Как утонула империя. Цусима была неизбежной

Хэйхатиро Того на мостике флагманского броненосца "Микаса", картина Сётаро Тодзё, 1906 год

115 лет назад японские снаряды выбили Россию из клуба великих держав, и это стало вполне закономерным результатом и внешней политики, и военно-морской стратегии Российской империи. Однако в Российском военно-историческом обществе (РВИО) сейчас утверждают, что "в поражении виноваты неудачное стечение обстоятельств и злой рок…".

"Наша эскадра идет колоннами"

Днем 27 мая (14 мая по старому стилю) 1905 года в Корейском проливе началось грандиозное сражение русского и японского флотов, эскадры вице-адмирала Зиновия Рожественского и Объединенного флота адмирала Того Хэйхатиро. Днем следующего дня, 28 (15) мая, русская эскадра уже перестала существовать.

В России об этом узнали из газет и никак не ранее 30 (17) мая 1905 года. Да и то лишь гадательно: морское сражение то ли было, то ли нет, кто победил – непонятно. О том, что битва всё же реально состоялась, пресса поведала лишь 31 (18) мая, но опять ничего толком не рассказав про её исход, так что каждый читатель мог выбрать наиболее подходящую ему версию. Опубликованная (не на первой полосе) петербургскими и московскими газетами "Всеподданнейшая телеграмма главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами, действующими против Японии, генерала-от-инфантерии Леневича" (Линевича), звучала так (текст приведен по газете "Московские ведомости"): "16 мая во Владивосток прибыл крейсер 2-го ранга Алмаз. Командир крейсера донес: 14 мая эскадра адмирала Рожественского в Цусимском проливе вступила в бой с японским флотом. В дневном бою погибли броненосцы Князь Суворов, Бородино, Ослябя и крейсер Урал. Броненосец Император Александр III имел сильные повреждения. В начале боя был ранен генерал-адъютант Рожественский, который свезен на другое судно. После отделения моего крейсера от эскадры с наступлением темноты бой возобновился. Результаты ночного боя не известны. Крейсер Алмаз, отрезанный от остальной эскадры, прорвался во Владивосток". И это – всё. Правда, на первой полосе имелась малюсенькая заметка с заголовком "Тяжелая потеря". В начале заметки говорилось о том, что "в морском бою ранен доблестный адмирал Рожественский". Но затем следовало осторожно-дипломатическое признание: "эскадра его утратила несколько крупных судов…" А в конце шло неожиданное признание: "Надежды, возлагавшиеся всею Россией на наши морские силы, не оправдались, и весь центр тяжести войны снова переносится на наши сухопутные войска, каковы бы ни были еще не выясненные потери, понесенные Японией в морском бою 14 мая". Так что "судьба войны, судьба России снова всецело находятся в руках генерала Леневича…" Газета "Русское слово" сообщила, что "Московская биржа первой в Москве узнала печальную весть о поражении эскадры Рожественского в японских водах", но на ценности бумаг это, мол, никак не отразилось…

А ведь ещё за несколько дней до сражения на страницах российских газет под гром литавр сообщали, что и баталия …уже состоялась, и, разумеется, русская эскадра разгромила японцев! Так, 26 (13) мая 1905 года "Московские ведомости", сославшись на сообщения "Рейтер" из Манилы, поведали: "По циркулирующим здесь, но еще не проверенным слухам, Русская и Японская эскадры встретились к югу от острова Формозы. Японцы потерпели поражение". "Русское слово", со ссылкой уже на Associated Press, сообщило, что между русской и японской эскадрами "произошел у берегов Формозы морской бой", и что "японцы разбиты".

Да что там газеты, если даже российский император почти неделю не имел достоверных сведений, что же произошло. 29 (16) мая 1905 года Николай II записал в своём дневнике: "Сегодня стали приходить самые противоречивые вести и сведения о бое нашей эскадры с японским флотом – все насчет наших потерь и полное умолчание о их повреждениях. Такое неведение ужасно гнетет!" "Тяжелые и противоречивые известия продолжали приходить относительно неудачного боя в Цусимском проливе", – это запись уже от 30 (17) мая. На другой день о морском сражении у Николая ничего – нет никакой информации. И лишь 1 июня (19 мая) 1905 года он написал: "Теперь окончательно подтвердились ужасные известия о гибели почти всей эскадры в двухдневном бою. Сам Рожественский раненый взят в плен!!"

Разгром

Тогда же и русские газеты начали сообщать о поражении, про которое весь мир знал уже пять дней: "Новое тяжкое испытание переживает многострадальная Россия: Рожественский ранен, 2-я и 3-я эскадры Тихого океана более не существуют" ("Московский листок", 1905, 1 июня (19 мая)). "Московские ведомости" в редакционной статье гневно пророчествовали, что "весь Запад учтет происшедшее столкновение не только как поражение русской эскадры, но и как "полный разгром России". Уже и теперь о Цусимском столкновении у нас иные говорят как об "окончательной катастрофе всей Русской Империи".

"Московские ведомости" от 1 июня (19 мая) 1905 года

Это действительно было именно так: и разгром полный, и эскадры нет, и катастрофа империи. В бою с японцами погибли шесть эскадренных броненосцев, броненосец береговой обороны, четыре крейсера 1-го ранга. Также погибли крейсер 2-го ранга, пять эсминцев, транспорт "Иртыш", мастерская "Камчатка" и буксир "Русь". Прорвался к Владивостоку, но наскочил на камни и был взорван по приказу командира корабля крейсер 2-го ранга "Изумруд".

