Бог, Нотт и Годо

когда Беккета спрашивали, какова тема «В ожидании Годо», он цитировал Блаженного Августина

•  Виталий Яровой

В 1943 г. Сэмюэль Беккет, живущий по поддельным документам в глухой деревушке на юге Франции, куда бежал из Парижа, спасаясь от гестапо, батрача на местной ферме и пребывая в крайнем отчаянии, по вечерам пишет две вещи, которые стали поворотными в его творчестве. Точнее – пишет одну, вторая существует пока на стадии замысла.

Первая – роман «Уотт», ставший последним произведением, написанным Беккетом на английском языке, своего рода разделительным камнем, лежащим точно посередине между его ранним и поздним творчеством, и в значительной степени явившемся предшественником его знаменитой пьесы «В ожидании Годо», написанной уже по-французски, с которой он имеет много общего.

Роман был издан спустя восемь лет после написания, в 1953 году. Пьеса, законченная в 1949-ом – немного раньше, но поставлена тоже в 1953-ем. Она и принесла Беккету всемирную известность.

До этого он был почти ничем не выделяющимся среди других малоизвестных писателей литературным неудачником, автором поэмы «Блудоскоп», изданным отдельной книгой критического эссе «Пруст», сборника рассказов «Больше замахов, чем ударов», не возымевшего сколько-нибудь значимого успеха ни у читателей, ни у критиков, и стихотворного сборника «Кости эха», который постигла та же участь. Не заинтересовал читателей и роман «Мёрфи», законченный в июне 1936 года и после 42 отказов в различных издательствах опубликованный в марте 1938 года и поразивший читателей своим алогизмом. Правда, на него положительно откликнулся тогда пока еще тоже очень далекий от будущей тоже славы поэт Дилан Томас, отметивший «исследование сложного и странного трагического характера, который не может примирить нереальность видимого мира с реальностью невидимого». Можно было увидеть в этом романе фиксацию противоречия между бытовой и религиозной сущностями жизни. То же – и в двух последовавших вслед за ним произведениях, о которых мы говорим.

Обе истории – весьма несвязны и довольно комичны, однако мрачное настроение, в котором пребывал во время их написания Беккет, изрядно сказалось  на обоих , в особенности – на «Уотте» («избавится от него и не сойти с ума» - в таких словах определил Беккет свою задачу). И, в придачу – донести до читателя размышления касательно жизни, судьбы, Бога, промыслительных путей,  иррациональности, как ему всегда казалось, человеческого существования в мире. Может статься даже, что главные  персонажи обеих произведений  в какой-то степени может восприниматься в качестве автопортретов автора  – такого, каким он был в ту пору.

Парадоксально, но факт: Беккет, как-то заявивший, что от веры в трудную минуту проку не больше, чем от старого школьного галстука, и даже устами своих героев позволявший себе куда более смелые заявления, был  обладателем весьма стойкой веры и одним из самых религиозных писателей в мировой литературе. И даже – христианских, потому что христианство, от которого он так настойчиво открещивался на протяжении жизни, определяло строй если и не всех без исключения, то уж наверняка – большинства его произведений. При том, что отношение к христианству и вправду было скептическое. Но без него этих произведений просто бы не было, оно озаряет даже буддистского свойства пустоту, в которую постоянно погружены его герои, оно составляет их сердцевину, оно, несмотря на сопротивление автора, постоянно живет внутри его самого.

Беккет отрицал какую либо причастность и ко Господу Иисусу Христу. Однако это отнюдь не значит, что он в Него не верил или сомневался в Его существовании. Скорее потому, что уж слишком был далек от Него он сам. Для западного человека, плоть от плоти которого был Беккет с его рационального свойства умом, путь к оценке того или иного явления, той или иной личностью, лежит исключительно через самого себя, свои личностные оценки, сопряжением Бога с самим собой, перекраиванием Его личности под себя, согласно своим представлениям. Собственно, это типичный путь протестантства. Беккету, переросшему протестантизм, но так и не выработавшему собственных представлений о Боге, оставалась только все дальше уводящая его от магистрального христианского тракта узкая дорожка иррационализма. Но, думается, все таки - не от Бога, не от веры, не от человечности.

И то, и другое, и третье присутствует в его произведениях. Самое главное, что можно вычитать из него вычитать - это упование на милость Божью, терпеливое ожидание ее, которое никогда не бывает тщетным. 

