Из дома вышел человек

Посвещается моему другу Метоусу Явкову


Хочу рассказать вам о себе. О других я ничего не знаю, так как не в моих правилах совать нос в чужие дела. Тем более что жизнь наша соткана из многих тревог и огорчений. Так зачем мне знать о чужих бедах? Или, вам кажется, что мне мало своих собственных слез?
Всю свою жизнь я старался избегать коллективов. Большие собрания людей не для меня. Мне вообще иногда кажется, что мой страх родился секундой раньше того момента, в который я сам появился на свет. В юности я мечтал стать врачом или адвокатам. С тем только, чтобы, обзаведясь обширной частной практикой, большую часть времени проводить у себя дома. Но моим юношеским мечтам не суждено было сбыться. Правда, частную практику я все же приобрел. Но не как врач или юрист, а, как известный в узком кругу портной. Моими клиентами были очень известные и обеспеченные люди. Только не подумайте, что я жалуюсь на свою жизнь. Избави боже, мне на нее жаловаться. Две швейные машинки исправно кормили меня самого и мою семью. Тут надо добавить, что одна из швейных машинок была с электромотором, и поэтому мне постоянно приходилось прятать ее от глаз фининспектора. Не знал налоговый инспектор и о том, что двухметровый чуланчик без окон в самом конце коридора долгие годы служил мне домашней мастерской. Поэтому в его налоговых бумагах значилось, что я кустарь-одиночка, не имеющий специального оборудования и помещения. Тридцать лет назад, таких как я, называли «без мотора». Иногда добавляя к слову «мотор» фамилию или имя. Ну, например: «Шишкин без мотора». Или: «Моня без мотора». Нет, вы только ничего не подумайте, сам я по национальности - грек. Почему - грек? Да потому только, что, если я назовусь русским, мне, все равно, никто не поверит. Но я почему-то боюсь сказать вам о самом главном? Это довольно странно, потому что меня вовсе не пугает то, что прежние времена могут вернуться. Напротив, мне иногда даже хочется этого. Судите сами: тридцать лет назад фининспектор никогда не появлялся в моем доме внезапно. И это очень правильно. Потому что не один, уважающий себя человек, не зайдет в чужой дом, предварительно не известив хозяев о своем намерении. Иначе он рискует увидеть чужой быт в самом неприглядном его качестве. Мой фининспектор был воспитанный мужчина, и он всегда звонил мне по телефону, прежде чем зайти. К его приходу я готовил пусть скромный, но, все же, стол. Успев до этого без лишней суматохи убрать свою швейную машинку с мотором и заклеить бумагой дверь в мой рабочий чуланчик. Я понимаю, что приличнее было бы заклеивать эту фанерную дверцу обоями. В тон тем, которые созвали уют в моем коридоре. Но подобная эстетика требовала существенных вложений. А, к чему мне были эти лишние траты, если фининспектор и так оставался доволен. Он прощался со мной за руку, и уносил на память о своем рабочем визите небольшой, но пухленький конвертик. И я опять со спокойной душой мог заниматься своим любимым делом. Вы опять спросите меня: каким именно делом я мог заниматься? Потерпите, я все скажу, как только наберусь храбрости.
Теперь два слова о моем жилье. Мои родители очень боялись высоты. Они не хотели прыгать с пятого этажа на землю. И вы снова спросите меня: зачем им в их солидном возрасте было прыгать оттуда - сюда? Я отвечу: в нашей с вами жизни может случиться всякое. И вы сами это поймете, если наберетесь чуточку терпения.
Открыв входную дверь, мои родители спускались на пять ступенек вниз. После чего оказывались в коридоре. С одной стороны, это было не совсем удобно, так как требовало дополнительного освещения. Но, с другой, никто не стал бы завидовать каким-то грекам, которые занимали целых три комнаты в отдельной квартире, тогда как многие представители коренного населения ютились по шесть человек в одной.