Сдались японцам два эскадренных броненосца – "Орёл" (введен затем в состав японского флота под именем Iwami) и "Император Николай I" (получил в японском флоте имя Iki), два броненосца береговой обороны – "Адмирал Сенявин" (у японцев именовался Minoshima) и "Генерал-Адмирал Апраксин" (в японском флоте – Okionoshima), эсминец "Бедовый" (назван японцами Satsuki). Также захвачены японцами госпитальное судно "Орел" (впоследствии продано японской фирме и ходило под именем "Касуно-Мару") и госпитальное судно "Кострома" (отпущено через 4 месяца). Крейсера 1-го ранга "Олег" и "Аврора", а также крейсер 2-го ранга "Жемчуг" сумели уйти в Манилу, где и были интернированы до конца войны; сумел прорваться в Шанхай, но также интернирован эсминец "Бодрый", интернированы в нейтральных портах транспорты "Корея" и "Свирь". Прорваться в Россию сумели лишь два эсминца – "Бравый" и "Грозный", транспорт "Анадырь" и крейсер 2-го ранга "Алмаз", который вовсе не крейсер – слегка вооруженная яхта, построенная для адмирала Евгения Алексеева, наместника Его Императорского Величества на Дальнем Востоке. Итак, из 38 кораблей эскадры адмирала Рожественского 21 погиб в бою, семь захвачены японцами, шесть – интернированы, лишь четырем удалось прорваться к родным берегам.

Вице-адмирал Зиновий Рожественский

Подсчитано, что из 16 171 матросов и офицеров эскадры свою смерть в этом сражении нашли 5045 (по иным данным, 5046) русских моряков. То есть, если перейти на совсем уж арифметический язык, безвозвратно потеряно (убито, утонуло, умерло от ран и ожогов) 31,2% всего личного состава эскадры. А вот о количестве моряков, попавших в плен после того сражения, точных данных нет и поныне: официальные справочники говорят, что их было "более пяти тысяч", другие источники сообщают, что в плену оказались 5917 человек, третьи называют цифру 7282. Такие расхождения в российских списках, даже официальных, объясняются не только извечным вопросом о ценности человеческой жизни в казенном разрезе: сотней меньше, тысячей больше. Если количество убитых в той России утаить было невозможно, с пленными ситуация была иной по причине весьма банальной: на них выделялось денежное довольствие. И как тут было обойтись без приписок и воровства этого довольствия?

Так или иначе, убитыми и пленными эскадра Рожественского потеряла 76,49% своего личного состава. Ещё 2110 моряков оказались на интернированных кораблях, также выбыв из строя до конца войны. Выходит, эскадра потеряла 89,5% своего личного состава. Столь ужасающего разгрома своих морских кадров Россия ещё не знала.

По данным советского и российского историка Корнелия Шацилло, общая стоимость потерянных Россией кораблей составила колоссальную по тем временам сумму – 230 миллионов рублей золотом. Эскадренный броненосец стоил тогда 8–14 миллионов рублей, броненосец береговой обороны 4,3–4,5 миллиона рублей, крейсер – от 3,3 до 6,5 миллионов рублей, эсминец стоил примерно 450 тысяч рублей. Вместе же с тем артиллерийским и минным вооружением, которое ранее попало к японцам в Порт-Артуре, прямые материальные потери российского флота составляли, как дотошно подсчитал Шацилло, 255 888 951 рубль золотом. Или 198, 117 тонн золота, если перевести это на весовые единицы. Но дело не только в этих тоннах золота, в буквальном смысле ушедших на морское дно: прахом пошли все многолетние усилия России по созданию флота, который был бы способен оперировать в Мировом океане.

Путь к Цусиме

Весной 1904 года в головах петербургских стратегов родилась идея усилить кораблями Балтийского флота Тихоокеанскую эскадру, к тому времени уже безнадежно застрявшую в Порт-Артуре и полностью утратившую стратегическую инициативу на море. "Общество, – писал вице-адмирал Александр фон Нидермиллер, – продолжало настаивать на том, чтобы Япония была наказана, причем лозунгом крикунов было все то же: "Необходимо завладеть Японским морем!" Как вспоминал генерал флота Василий Штенгер, "кругом этого вопроса было много шуму. Главным агитатором за скорейшую посылку всех судов, какие только возможно было собрать, явился талантливый капитан 2-го ранга Кладо, профессор Морской Академии. В зажигательных статьях он поносил Морское Министерство и настаивал на экстренном подготовлении эскадры, указывая, как именно это надо делать и как не умеет с этим справляться Морское Министерство, развивая планы будущих операций и настаивая на посылке всех судов, вплоть до броненосцев береговой обороны, которые дальше Финского залива никогда еще не выходили. Мнения специалистов по этому вопросу очень делились, но общественное мнение было на стороне Кладо".

