всем бытии, взятом как единое целое

(А. Ф. Лосев. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. Часть 2. Эстетический принцип, п. 3. 2; Художественная действительность, п. 6.6).

Ум (идея идей, программно-смысловое поле) по Аристотелю есть: способность различать предметы и тем самым их устанавливать в виде эйдосов, так что мыслящее и мыслимое оказываются при этом тождественными. Ум представляет собою вечную целостность, которая имеет свою собственную, уже не чувственную, но чисто умственную материю, без которой он был бы лишен наглядности и не был бы смысловым отражением наглядно-чувственных вещей. Ум, содержа в себе свое собственное вневременное становление, является также и вневременной жизнью, которая, выражая себя вовне, оказывается для всего прочего всепроникающей и движущей жизненной силой, перводвигателем, сущность которого есть потенциально-энергийная и эйдетически-энтелехийная, вечно живая фигурность сущего, его причина и его цель.

По Плотину, энергия ума порождает отдельные эйдосы-программы.

По Проклу, в уме тоже есть свое становление, когда ум уже не остается сам в себе, не пребывает сам в себе, но выходит за свои пределы, эманирует; и эманация эта, возвращающая жизнь к бытию, порождает собою особую область «живого существа-в-себе».

(А. Ф. Лосев. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития. Часть 6. Гл. III. П.4, 5, 6).

Мир идей представляется в виде той же полевой формы высокочастотных колебаний, «наложенной» на физический вакуум и низкочастотный материальный мир. Поле буквально «пронизывает» физический мир, оформляя его и осмысляя его. Из мира виртуальных элементарных частиц при мощном программно-энергетическом воздействии рождается «материя» – особая полевая структура, состоящая из реальных элементарных частиц, которые при разных способах взаимодействия друг с другом рождают материально-идеальные образы атомно-молекулярного мира, оформленного согласно заданному плану. Это и есть «видимая» (фиксируемая нами) и «невидимая» (высокочастотная программно-смысловая) части Вселенной, когда два сверхполя: информационно-програмное и вакуумное, при взаимодействии, создают особую информационно-програмно-материальную Реальность.

Информационно-програмное поле это «высокоэнергетическая сетка», наброшенная на определенный участок физического вакуума, возбуждающая его, оформляющая и контролирующая результат воздействия.

«Управляемая» программным обеспечением Стандартной модели элементарных частиц и взаимодействий, Вселенная вычисляет квантовые поля, химические соединения, бактерии, людей, звезды и галактики и др. объекты. И, вычисляя, она отображает свою геометрию пространства-времени с предельной точностью, допускаемой законами физики. Это вычисление вероятно и есть главный смысл существования Вселенной».

(Сет Ллойд, Джек Энджи «Ученые рассматривают законы физики как компьютерные программы, а Вселенную - как компьютер». Февраль 2005 № 2 "В МИРЕ НАУКИ", Физика, СИНГУЛЯРНЫЙ KОМПЬЮТЕР).

Деев Сергей Еремеевич, эксперт Института геополитических и экономических исследований. Киев, Украина.

 http://h.ua/story/327069/