Сюда следует добавить обилие в нашей квартире таких домашних животных, как мыши, тараканы, мокрицы и… нет-нет, про них я не забыл, конечно, клопы. Но больше всего моих родителей устраивало то, что окна нашего семейного полуподвала были почти вровень с землей.
Так вот, тридцать лет назад никто не имел такой роскоши, какую все мы имеем сейчас. Это сегодня каждый может зайти с крохотный магазинчик с названием «Вестерн» и купить себе пару приличных джинс. Повторяю, - это сейчас. А три десятка лет назад, чтобы так вот одеться, вам нужно было найти меня. Нет, вы могли, конечно, купить джинсы у какого-нибудь моряка торгового флота. Только сколько джинс он мог вам продать? Ему  можно было привезти из-за океана только двое джинс. Одни на себе, а вторые в чемодане. Проще было возить оттуда материал. И моряки начали возить, а я начал шить. Еще мне требовались нитки, но не какие-нибудь, свитые на фабрике «Веретено», а только фирменные. Способные не рваться при очень больших нагрузках. Не мог я обойтись и без фирменных пуговиц. И все это мне привозили те же самые моряки. Зато, когда по улице шел человек в моих джинсах, и на его попе красовалась этикетка фирмы старика «Ли» или «Леви Страуса», то такому пижону завидовала половина города. Тем более, что мое качество было лучше, чем обеих этих фирм взятых вместе. И все были довольны, хотя и называли все это страшным словом «контрабанда». Помилуйте, какая банда? Все банды появились потом. И одна из этих банд начала скупать весь мой товар оптом. С тем, чтобы после я лил горькие слезы, видя, по каким ценам они продают мои джинсы в модных бутиках. Но что я мог сделать? Нет, вы идите и попробуйте что-нибудь им не продать…
Но настоящий ужас пришел позже. Вместо вежливых фининспекторов с их скромными кожаными портфельчиками по нашим улицам стали разгуливать люди в униформе. И на их спинах желтыми буквами было выведено слово «ШМОН». Кажется, я ошибся. Простите старику. На спинах этих молодцов было написано «ОМОН». Так вот эти люди, как оказалось, не могут видеть прямостоящего человека. Им обязательно надо, чтобы человек лежал. Лицом вниз. Иначе они сердятся. Нет, некоторых они могут поставить лицом к стенке, И попросят нагнуться и развести пошире ноги. И, что это будет у вас за поза? Надеюсь, женщины меня не слышат. Так вот, увидев через окно, что эти люди идут ко мне, я и без их команды сам лег на пол. И, когда они очень громко потребовали открыть им дверь, я также громко ответил, что не могу этого сделать, потому что уже лег. Конечно, они сломали мою дверь. И не просто сломали, а спилили заодно мои старинные медные петли, которые совсем не надо было смазывать, чтобы они не скрипели. Поэтому, когда они пришли ко мне во второй раз, моя дверь была уже открыта. Не оценив моего гостеприимства, эти люди буквално с порога потребовали у меня жесткие диски. Думая, что речь идет о коллекции моих граммофонных пластинок, я разрешил им взять их все. Но они почему-то обиделись. Они вообще, какие-то обидчивые. Видимо, у многих из них было трудное детство. На третий раз я не стал дожидаться их грубостей. Заметив, что они опять идут ко мне, я дождался, пока все они войдут в парадное, после чего сам тихо вышел в окно. И, когда они по своей привычке прокричали, что проверку ведет их орган совместно с другим каким-то органом, я уже был в трех шагах от трамвайной остановки. Теперь я живу у своей родной сестры. Нет, вы не подумайте, что я поселился у нее навечно. К чему ей такая лишняя обуза? Я даже звонил соседям по дому, и они мне сказали, что мои гости давно уже ушли. Но я не хочу спешить со своим возвращением. Пусть они отойдут подальше.