Великий князь Кирилл Владимирович в своих воспоминаниях так описывал этот сюжет: "Уже некоторое время в печати обсуждался один совершенно фантастический и практически невыполнимый план. Он предусматривал посылку нашего Балтийского флота на Дальний Восток и установление там военного превосходства на море". По версии великого князя, "вокруг этого проекта подняли столько шума и так настойчиво муссировали его в печати, что в конце концов, один Бог знает почему, Адмиралтейство предложило эту "блестящую идею" на рассмотрение Государю. Лучше всего, если бы его создатели засекретили свои бредовые планы, но они ничего подобного не сделали, и к тому времени, когда были предприняты первые шаги к осуществлению этого замысла, весь мир, включая, конечно, японцев, знал все до мельчайших подробностей о кораблях, которые предполагалось послать с этой безрассудной миссией". В реальности, разумеется, роль пресловутого общественного мнения явно раздута: на императора оно уж точно не могло воздействовать. Другое дело, что раз уж идеей похода загорелся он сам, желающих оппонировать венценосцу не нашлось.

Контр-адмирал Сергей Посохов (во время Цусимского сражения капитан 2-го ранга, старший офицер крейсера "Олег") полагал, что, "отчаявшись в возможности вытеснить японцев из Манчжурии, Российское Императорское Правительство решило тогда выступить в водах Тихого океана, чтобы ударом по путям сообщения блокировать Манчжурию и даже самую Японию". Но скорее здесь прав Владимир Костенко (корабельный инженер эскадренного броненосца "Орёл"), предположивший, что "не столько задачи военно-стратегического характера вынудили правительство сделать этот последний безрассудный шаг, как соображения политического свойства. Отказ от посылки флота в Тихий океан был бы открытым признанием своего бессилия, последствия чего казались уже тогда правительству крайне опасными. Предпочли этому риск на авось, будучи готовыми объяснить неизбежную неудачу фатальным стечением обстоятельств или нерадением отдельных лиц..."

Вид с японского корабля, 27 мая 1905 года

И вот 30 (17) апреля приказом по Морскому ведомству бывшую Тихоокеанскую эскадру, запертую в Порт-Артуре, нарекли 1-й Тихоокеанской эскадрой, а строившиеся на Балтике новые корабли – 2-й эскадрой флота Тихого океана, назначив её командующим контр-адмирала Рожественского – тогдашнего начальника Главного морского штаба. По словам великого князя Кирилла Владимировича, Рожественский "откровенно заявил Государю, что, с его точки зрения, план с самого начала обречен на провал. Во-первых, наши корабли, за редким исключением, не могли противостоять на равных японскому флоту, даже если бы весь наш флот был капитально отремонтирован и усовершенствован, для чего оставалось слишком мало времени. Во-вторых, Великобритания, владычица морей и союзник Японии, предпримет все от нее зависящее, чтобы чинить препятствия Балтийской эскадре на протяжении всех 20 тысяч миль пути. В-третьих, продвижение такой армады, состоящей в основном из старых посудин, будет крайне затруднено частыми поломками и потребует внушительного сопровождения из вспомогательных кораблей. Большую сложность представляла заправка углем. Осмелятся ли нейтральные страны и даже те, кто, подобно Франции, был нашим союзником, оказывать нам помощь, не боясь навлечь на себя недовольство Великобритании? Ведь флот без базы зависит от милости случая. Таким образом, весь план был сопряжен с непреодолимыми трудностями. Более фантастический замысел трудно было придумать. Вся армада насчитывала около 50 кораблей, которые надо было снабжать провиантом, углем, запчастями. Ремонт пришлось бы делать на ходу. Некоторые корабли были совершенно непригодны для плавания даже по Финскому заливу. Они представляли собой груду металлолома, о чем я уже писал в связи с артиллерийской школой. И вот этим кораблям предстояло идти в Тихий океан через тропические моря!" Без опоры на базы, поскольку Россия вступила в войну, фактически находясь в международной дипломатической изоляции.

Вести такую разнокалиберную, наспех изготовленную эскадру в далекие восточные воды может только железная воля и железная рука

Но в Адмиралтействе решили: чем больше кораблей и моряков будет послано на Дальний Восток, тем лучше. "Наши мудрецы утверждают, – с горечью писал капитан 2-го ранга Владимир Семёнов, один из флагманских штурманов той эскадры, – что, перемножив между собою пушки, арбузы, мужиков, фиктивные скорости и т.д. и сложив все эти произведения, они получат боевой коэффициент эскадры, не многим уступающий таковому же эскадры адмирала Того. Но это – не более как обман несведущей, сухопутной публики. Обман злостный. Мудрецы не могут не знать, что там множители совсем другие, – там пушки, снаряды, опытные моряки, действительные скорости и т. д… А главное, там – эскадра, а здесь – сборище судов…" Да ещё и совершенно разномастных. "Еще раз… ​последний раз, – это снова Семенов, – пришлось вспомнить старую истину, что "эскадра" создается долгими годами практического плавания (плавания, а не стоянки в резерве) в мирное время, а составленная наспех из разнотипных кораблей, даже совместному плаванию начавших учиться только по пути к театру военных действий, – это не эскадра, а случайное сборище судов…". "Вести такую разнокалиберную, наспех изготовленную эскадру в далекие восточные воды, – это уже Штенгер, – может только железная воля и железная рука, а этим обладал, и притом в полной мере, адмирал 3. П. Рожественский". Прекрасно понимавший, что это авантюра, но "при создавшихся в то время условиях ему и трудно было серьезно противодействовать в подобных вопросах, ибо всякие такие его действия особой группой неизбежно пояснялись нежеланием его вообще вести эскадру, подразумевая трусость, и бороться с таким обвинением ему не было возможности".

