Ветеран ВМВ Эберхард Хедер о войне на Восточном фронте.

- Когда Вы окончили юнкерскую школу Ваффен СС, какое у вас было звание?

- Штандартен-обер-юнкер - оно соответствовало званию обер-фейнрих в Вермахте. Я очень хотел в пехоту, потому что к технике не питал никакого интереса. Но после производства в лейтенанты меня послали в саперную школу на курсы командиров взводов. Я сразу же отказался, и меня отправили в дивизию «Мертвая Голова», где поначалу все шло так, как я хотел. Но уже началась война, и мне сказали, что есть очень большая нужда в саперных командирах. Пришлось подчиниться. Меня перевели в Дрезден, где я стал офицером-преподавателем в резервном батальоне и обучал рекрутов сапёрному делу. Такие у меня были обязанности. В «Мертвой Голове» я числился в резервной части.

Подготовкой рекрутов я занимался до июня 1940 года. В начале июня из этой резервной части меня вместе с другими товарищами перевели во Францию в полевые части СС, а именно в Фау-дивизию [SS-Verfügungstruppen-Division, SS-VT], которая была в мирное время «частью быстрого реагирования». Потом Фау-дивизия стала называться дивизией «Дас Райх».  Когда я прибыл в полк «Германия», как раз объявили о капитуляции, и после этого боев уже не было.

- Когда и как вы узнали, что произойдет нападение на Советский Союз?

- Точно сказать не могу. Кажется, вечером или ночью нам зачитали общий приказ Гитлера. Для нас это не прозвучало сигналом к утренней атаке, «Викинг» находился во втором эшелоне, мы просто приняли к сведению – война началась! Это был очень волнующий момент.

- Летом 1941-го года, какие у вас, сапёров, были задачи? Вы строили мосты?

- Обычно мы убирали мины, но тем летом нам заниматься этим не пришлось. А если говорить о мостах, то один я построил возле городка Смела в районе Черкассы - Кременчуг.

В то время Красная Армия была не в состоянии доводить свои  операции до логического конца. Во время нашего наступления они провели ожидаемый контрудар во фланг, с востока через Днепр. Мы продвигались вперед, а они пытались прорваться за нашими спинами. Однако надо признать, что ситуация тогда сложилась критическая.

Помню, как со своим взводом был включен в состав штурмовой группы. Нашей задачей являлось взрывать все, что мешало дальнейшему продвижению вперед. Например, один раз нам пришлось штурмовать комплекс казарм. Мы атаковали его всем полком, и во время этой атаки я лично, заложил под дом противотанковую мину, а затем подорвал ее. Тогда такое я еще делал сам! Это оказалось достаточно сложным занятием, потому что по нам стреляли с верхних этажей. Мы с моим взводом обошли казарму, и тут появилась большая масса людей с поднятыми руками. Передо мной стояла толпа советских солдат. От толпы отделилось несколько человек и они, махая над головой чем-то белым, стали приближаться к нам. Когда эта группа подошла достаточно близко, один из них бросился мне в ноги, обнял их и стал просить милосердия. Я не знал как себя вести и приказал ему встать. Он очень нервничал и боялся. Вы понимаете ситуацию? Он думал, что я его застрелю! Этот солдат говорил: «Пожалуйста, не расстреливайте меня». Я протянул к нему руку и поднял его…

Потом все пленные сами пошли в наш тыл, и мы их совсем не охраняли. Это событие, встречу с тем человеком, я вспоминаю очень часто. Позже я видел пленных и в Орловской тюрьме. Когда мы опрашивали пленных, они говорили нам: «У нас кончилось топливо и боеприпасы. Нам дали приказ прикрыть нашу артиллерию, и если наши пушки будут потеряны, нас расстреляют». Я знаю, что такие строгие приказы давало советское руководство. Какое-то сумасшествие...

Я должен вам рассказать, что произошдо на Украине на первой неделе войны в Лемберге [Львове]. Там произошли эти ужасные убийства украинцев: ГПУ казнило перед уходом тысячи заключенных. Этот  факт стал шоком для нас. А потом  нашли немецких летчиков, которых массово убили, всем разрезав животы.

- По этим событиям в Львове, 30 июня 1941-го года. Что вы тогда об этом знали? Вы видели, как украинские националисты убивали евреев?