Нескладный, нелепый и загадочный персонаж, выброшенный из трамвая (возможная отсылка к эпизоду Книги Ионы, где корабельщики выбрасывают Иону из корабля по его же просьбе - Беккет Библию знал очень хорошо, и пользовался Ею очень умело), пешком идет на железнодорожную станцию, садится в поезд, поздней ночью прибывает в дом господина Нотта, не уступающего ему в эксцентризме и загадочности, и остается там на несколько лет. Вначале он работает на нижнем этаже, потом перебирается на верхний. В конце романа он проделывает обратный путь. Зазор между этими событиями составляет длинный перечень работ, которые ему приходится выполнять, а в свободное время он предается тому, что довольно условно можно назвать медитациями. Вот, собственно, и весь сюжет, дополненный, правда, жизнью Уотта в сумасшедшем доме, куда он попадает после того, как расстается с господином Ноттом. Там он теряет способность к передвижению, произносит слова задом наперед, пытается понять, зачем он был нужен господину Нотту – и так и не разрешает этот вопрос 

Вообще, «Уотт», что так обычно для Беккета, задает множество вопросов и не дает никаких ответов. Главный герой очень странный персонаж, похожий на русского юродивого, с совершенно немотивированными действиями (что, впрочем, тоже обычно - и для таких же, как он, персонажей Беккета, и для автора, совершенно этой стороной дела не озабочивающимся). Поэтому читателю, пытающемуся разобрать, что происходит в романе, приходится лишь строить предположения и двигаться на ощупь. 

«Уотт», вне сомнений, одно из самых значимых произведений модернизма. Но, не столь явственно, также и аллегорическое произведение в духе английской религиозной литературы – вроде «Пути странника» Беньяна. Однако если Беньян ставил своей задачей посредством последовательных символов отобразить путь человека к Богу, то цель, которую наметил перед собою Беккет - прямо противоположная: его Уотт, некоторое время пожив в соседстве с Богом, вынужденный служить Ему, потом от Него уходит и отправляется в неизвестность, в страну нельзя даже сказать, что далече, ибо таковая оказывается близлежащим сумасшедшим домом. Правда, уходит не совсем по своей воле, но после того, как стал по какой-то причине неугоден хозяину.

По какой же? Может, Бог возлагал на него какие-то высокие надежды, может быть, ему предназначалась, к примеру, участь царя или пророка, однако он не смог услышать того, что ему говорил Бог, а если и слышал – не исполнял?

В этом случае уходы и приходы Уотта могут быть рассмотрены как колебания в своей миссии, а сам он – отдаленно сопряжен с пророком Ионой.

И хотя он, конечно, совсем на него не похож, есть между ними и нечто общее.

Например, подспудное любопытство, желание узнать, насколько далеко простирается Божья вариативность в отношении милости и наказания. 

Но Уотт, все же, не Иона. И его раздробленный мир – это не мир Ионы с четко налаженной системой божественных взаимосвязей.

Вот не совсем гипотетическое предположение: Бог приблизил к Себе Уотта, принял в нем участие, делал так, чтобы он познавал  Его волю. Но путь познания, похоже, вообще не свойственен беккетовскому герою. Здесь он схож уже не с Ионой, но с самим Беккетом, все время находящемуся на стадии незнания. Незнания почти абсолютного. Но одновременно – и на бесконечно длящейся стадии его познания. А господин Нот в этом контексте – псевдоним Бога и предшественник Годо.

Посреди абсолютного незнания живет и Уотт, посреди него пролегают его странствия на весьма короткую, следует отметить, дистанцию.

Чем дальше к концу пути, тем больше Уотт, обладавший ранее какой-никакой, но человеческой цельностью, начинает во всех смыслах фрагментировать, а затем и вовсе наступает пора распада: личностного, мироощущенческого, мыслительного, словесного. Параллельно и мир, окружающий Уотта, скудеет, разрушается, распадается на куски – точно так же, как со временем фрагментировал мир Беккета. И как разрушилась бы, наверное, Ниневия – в случае, если бы Иона ее не достиг и не смирился с волей Божьей, даже после исполнения предназначенной миссии так и оставшейся для него непостижимой.

Можно представить себе, что, уйдя от Нотта, Уотт очутился на той же самой дороге, у обочины которой ждут встречи с его прежним хозяином два персонажа следующего беккетовского произведения. Правда, Нотт к этому времени сменил имя – теперь его зовут Годо. Может быть, и сам Уотт сменил имя и стал, к примеру, Владимиром. Или – Экстрагоном. Но, скорее всего – Лакки.

Принято считать, что существует довольно много версий относительно содержания, которое Беккет вкладывал (или – не вкладывал) в свое самое загадочное произведение: как в целом, так и относительно заглавного персонажа, невидимого и отсутствующего. Однако при прилежном исследовании вопроса окажется, что версий не так уж и много и все они, за исключением основной, неубедительны. Основная же – такова: Годо – это Бог. И вправду, кем он может быть, кроме Него? На кого, кроме Него, могут возлагать столько надежд заблудившиеся во времени и пространстве персонажи, теряющие или уже потерявшие идентичность? Кто, кроме Него, может вывести их из беспамятства, в котором они пребывают?