К концу лета 1904 года проект утратил даже намек хоть на какое-то военное обоснование: Порт-Артур был блокирован японцами, у них же в руках и стратегическая инициатива. Сборной же солянке разнородных сил флота ещё предстояло пройти свыше 18 тысяч миль – без опоры на базы и угольные станции. И уж в октябре-то 1904 года, когда российская эскадра наконец выдвинулась из Либавы, люди в мундирах должны были понимать, что осажденный Порт-Артур вряд ли протянет те несколько месяцев, которые понадобятся кораблям Рожественского, чтобы достигнуть Жёлтого моря. Так и вышло: крепость пала 5 января 1905 года (23 декабря 1904 года по старому стилю), когда основные силы эскадры ещё стояли в бухтах Мадагаскара. Поход окончательно превратился в полную бессмыслицу, самое время было не идти на убой, но вести переговоры о мире с японцами, когда эскадра была в бассейне Индийского океана. Однако Петербург поход не отменил, изменив лишь его конечную точку: теперь эскадре надлежало прибыть во Владивосток. При этом, как позже показал на следствии адмирал Фёдор Авелан, управляющий Морским министерством, Рожественский получил телеграмму за Высочайшей подписью, которой ему ставилась задача …овладеть Японским морем. Роковое решение самолично принимал "Державный Вождь российской армии и флота" (так обозначали его "Основные законы Российской Империи"), хотя никакого стратегического смысла в этом вообще не было. Впрочем, одно уже то, что адмирал Рожественский сумел через полмира и без потерь корабельного состава провести эту огромную и разношерстную эскадру от Балтики – хотя бы и до Корейского пролива, – само по себе равнозначно подвигу. Но на большее можно было и не рассчитывать.

"Семь пудов августейшего мяса"

К началу ХХ века сильный океанский флот считался почти официальным символом государственной мощи, являясь как бы членским билетом в клуб великих держав. Именно флот исполнял тогда роль стратегических "межконтинентальных вооружений". Вплоть до войны с Японией Россия считалась одной из великих военно-морских держав, занимая третье место в мире по числу боевых кораблей, уступая лишь Британии и Франции. По издаваемой Главным Морским штабом "Памятной книжке Морского ведомства на 1904 г.", только боевых кораблей было не менее 268. По состоящим в строю эскадренным броненосцам, ударным монстрам конца XIX – начала XX века российский флот был на втором месте в мире, по количеству состоящих в строю броненосцев береговой обороны – на первом, по броненосным крейсерам – тоже на первом, по находящимся в строю миноносцам и контрминоносцам – также на втором. Оговорка про "находящихся в строю" неслучайна: в самом разгаре была гонка морских вооружений, так что новые корабли закладывались в огромном количестве. И вот по количеству строящихся кораблей Россия была вовсе не в передовых рядах, начиная стремительно отставать как от признанных лидеров, так и от новых претендентов на морское владычество. Да и по качеству – тоже.

Великий князь Алексей Александрович

Всесильным владыкой всего морского в Российской империи считался великий князь Алексей Александрович, брат императора Александра III и любимый дядюшка императора Николая II, генерал-адъютант, генерал-адмирал, бессменный (с 1881 года) Главный начальник флота и Морского ведомства (именно так именовалась должность), председатель Адмиралтейств-совета. "Про которого, – пишет в своих мемуарах российский кораблестроитель академик Алексей Крылов, – на вопрос "Что такое Алексей?" острослов Михаил Ильич Кази (долгое время бывший начальником Балтийского завода) ответил: "Семь пудов августейшего мяса".

"За 23 года его управления флотом, – продолжал Крылов, – бюджет возрос в среднем чуть ли не в пять раз; было построено множество броненосцев и броненосных крейсеров, но это "множество" являлось только собранием отдельных судов, а не флотом. Так, броненосные крейсеры "Владимир Мономах" и "Дмитрий Донской" были заложены одновременно однотипными. По окончании постройки оказалось: один – как бы корвет, другой – фрегат; один – двухвинтовой, другой – одновинтовой и т. п." Так дальше и пошло: разное бронирование, разнотипное вооружение, отличающиеся ходовые качества – и как с этим разношерстным собранием плавсредств можно было создать слаженный боевой механизм? Так что "в смысле создания флота, – заключил кораблестроитель, – деятельность генерал-адмирала Алексея была характерным образцом бесплановой растраты государственных средств, подчеркивая полную непригодность самой организации и системы управления флота и Морского ведомства".

"Трудно было себе представить более скромные познания, которые были по морским делам у этого адмирала могущественной державы, – едко заметил в мемуарах великий князь Александр Михайлович ("Сандро"). – Одно только упоминание о современных преобразованиях в военном флоте вызывало болезненную гримасу на его красивом лице. Не интересуясь решительно ничем, что бы не относилось к женщинам, еде или же напиткам, он изобрел чрезвычайно удобный способ для устройства заседаний Адмиралтейств-совета. Он приглашал его членов к себе во дворец на обед и, после того, как наполеоновский коньяк попадал в желудок его гостей, радушный хозяин открывал заседание Адмиралтейств-совета традиционным рассказом о случае из истории русского парусного военного флота". Как записал в своем дневнике Александр Половцов, государственный секретарь в эпоху Александра III, "Алексей Александрович думает только о том, как бы без нарушения приличий улизнуть (с заседания Госсовета) и вернуться к кровати Зины. Скука крупными чертами выражается на его лице".