- Да. Мы это мы видели на улицах, но не понимали, кто кого убивает. Мы тогда думали, что это гражданские разбираются между собой.  Потом нам пришлось остановиться, потому что все было забито народом. Колонна постоянно двигалась вперед, поэтому можно было видеть, как преследуют евреев.

Но худшим оказалось то, что мы узнали об этих вещах в подвалах тюрьмы Лемберга. Я сам этого не видел, мне нельзя было покидать колонну, но наши мотоциклисты туда поехали и сразу нам рассказали об увиденном.

В таком настроении началась для нас война. Когда я сегодня об этом думаю, то понимаю, что та война была отвратительной. Это не стало нормальной, обыкновенной борьбой разных государств, а превратилось в фанатичное, тотальное истребление себе подобных! И с нормальной солдатской войной это не имело ничего общего!

- Вы, молодой тогда человек, воспринимали то, что происходит на улицах, как «чужую жизнь», или вы не вмешивались, потому что не было приказа?

- Приказов в этом направлении вообще не давалось. Чтобы передать вам наш тогдашний настрой, приведу пример. Я в какой-то момент увидел, как украинцы загнали евреев в пруд, и заступился за них.  По рассказам знаю, что так же поступали  офицеры из нашей колонны, и в этом не было ничего особенного. Я не хочу преувеличивать, но в кое-где мы даже успокоили ситуацию. До нас эта вакханалия длилась уже два дня.

- Уже в августе вы получили Железный крест 2-го класса. За что?

- За бой в небольшом городке южнее Бердичева. Там Красная Армия наносила контрудар, который продолжался одну неделю и доставил нам большие неприятности. Тогда мой взвод применили не как саперов, а как пехоту. Там у меня появились первые погибшие. Потом я получил ЖК2. А в сентябре мы уже были в Днепропетровске.

В ноябре мы стояли за Миусом, в какой-то деревне под названием Новка. Вот в ней 17 ноября я и заболел желтухой. Меня свалила жестокая лихорадка, и врачи сказали: «Немедленно отправляйтесь в тыл, в лазарет!» Я попытался спорить, но они не согласились под тем предлогом, что моя желтуха проходит в тяжелой форме. Меня отправили на аэродром в Таганрог, а оттуда на Ю-52 перевезли в Днепропетровск. Там я сразу получил очень хорошее лечение, зато в придачу заболел гриппом. Но молодой организм справился, и в самое короткое время я снова встал на ноги.

Мой взвод находился прямо в дельте Миуса, где его подчинили 3-му батальону полка «Германия». Наконец я нашел штаб взвода и моего заместителя. Они расположились в деревенском доме. Мы обсудили положение, обменялись информацией с заместителем, и тут раздался взрыв снаряда тяжелого калибра, который лег справа от дома. Потом с другой стороны упал второй. Стало ясно, что русские взяли «вилку». Мы мгновенно выскочили на улицу и нырнули в укрытие. Рядом с домом находился погреб, в котором сидел его хозяин и наш радист. Все бросились в этот погреб…

Когда я уже спускался вниз по лестнице, прямо перед дверью дома раздался взрыв. Бедный владелец дома погиб. В варварском холоде этого грязного подвала я и провел свою первую ночь после возвращения из госпиталя. 

Мы гордимся тем, что оставили о себе хорошую память в Успенской. Когда я туда приехал осенью 1992-го года, нас приняли бургомистр и престарелые хозяева наших бывших квартир. Еще пришел молодой человек, который услышал о приехавших немцах. В личной беседе со мною он упомянул о воспоминаниях своей бабушки. Она рассказывала ему, что немцы себя вели очень хорошо.

Мы ездили туда каждый год. Это единственное место, в котором мы простояли столь длительное время, более шести месяцев. И к тому же возле Успенской покоятся 800 наших товарищей погибших в этой зимней войне. К сожалению, кладбище не сохранилось, вместо него мы увидели распаханное поле. Но бургомистр уверил нас, что там больше не сеют, из-за того что везде лежат кости. С тех пор то место огорожено, освящено, и туда каждый год приезжают посетители.

- Чем Вам запомнилась зима 1941-42 годов?

В Калмыцкой степи 6 января я должен был оборонять одну деревню, которая постоянно переходила из рук в руки. Когда в нее вошли мы, там еще лежали погибшие советские солдаты, и стояло несколько подбитых танков: наших и советских.