Нетрудно заметить, что два основных героя, Владимир и Эстрагон – это люди, не имеющие никаких оснований для веры во что бы то ни было, и, все-таки, на каких-то подспудных уровнях сохранившие ее и продолжающие надеяться на то, что однажды она предстанет пред ними во всей полноте. А если прибавить к этому еще и высказываемую друг к другу любовь, то можно будет подумать, что руководством к жизни для них служит всем памятная 13 глава апостола Павла из 1-го Послания к Коринфянам, как раз и повествующая о любви. 

Но и это еще не все. На многих уровнях Эстрагон и Владимир соответствуют тем критериям, которые прилагает Господь к рабам, на протяжении ночи бдящих в ожидании возвращения временно отсутствующего господина: «…будьте подобны людям, ожидающим возвращения господина своего с брака, дабы, когда придет и постучит, тотчас отворить ему. Блаженны рабы те, которых господин, придя, найдет бодрствующими; истинно говорю вам, он препояшется и посадит их, и, подходя, станет служить им. И если придет во вторую стражу, и в третью стражу придет, и найдет их так, то блаженны рабы те…»

Терпение, ожидание, смирение – этими чертами наделены и герои Беккета, а имя Спасителя неоднократно возникает в их разговорах.

Владимир и Эстрагон ждут Годо, несмотря на то, что неизвестно даже, может  ли состоятся эта встреча. Обещал ли им ее Годо, просили ли они его о ней? «Ни о чем конкретном... что-то вроде молитвы...» - говорит  Эстрагон, но точнее - не помнит. Владимир – тот даже не уверен, была ли предыдущая встреча, приходил ли он к ним… Позже Владимир произнесет: «Мы ждём встречи... мы не святые, — но мы ждём». «Он (Годо) посмотрит... подумает...»

Чем не верные рабы, терпеливо ждущие запаздывающего господина?

Второй вариант - неверного раба-управителя (Лк, 12: 42—48), едва ли не с буквальной наглядностью воплощает у Беккета человек, носящий имя Поццо. В бывшем же учителе Лакки, ставшего теперь его слугой, в котором с некоторой натяжкой можно отыскать сходство с еще одним рабом из той же притчи, «который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его», поэтому «бит будет много...»  

В первом акте Поццо идёт продавать Лаки «на рынок Христа Спасителя», — где еще он раньше его купил (в контексте этого факта и возможна версия сопряжения его личности с рабом, знавшим волю Господню относительно обращения с оставленными на его попечение рабами). В следующий раз, когда они снова встречаются с Владимиром и Эстрагоном, Поццо - слепой, Лаки немой, они уравнены по немощи.

Можно, однако, воспринимать тиранию Поццо в отношении Лакки, как унижение грешным праведного, отсюда жалобы Поццо на то, что Лаки причиняет ему страдания, что он убивает его фактом своего существования. Но во втором акте, когда Поццо и Лаки возвращаются, Эстрагон встречает их криком: «Авель! Авель!», — и Поццо незамедлительно откликается. Но он также окликается и на зов: «Каин! Каин!».

Это тоже не единственная ассоциация с сыновьями Адама. В конце пьесы приходит мальчик, посланник Годо, чтобы сообщить им, что Годо опять не придет. Помимо прочего, он рассказывает, что Годо – это его хозяин, и он относится к нему хорошо. А вот его брата, который пасет у Годо коз, он бьет. 

То же – и с Владимиром и Эстрагоном: во втором акте Каину уподобляет себя Эстрагон. Он считает, что Годо уже близко, и его первая мысль: «Я проклят». А когда Владимир, которому что-то померещилось, восклицает: «Это Годо! Наконец-то! Пойдём и встретим его», он убегает с криком: «Я в аду!»

Господь Иисус Христос постоянно подчеркивает, что Его возвращение будет непредвиденным, неожиданным, оно произойдет без предварительных уведомлений. По этой причине все верующие в Него должны были быть начеку в любое время, вне зависимости от того, в каком веке они живут. Их чуткое ожидание не должно зависеть  «от веры в какую-либо дату, а чувство неотложности — от временных рамок, в которые с определенностью можно было бы ожидать конца» (Ф. Реймонд, англиканский богослов). Господь не медлит, Он ждет высшей стадии готовности. И если Он долго не приходит к героям Беккета, но при этом постоянно обещает придти, то это значит, что они такой готовностью пока не обладают. И неизвестно, обретут ли ее когда-либо. Отсюда – открытый финал пьесы.

Когда Беккета спрашивали, какова тема «В ожидании Годо», он цитировал Блаженного Августина: «Не теряйте надежды. Один из разбойников был спасён. Не принимайте в расчёт, что другой был осуждён на вечные муки». И добавлял: «Меня интересуют некоторые идеи, даже если я не верю в них... В этом изречении заключён потрясающий образ. Он воздействует».