Но главная беда была в ином: великий князь чрезмерно активно путал свою шерсть с казенной. Иноземное слово "коррупция" тогда было не в ходу, так что это без затей именовалось мздоимством и казнокрадством, а воровал флотские средства "дядя Алёша" в масштабах просто фантастических. Например, самовольно перевёл заказ броневых плит с казённого завода на частный: там броня была много хуже и в три раза дороже. Но так ведь и бриллиантовые ожерелья для любовниц стоили недешево! Аналогичные аферы генерал-адмирал проворачивал и со снарядами, да вообще абсолютно со всем, что могло обеспечить даму его сердца очередным бриллиантовым гарнитуром. Шутили, что парижские фаворитки генерал-адмирала обходятся России в год по одному броненосцу. Ожерелье, в котором щеголяла мадам Элиза Балетта, последняя любовница великого князя, остряки прозвали "Тихоокеанский флот". После Цусимы ходил анекдот, что Николай II якобы в сердцах бросил: "Лучше бы ты, дядюшка, крал в два раза больше, но делал бы броню в два раза толще!" Но это сказка: многие лица ближнего круга Николая II не раз пытались убедить императора уволить генерал-адмирала, на что тот отвечал: "Как я могу уволить дядю Алешу? Любимого брата моего отца!"

Собственно организация управления флотом была поистине запредельно забюрократизирована, чрезмерно сложна и запутана. На вершине пирамиды – генерал-адмирал, его непосредственный помощник – управляющий Морским министерством. Помимо собственно министерства морскими делами ведали: Адмиралтейств-совет, Главный морской штаб, Главнее управление кораблестроения, Морской технический комитет…

По сути же, констатировал Крылов, "учреждения, ведающего "морской политикой" в части стратегической подготовки флота не было". Теоретически предполагалось, что этим ведает сам генерал-адмирал (по непосредственным указаниям императора), но исполнительным органом являлся Ученый отдел Главного морского штаба, состоявший из целых …трех офицеров, загруженных текущей перепиской с морскими агентами за границей, а также "разбором и классификацией газетных вырезок – "самоновейших" и "важнейших" технических сведений об иностранных флотах и о "морской политике иностранных государств". Это и был, так сказать, мозг флота Российской империи.

Под стать ему была и военно-морская мысль. Достаточно взглянуть на статьи, которые публиковал "Морской сборник" – ежемесячный журнал, "издаваемый под наблюдением Главного Морского штаба", – чтобы понять, какие вопросы в самый канун столкновения с Японией считали важнейшими для русского флота его руководители: "Военные средства Англии в революционные и наполеоновские войны", "Балтийский флот 50 лет назад, в кампанию 1854–1855 годов". Или, скажем, цикл "Без парусов", "Без парусов, но с рангоутом", "О паровой морской практике", "Психологические факторы морских побед". Совсем чуден опус "Методическое отопление паровых котлов во французском флоте": "Число лопат на подкидывание", "Промежутки между подкидываниями", "Число лопат угля, подкидываемых за один раз, следует выбирать по той скорости хода, какую надо поддерживать…". А ещё – описание кругосветных плаваний, опыта войны 1812 года, цикл материалов про уже завершившуюся англо-бурскую войну – опыт боёв в саванне и вельде, безусловно, очень актуален именно для моряков…

Таран – это бесспорно самое древнее из средств поражать противника в морском бою, и этого одного уже довольно, чтобы возбудить интерес к изучению его свойств

В подшивке "Морского сборника" за несколько предвоенных лет про японский флот – ничего. Ни про его состав, вооружение, подготовку, тактику и стратегию, вообще ничего про Японию. Нет ничего и о развитии артиллерии, новых снарядах и взрывчатых веществах. Про активно внедрявшиеся тогда на кораблях средства радиосвязи – ничего, равно как и про возможность использовать их как для перехвата переговоров противника, так и для глушения их. Впрочем, ведь и про тактику современного морского боя – тоже ничего. Зато в статье "О комендорах флота" есть про артиллеристов: "Грамотность матроса или какое-нибудь ремесло не должны иметь решающего значения к зачислению его в школу комендоров. Первым мерилом должен служить отчет стрельбы матроса из винтовок, и если таковой хорош, то он дает надежду видеть в новобранце будущего меткого комендора". Или вот ещё: "Я считаю, что надо строить для боя малые безбронные суда, я бы составил флот исключительно из безбронных малых боевых судов с сильною артиллерией". Автор сей глубокой концепции – адмирал Макаров. Он ещё там же много пишет и про полезность …тарана: "Таран есть весьма простое и сильное средство для нанесения неприятелю вреда". И это – за девять месяцев до войны… Впрочем, таран на все лады тогда же отчаянно расхваливал профессор морской академии капитан 2 ранга Николай Кладо, звезда тогдашней морской мысли. В 1903 году он аж в трех номерах "Морского сборника" публиковал цикл "Прошлое и настоящее тарана": "Таран, это – бесспорно самое древнее из средств поражать противника в морском бою, и этого одного уже довольно, чтобы возбудить интерес к изучению его свойств. На самом деле замечается обратное. Исследования об употреблении тарана в бою более чем редки, и несмотря на то, что каждый броненосец снабжен тараном, никто почти не практикуется в таранном маневрировании в мирное время. А между тем в стрельбе из орудий и минами все практикуются неустанно, затрачивая на это громадные суммы". Далее Кладо настаивал на постройке специальных судов для обучения таранному бою и ругал "опасное преобладание техники во всех вопросах кораблестроения".

