НИКОЛАЙ КРУЖКОВ. "БЕРЕГИТЕ НАС, ПОЭТОВ" (БУЛАТ ОКУДЖАВА)

                                                     Николай Кружков

                                      БЕРЕГИТЕ НАС, ПОЭТОВ…

Уже более 13 лет с нами нет Булата Шалвовича Окуджавы. А песни его продолжают волновать наши умы и  согревать наши сердца…

Булат Окуджава… Какая-то особая аура возникает при одном упоминании этого Явления. Да-да, именно  Не Человека, не Поэта, а Явления. Явления, не имеющего себе равных  в нашей поэтической культуре…Что поражает в нем прежде всего? Детскость и чувство собственного достоинства, даже самоуважения – я бы сказал. Душевная щедрость и открытость, предельная искренность и исповедальность, чувство Благодатного Слова, согревающего сердца… «Блаженны чистые сердцем» - это сказано именно о нем. Еще бы, ведь «Совесть, благородство и достоинство – вот оно, святое наше воинство». А еще милосердие…Это именно то качество, на которое отзывается любое сердце. И кодекс рыцарской чести, который был присущ ему всегда, при любых обстоятельствах. Он даже в экстремальных ситуациях оставался самим собой – «собой – и только…»

                Ему было ведомо, когда отступает одиночество и возвращается любовь…А еще у него был особый дар - дар общения. Духовного общения. Он был неутомимым жизнелюбцем, знал, что «на смену декабрям приходят январи…». Каждая новая песня – откровение. И был «надежды маленький оркестрик под управлением любви». И Вера, Надежда, Любовь тоже были. И было упрямство духа, вера в свои неисчерпаемые духовные и душевные возможности, ведь и «душа по природе своей – христианка». Он знал, что «стихи – это молитвы». В нем было что-то от Гофмана, нет, не от облика великого немецкого романтика, а от манеры его мышления и письма. Достаточно вспомнить капельмейстера с палочкой в руках или Моцарта, играющего на старой скрипке…Наверное, не случайно вылились из души, выкристаллизовались эти строки: «В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы…». Он страстно – до самозабвения – любил Пушкина, любил беззаветно, самоотверженно, сожалел о том, что нельзя встретиться с великим русским поэтом, пройтись с ним по московским улочкам, поговорить о том – о сем, о самом главном, о наболевшем…

                                    Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем.

                                    У каждой эпохи свои подрастают леса…

                                    А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеевичем

                                    Поужинать в «Яр» заскочить хоть на четверть часа. 

Все в нем было, казалось, предельно ясно…Пушкин, Гофман – это идеалы, это «не от мира сего», и их слезы – «жемчужины страданья». А вот чиновников и дураков не любил…В нем была какая-то интуитивная способность чувствовать дурака…Он прекрасно понимал, что, общаясь с дураком, не оберешься срама,  знал, что умным кричат «Дураки! Дураки!» А вот дураки «незаметны». Он, «дворянин арбатского двора» был именно таким и в повседневной обстановке. Понимал, что «можно рубаху и паспорт сменить, но поздно менять ремесло». Боже мой! Какое там «ремесло»! Призвание. Творчество. Чудотворство. Он жил и дышал поэзией, он растворялся в ней. Здесь он был у себя дома: чародей слова, маг, волшебник, а вовсе не «грузин московского розлива», как однажды отозвался о себе сам. Он был предельно совестлив и честен по отношению к самому себе:

                                             Осудите сначала себя самого,

                                             Научитесь искусству такому,

                                             А уж после судите врага своего

                                             И соседа по шару земному.

                                             Научитесь сначала себе самому

                                             Не прощать ни единой промашки,

                                             А уж после кричите врагу своему,

                                             Что он враг и грехи его тяжки…

Я почему-то постоянно мысленно обращаюсь к трем его вечным загадкам и образам: барабанщика, трубача и флейтиста. Что они могли для него значить? Положим, с капельмейстером ( он же дирижер) все ясно. Это тот самый «странствующий энтузиаст» капельмейстер Крейслер из произведений гениального Гофмана…А может быть  все это и есть «надежды маленький оркестрик под управлением любви».

            Кем он был для меня лично? Вот вопрос! Мы ведь познакомились в мае 1974 года. Жил он тогда на Ленинградском шоссе. Но ведь эта встреча до сих пор в памяти! Чем же он нас (со мною было еще двое ребят) покорил, очаровал, околдовал? Своей непосредственностью, добротой, искренностью, щедростью души? Да, держался он предельно просто и естественно, само общение с ним доставляло истинное наслаждение. Он умел  о б щ а т ь ся…А это дано далеко не каждому. Видимо, он знал, что духовное общение – самая большая драгоценность…Его уже в ту пору все обожали…

                  Со времени той встречи прошло одиннадцать лет…В 1985 году во Дворце культуры «Космос» города Павловского Посада прошел творческий вечер Булата Окуджавы. Вряд ли кто-либо из присутствующих на той встрече с поэтом знал, что у Булата Шалвовича были в то время три визы: в Германию, Японию, Францию…И, наверное, никто тогда не догадывался, что рядом с ними в зале находился человек, для которого Булат Окуджава был Откровением…Для автора этих строк человек с гитарой на сцене был не просто духовным наставником и другом, а каким-то чудом, явившимся, возможно, из четвертого измерения.