После захвата деревушки мы оказались в критической ситуации. У меня не было противотанковых пушек, а в качестве усиления осталась только 20-миллиметровая зенитная пушка.

Через некоторое время нас атаковали русские при поддержке четырех легких танков. Два из них мы смогли уничтожить в результате напряженного скоротечного боя.

- Чем вы их уничтожили?

- Теллер-минами. Это удалось сделать двум солдатам, причем одному из них было всего 17 лет. Но в этом бою погибло трое наших солдат. И нам еще повезло! А вот наших соседей, как я потом узнал, атаковало два десятка Т-34.

На всякий случай я выкопал щели вокруг моего командного пункта. Когда появились танки, мы спрятались в эти укрытия. После первой атаки произошла небольшая пауза. В этот момент ко мне подошел унтер-офицер, командир автомобильного полувзвода, и спросил, не должен ли он увести все машины? Я сказал ему, что да, и немедленно. В этот момент из-за дома выехал Т-34 и в упор выстрелил осколочным снарядом. Я успел нырнуть в укрытие, а возле унтер-офицера и еще одного солдата разорвался снаряд. Один погиб на месте, а второго мы, к сожалению, не смогли спасти.

Я лежал в укрытии под стеной дома, а этот Т-34 стоял буквально в метре от меня и ворочал башней. Затем он проехал немного вперед и развернулся… Танк стоял перед нами в трех или пяти метрах, опустив пушку в направлении нашего укрытия. Мы с артиллерийским наблюдателем смотрели ему прямо в ствол и ждали, когда Т-34 выстрелит. Я сказал наблюдателю: «Крензе, нам осталось только помолиться. Это конец!» Но танк почему-то не выстрелил и поехал дальше. Вероятно, русский подумал, что дом разрушен, и в живых там никого не осталось. Он нас не увидел!

В эту же ночь мы отошли на соседний укрепленный пункт. Сидевшие в нем солдаты с волнением поведали нам, что они в ужасе наблюдали, как нас атакуют танки, но ничем не могли помочь нам. Мы все увидели, что к русским подошло еще какое-то количество танков. Они готовились к дальнейшему наступлению…

С этого укрепленного пункта, в котором мы укрылись, нам приказали отходить назад в станицу Орловскую. В ней находился центр снабжения всего танкового корпуса. Туда собирались и все саперные роты.

Мы добрались до какого-то промежуточного пункта полностью измученными, переутомленными. Я приказал поставить только один двойной пост, а всем остальным спать, чтобы ни случилось. Это уже был предел… Меня разбудила женщина: «Pankomandante, pankomandante, russkisoldat!»

Я прихожу в себя и слышу - пеньг, пеньг, пеньг - выстрелы из винтовок. Выскакиваю из дома, а вокруг вижу русских солдат. Они нас преследовали ночью! Хорошо, что они еще пока не добрались до места сбора саперных рот.

Я не отдавал никаких приказов, но солдаты уже все проснулись. Шел бой. У Советов, вероятно, не оказалось нормального руководства. Они явно имели численное преимущество, но атаковали вяло и неорганизованно. Тем не менее, ситуация становилась критической. Мы отбивались ружейным огнем и гранатами. Бой длился несколько часов, и уже шел на улицах деревни.

В это время старший начальник, который занимался снабжением базы, сообщил командованию, что нас атаковали, и нужно срочно принимать меры. С помощью танков, которые вышли из ремонта, они организовали контратаку и тремя ротами прорвались в наш населенный пункт. При этом было взято около 20 пленных. Это были русские, которые только что открыли почтовые мешки нашего полка, потому что очень хотели есть.

Чтобы нас настичь, они должны были всю ночь маршировать на этом холоде. Пленные говорили нам, что по дороге у них несколько человек замерзло до смерти. У нас такого никогда не было. Мы от удивления только мотали головами.

- Во вторую зиму вам уже выдавалась теплая одежда?

- Да, мы получили красивые куртки, - такие же, как в танковых дивизиях. Мы видели такие во время отступления, когда оказались уже перед Ростовом. Там стояла танковая дивизия Вермахта, и они все были полностью в белом, новом обмундировании. Оно выглядело гораздо лучше, чем наше.

- Было так, что вас атаковали специально под Рождество?