Без прицела

Да ведь и правда, если есть таран, зачем тратиться на учебные стрельбы, совершенствовать артиллерию, создавать новые снаряды, новую взрывчатку, точные прицелы? В бюджете Морского министерства на 1904 год на "производство артиллерийских и минных опытов" выделено целых 261 179 рублей: это 0,229% годового бюджета ведомства, составившего в том году 113 622 425 рублей. Даже на наём прислуги для обслуживания зданий центрального аппарата – и то больше выделили, 265 600 рублей, а уж на канцтовары и печатание разного рода смет, отчетов и приказов (а также содержание Морского музей, садов и т. п.) средств и вовсе не пожалели – 2 125 209 рублей. Это, кстати, больше, чем на содержание всех учебных заведений императорского флота, коим выделили 1 185 205 рублей…

Фотография повреждения японского броненосного крейсера "Нисшин" после взрыва одного из его орудий во время битвы при Цусиме в мае 1905 года

Инженер-механик Невяровский вспоминал, как уже в Индийском океане решили произвести учебную стрельбу. Спустили щит и начали стрельбу: ни одного попадания! "Все пришли в полное смущение. Не знали, в чем причина такой невозможной стрельбы. Догадались: дальномерные трубы Барр и Струда, купленные в Англии, были не точны". Вот ведь как, приборы не точны, но отчего никому в голову не пришло выверить дальномеры раньше?

Каждому плутонговому офицеру пришлось определять расстояние на глаз и стрелять, как Бог на душу положит

А ещё "японские суда были окрашены в замечательный светло-голубой серый цвет, – вспоминал контр-адмирал Посохов, – отличающий их очень плохо от воды, и уголь их дыма совершенно не давал". Проще говоря, силуэты японских кораблей днем сливались с морем, а уж ночью и вовсе были неразличимы – вот они, стелс-технологии начала ХХ века! Русские же корабли резко выделялись своей угольно-черной окраской, ярко-желтыми трубами, исторгавшими мощные клубы черно-коричневого дыма, видные издалека. Судовой врач крейсера "Аврора" Владимир Кравченко красочно описал, как офицеры, обсуждая японские корабли, "восторгались их поразительной окраской, благодаря которой наши дальномеры с трудом определяли расстояние. Окраска всех японских судов была поистине изумительная". Добавляя при этом: "Наш единственный дальномер Барра и Струда в самом начале боя был разбит на марсе; затем были перебиты и проводники, по которым передавались приказания из боевой рубки к циферблатам Гейслера. Каждому плутонговому офицеру пришлось определять расстояние на глаз и стрелять, как Бог на душу положит. А пристрелка была плохая: не видно было наших попаданий в воду, и шабаш! Дальнее расстояние, подчас мгла, предательская окраска, мешавшая наводке, служили большим препятствием для нашей стрельбы; немало затемняли поле зрения высокие фонтаны при падении в воду японских снарядов, начиненных сильным взрывчатым веществом".

Броненосец «Орел» после «Цусимского боя»

У японцев с прицелами отчего-то был полный порядок. Владимир Костенко описывал, как старший артиллерист броненосца "Орёл" Фёдор Шамшев "смотрел на корабли, в которые он направлял свои пушки, и был совершенно поражен видимой безрезультатностью нашего огня: "У них должны быть специальные дальномеры и усовершенствованные прицелы. Точность их огня на громадных дистанциях превосходит все мыслимые возможности. Одной практикой такой меткости достигнуть нельзя".

"Другой неприятностью, – вспоминал Невяровский, – были новые прицельные приборы, изобретенные знаменитым математиком флота генерал-майором А. Н. Крыловым. Прекрасное в теории приспособление, на практике на самом орудии при каждом выстреле слетало, разрывалось, нити лопались и выведенный из терпения комендор с руганью срывал ученое вооружение, предпочитая стрелять на глаз".