                    Когда еще машина с поэтом, его женой Ольгой Владимировной и сопровождавшим их в этой поездке молодым человеком, щедро наделенным поэтическим воображением, подъезжала к кольцевой автодороге и Горьковскому шоссе, супруга и муза поэта задумалась, а потом вдруг сказала: «Как было бы хорошо, если бы сейчас здесь, по тротуару, прошел Пушкин и просто помахал тросточкой…Как было бы чудесно!»

Мы ехали на встречу с любителями поэзии в Павловский Посад, жевали любимые Булатом сухарики, говорили об Александре Галиче и Науме Коржавине, о только что вышедшем в издательстве «Наука» романе Гофмана «Эликсиры сатаны», вспоминали нашу первую встречу в 1974 году…Все было таким реальным и инфернальным.

«Часть души осталась в этом», - сказал бы Иннокентий Анненский. Булата Шалвовича тогда обожали все…

Человек может обмануть и обмануться, Поэт – никогда! «Берегите нас, поэтов, берегите нас. Остается век, полвека, год, неделя, час…<…> Берегите нас, поэтов, от дурацких рук, от поспешных приговоров, от слепых подруг…» Да, и «от слепых подруг», особенно сейчас, в скорбную пору нашей Голгофы…

                      Изменился мир, ритм жизни, нравственные ориентиры и духовные ценности…И памятники открывают уже не Пушкину, а Окуджаве…И это – дань уважения поэту… «Грузину московского ( и даже армянского: мать – армянка –Н.К.) розлива». Он, «дворянин арбатского двора», до самозабвения любил Москву, Арбат, свое отечество. Поэтому имел все основания сказать и о «новой», чужой ему Москве. Булат чувствовал, что на смену ему идет другое племя, «молодое, незнакомое». Отсюда пронзительная грусть и  смутная безысходность в его последних стихах:

                                     У Спаса на Кружке забыто наше детство.

                                     Что видится теперь в раскрытое окно?

                                     Все меньше мест в Москве, где можно нам погреться,

                                     Все больше мест в Москве, где пусто и темно.

                                    Мечтали зло унять и новый мир построить,

                                    Построить новый мир, иную жизнь начать.

                                    Все меньше мест в Москве, где можно нам поспорить,

                                    Все больше мест в Москве, где есть о чем молчать.

                                    Куда-то все спешит надменная столица,

                                    С которою давно мы перешли на  «вы»…

                                    Все меньше мест в Москве, где помнят наши лица,

                                    Все больше мест в Москве, где и без нас правы.

Он чувствовал, что меняется мир, люди, что того общения, которым он больше всего дорожил – духовного общения – больше нет, что изменились идеи и идеалы, чувствовал, что ничего изменить уже не сможет… И нет пассажиров полночного троллейбуса, которые готовы в любую минуту прийти на помощь, нет доброты, которая согревает сердца. Он оставался при своих идеалах, при открытых дверях, а перед ним наглухо закрывались железные двери, которые он больше всего на свете ненавидел. Он понимал, что новое поколение поэтов, получив свободу слова, утратило духовное общение, и вместе с Мандельштамом ему оставалось «мычать от всех замков и скрепок». В одном из своих лучших стихотворений, адресованных Борису Слуцкому, он признавался:

                                      Вселенский опыт говорит,

                                      что погибают царства     

                                      не оттого, что тяжек быт

                                      или страшны мытарства.

                                      А погибают оттого

                                      (и тем больней, чем дольше),

                                       что люди царства своего

                                       не уважают больше.

Печальные строки, созвучные духовным стихам  и песнопениям иеромонаха Романа, полным скорби и печали:

                                       Невиданное прежде посрамленье

                                       Покрыло лик моей Святой Руси.

     А я мысленно возвращаюсь в рабочий кабинет московской квартиры Булата Окуджавы на Ленинградском шоссе (потом был Безбожный переулок) и вижу на стене саблю и австралийский бумеранг, портрет Наума Коржавина, немецкий магнитофон и книги, книги, книги…Вспоминаю наши встречи, и передо мной предстает поэт с гитарой в руках и сердцем, не знающим покоя…

 Дорогой Николай Николаевич!Посреди многих разочарований,обид и унижений – Ваша протянутая рука и трогательные,хотя,может быть,слишком щедрые слова,-удивительный и неожиданный подарок.Благодарю Вас сердечно - от себя и от Булата.Ведь 9-ого мая ему исполнилось бы 85, и в продолжение его трагической судьбы в этом именно году он оказался на нашем дорогом центральном телевидении неформатом, ненужным и опасным в момент своего юбилея. Да,впрочем,не только на телевидении…

                    Ольга Окуджава. 17 мая 2009 г.