Цусимское сражение продемонстрировало и негодность артиллерийского боезапаса, констатировал историк Шацилло: "Русские снаряды содержали всего лишь 2–3% взрывчатого вещества, а японские – 10–12%. Ударные трубки были совершенно неудовлетворительной конструкции и очень часто отказывали, в результате чего снаряд превращался в допотопное ядро". Про внезапно выявившееся преимущество японских снарядов написал едва ли не каждый мемуарист. Японские снаряды, снаряженные пикриновой кислотой (мелинитом, который в России, коверкая японское обозначение, называли шимозой), оказались мощнее и эффективнее, чем русские снаряды с влажным пироксилином. Потому японцы, пишут мемуаристы, и получали большие преимущества на дальних дистанциях – свыше 30–40 кабельтовых (кабельтов – 1/10 морской мили), так как разрушительный эффект их снарядов не ослаблялся с увеличением расстояния. Как писал Костенко, Рожественский подчинился тактике противника, приняв бой на дистанции в 30–40 кабельтовых. Но "эта дистанция была крайне невыгодна для русской эскадры вследствие ее недостаточной артиллерийской тренировки, неумения определять дистанции свыше 30 кабельтовых и тугих ударных трубок фугасных снарядов, взрывавшихся только при ударе о броню". Русские снаряды, оказывается, обладали высокой бронебойностью лишь на малых дистанциях – не свыше 15–20 кабельтовых (кабельтов – 1/10 морской мили), "а на больших расстояниях оказывали слабое разрушительное действие вследствие малого количества взрывной начинки". Но кто же даст противнику возможность сблизиться, если его можно расстрелять с дальней дистанции? Японские снаряды разрывались и при ударе в обшивку, и при падении в воду, давая густой черный клуб дыма, помогавший корректировать стрельбу. В то же время, как писал Владимир Иванович Семёнов (штурман, начальник военно-морского отдела эскадры), "наши снаряды при разрыве почти не дают дыма, и кроме того, трубки их устроены с расчетом, чтобы они рвались, пробив борт, внутри корабля. Попадание можно было бы заметить только в том случае, когда у неприятеля что-нибудь свалит, подобьет… Этого не было…" Казалось, писал офицер о японском обстреле, "не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины… Они рвались от первого прикосновения к чему-либо, от малейшей задержки в их полете. Стальные листы борта и надстроек на верхней палубе рвались на клочья и своими обрывками выбивали людей; железные трапы свертывались в кольца; неповрежденные пушки срывались со станков…" Говоря о ничтожности японских потерь от русского огня, Семёнов полагал, что "наши снаряды или не рвались вовсе, или рвались плохо, т.е. на небольшое число крупных кусков. Разрывной заряд японских снарядов был в 7 раз больше, чем у наших, и состоял не из пироксилина, а из шимозы (а может быть, из чего-нибудь ещё сильнейшего). Шимоза при взрыве развивает температуру в 1 ½ раза высшую, нежели пироксилин. В грубом приближении можно сказать, что один удачно разорвавшийся японский снаряд наносил такое же разрушение, как 12 наших, тоже удачно разорвавшихся. А ведь эти последние часто и вовсе не рвались…"

Без кораблей и без людей

По результатам Цусимы Россия потеряла не просто корабли – весь свой арсенал "межконтинентального вооружения", каковым и являлся флот. Эта утрата автоматически переводила страну из ранга держав великих в разряд государств второго и даже третьего сорта. Это прекрасно понимали высшие сановники империи. "Если не напрячь все силы, – заявлял первый морской министр Российской империи вице-адмирал Алексей Бирилёв, – надо примириться с мыслью быть вычеркнутым из числа великих держав", ведь постройка "исключительно оборонительного флота есть жалкий удел второстепенных и третьестепенных государств", да и вообще, это "акт национальной приниженности". В том же духе говорил и министр иностранных дел России Александр Извольский, выступив 22 (9) апреля 1907 года в Совете Государственной Обороны: что может дать более полное представление о силе и могуществе "самодержца всея Руси, как не тысячетонные бронированные мастодонты с орудиями в 12 и даже 14 дюймов?". "Флот России как великой державе нужен, и без него она обойтись не может", – уверял министр, – потому что "государство только тогда выходит на великий путь, когда обеспечит себе выход в море… Вообще великая держава не может обойтись без флота, без господства над водным пространством". Только членство Российской империи в узком клубе великих держав именно под Цусимой и утонуло.

Однако на дно Цусимы ушло не только это – ещё и люди. Корабли ещё можно было построить снова, не говоря уже про пушки, а вот воскресить моряков не было дано никому: Россия потеряла кадровый костяк своего флота. Из числа офицеров и приравненных к ним чинов выбита почти треть – 213 (по чуть иным данным, 209) из 668. Ещё 297 офицеров попали в плен, так что в строю осталось лишь 158 офицеров… Хотя "нижних чинов" и кондукторов (унтер-офицеров) погибло в бою никак не менее 4836 человек, именно потери в офицерском корпусе самым фатальным образом сказались на всей дальнейшей судьбе российского флота. Из четырех адмиралов русской эскадры в плен попали двое, Рожественский и Небогатов, ещё один, фон Фёлькерзам, умер незадолго до сражения, лишь Энквист ушел с отрядом крейсеров в Манилу, где и был интернирован. Из 18 капитанов 1-го ранга погибли семь, ещё десять попали в плен и лишь один, Добротворский, командуя крейсером "Олег", прорвался в Манилу – и тоже был интернирован. То есть выбыли из строя все адмиралы и капитаны 1-го ранга эскадры. Из 44 капитанов 2-го ранга погибли 13, а 18 попали в плен, прорвались из японского кольца 13. Из чуть более 300 обер-офицерских чинов вырвались из Цусимы лишь 67, около 100 погибли, остальные попали в плен. Точно известно, что 127 из 455 выживших в Цусимском бою офицеров сразу по окончании войны покинули службу.

Крейсер I ранга „Олег“ после Цусимского боя

И даже спустя три года после Цусимы, когда все уже давно вернулись из плена, российский флот испытывал страшный некомплект личного состава. По данным историка Корнелия Шацилло, на Балтийском флоте не хватало 59% минных и 26% артиллерийских офицеров, 35% штурманов. Общая нехватка офицерского состава на кораблях – 28%: при общей потребности в 3192 офицерах там имелось лишь 2311.

Флот обезлюдел – тоже последствия Цусимы. По сути, страна в момент утратила сразу три поколения морских офицеров, квалифицированных специалистов, на подготовку каждого из которых средств и усилий затрачивалось неизмеримо больше, чем на подготовку пехотного, кавалерийского и даже артиллерийского или инженерного офицера. К тому же морских офицеров готовило фактически лишь одно заведение, и еще одно – морских инженеров. Чтобы вырастить из питомца Морского корпуса лейтенанта флота нужно было от 8 до 12 лет, капитана 2-го ранга – не менее 20 лет, а то и больше. Скажем, адмирал Дмитрий фон Фёлькерзам от зачисления в Морское училище до капитана 2-го ранга служил 25 лет, командир крейсера "Аврора" Евгений Егорьев от поступления в Морской корпус до капитана 2-го ранга – 21 год, а до капитана 1-го ранга – и вовсе 31.

Те же грабли

Проиграв войну, утратив членство в клубе великих держав и военный престиж, Россия оказалась ещё и несостоятельным должником. Пришлось обращаться за новыми кредитами по старым парижским адресам. Ежегодное обслуживание этих кредитов стоило России столько же, сколько все корабли, утопленные в Порт-Артуре и в Цусиме. Более того, поскольку французские банкиры действовали в унисон с банкирами английскими, то урегулирование англо-российских отношений на принципиально новой основе фактически и стало основным условием предоставления этих займов. Что подразумевало заключение англо-российского военного союза, направленного, прежде всего, против Германии. Через два года после Цусимы Россия, вынужденно оказавшись на крепком банковском поводке, ещё не вполне осознавая это, по сути, оказалась перед неизбежностью проливать кровь за чужие интересы – в союзе со своим давним геополитическим противником. Кабала займов – смена геополитической ориентации – смена союзников – марш-бросок к войне не за свои интересы…

"После войны наша дипломатия совершила крутой поворот и определенно стала на путь сближения с Англией", – сообщал в своей записке на имя императора в феврале 1914 года бывший министр внутренних дел России Пётр Дурново. Однако это сближение с Англией "ничего реально полезного для нас до сего времени не принесло. В будущем оно неизбежно сулит нам вооруженное столкновение с Германией", но "главная тяжесть войны, несомненно, выпадет на нашу долю. Роль тарана, пробивающего самую толщу немецкой обороны, достанется нам".

Эскадренный броненосец Ослябя покидает Бизерту, 27 декабря 1903 года.

Но императорский двор вновь умудрился наступить на те же грабли. Отчаянно пытаясь вернуться в клуб великих держав, Петербург, в ущерб сухопутной армии, вновь растратил огромные средства на восстановление линейного флота. "Флот России как великой державе необходим, и она должна иметь его и быть в состоянии послать его туда, куда его потребуют государственные интересы", – настаивал адмирал и генерал-адъютант Иван Диков, ставший в 1907 году – в возрасте 73 лет – морским министром. Той же позиции придерживался и министр иностранных дел Александр Извольский, горячо убеждавший Совет государственной обороны, что линейный флот необходим России "вне всякой зависимости от забот по обороне наших берегов", для участия "в разрешении предстоящих мировых вопросов, в которых Россия отсутствовать не может". Под линейным флотом тогда понимали "выросшие" из класса броненосцев линкоры, которые по старинке порой ещё величали броненосцами. Но это было безумно дорого и, главное, предполагало наличие у страны колоссальных финансовых возможностей и мощной, современной промышленной базы. Зато, уверял Извольский, "обладая броненосцами, которые полезны и для обороны, и для наступления, мы через несколько лет, когда эти броненосцы будут готовы и когда общая политическая обстановка и группировка государств, быть может, изменится, приобретем большую ценность как союзник". Проще говоря, сможем продать своё пушечное мясо подороже? "Создав себе в нужный срок военный флот достаточной силы, – убеждал один из наиболее видных деятелей Морского генерального штаба Александр Щеглов, – Россия сразу достигнет положения, при котором союза с ней будут искать самые сильные державы мира, и от России самой будет зависеть, использовать эти предложения для достижения тех или других политических выгод, необходимых ей для своего упрочения". Да и вообще, "истратить несколько сот миллионов рублей для того, чтобы создать себе в ближайшем будущем такое положение, стоит: они окупятся очень быстро многими и многими политическими и экономическими последствиями".

Окупилось, но вовсе не так, как рассчитывали петербургские стратеги. Увлекшись флотом, оставили почти без всего единственно реально воюющую силу – армию. Флоту не отказывали ни в чем, удовлетворяя адмиральские аппетиты и капризы в первую очередь. По размерам своего военно-морского бюджета Россия в 1913 году заняла второе место в Европе, по темпам его роста и вовсе вышла на первое в мире! Параллельно шло сокращение ассигнований на артиллерию, стрелковое вооружение и боеприпасы, на инженерное имущество и авиацию. Сэкономили и на содержании "линии Романовых" – сети крепостей, державших западную границу империи: их просто разоружили, снимая оттуда артиллерию и выводя обученные гарнизоны… Огромное количество высококачественной стали, которая могла бы пойти на производство действительно необходимых армии орудий, ушло на броню линкоров и крейсеров, которые так и не достроили. Зато уже через полгода после начала Первой мировой войны русская армия ощутила острую нехватку орудий, снарядов, пулеметов, винтовок, патронов, инженерного имущества. Но, как едко заметил Шацилло, "никто не ощущал нехватки так и не построенных, самых мощных в мире линейных крейсеров типа "Кинбурн" и линкоров…"

Дальше всё было именно так, как предсказал министр внутренних дел России Пётр Дурново в своём меморандуме: в случае неудачи в войне с Германией "социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна", и тогда "Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению". По злой иронии судьбы именно "возрожденный" после Цусимы флот, бесцельно маявшийся в "Маркизовой луже", и стал питательной средой той самой беспросветной анархии.