На рассвете утром 25 декабря из населенного пункта, в котором мы взорвали мосты, появилось несколько советских танков. Мы прекрасно видели их с нашей позиции на вершине холма. Двигаться средь бела дня, прямо на высоту, на которой стоят танки противника - несусветная глупость. Бой продолжался недолго. Так, в первый день Рождества мы подбили все русские танки. Ни один из них не ушел!

Наша рота, не имея от командования дальнейших приказаний, двинулась к опорному пункту, где нас дожидались наш обоз и кухня. Предполагалось, что там уже все готово к нашему прибытию, так как я дал им перед отправкой соответствующий приказ. Нас ожидала свежая почта из дома, сигареты, маркитантская лавка, получаемые каждой ротой раз в месяц 5 или 7 бутылок шнапса. Шнапс по традиции распределял командир роты, но в этот раз я приказал, чтобы эти товары не распределяли до Рождества, а сохранили до нашего приезда.

На второй день Рождества, 26 декабря у нас состоялся прекрасный праздник. Мы очень хорошо разместились на новом месте. Хочу сказать, что нас очень хорошо принимали те люди, жившие на Кавказе - они все были нам очень рады.

Наконец у меня появилась возможность принять ванну, нормально побриться, просмотреть свежую почту. Все мои солдаты тоже смогли помыться и привести себя в порядок. После этого раздали маркитантские товары, и началось настоящее празднование старого доброго Рождества. Я переходил от одного взвода к другому. Везде меня громко приветствовали, наливали в мою кружку шнапс, а когда праздник закончился, я тут же заснул. Тот день я помню очень хорошо. Это было настоящее Рождество, и ТАК отпраздновать его на войне удалось только один раз.

- Как Вы одевались на фронте, и что носили с собой?

- Вот так же, как на этой фотографии. С собой я всегда носил пистолет, а во время боя брал пистолет-пулемет или карабин - по обстоятельствам. Правда, я должен был руководить, а не стрелять. Командир роты обычно стрелять вообще не должен. Но когда вокруг меня уже никого не оставалось, то приходилось и пострелять. А такое у меня случалось не раз! Мне довелось стрелять из пистолета-пулемета прямо с броневика. А помнится, в Венгрии я вообще остался один против сорока русских. Я оказался на совещании недалеко от Бергонта. Представьте себе, в подвале вокзала идет совещание, на нем присутствует командир полка и прочие. Вдруг начинается артиллерийский обстрел, на площади появляются русские, - и как это у них водится, на здание вокзала нацеливается острие советского наступления.

\Вокруг тут же разворачивается полный хаос. Связи с моей ротой у меня не нет. Я стою один возле горящего танка и пытаюсь понять, как вокруг развиваются события. Надо что-то делать! Мне нужно найти способ установить связь с моей ротой. В этой ситуации мне пришлось стрелять самому. Я расстрелял все патроны к моему пистолету-пулемету, но все-таки смог прорваться к своим и установить связь с одной частью. А вокзал мы отбили обратно!.

- Сколько человек в роте?

- Примерно сто человек. Давайте посчитаем! Восьмью три - максимум 25. Еще раз на три, и, получается, по 75 в основных отделениях. Плюс ротное отделение, плюс шанцевое отделение, полевая кухня и снабжение - итого около ста.

- Формировались ли штурмовые группы из саперов?

- Это зависело от метода организации атаки. Обычно для поддержки пехоты направляли одну роту. Она получала задание сформировать штурмовые группы с огнеметами. Я помню атаку на берегах Терека, которую мы предприняли в конечном пункте нашего наступления на Баку - Грозный. Тогда мой третий взвод стал штурмовой группой. А повел его лейтенант Хольм, командир этого взвода. Черт возьми, это был самый крайний пункт нашего продвижения! Я сам участвовал в атаке в последний день наступления, и когда он закончился, пришло донесение, что лейтенант Хольм погиб. Возник вопрос с поисками тела – ведь парня надо было похоронить.

На следующий день в бой ввели пехотный батальон из полка «Германия», но и они ничего не смогли добиться. Советы отчаянно защищались, вкопали в землю свои танки и полностью контролировали местность. Получилось так, что относительно безопасно в этот батальон с наших позиций можно было пройти только ночью или в тумане. А у меня к ним появилось какое-то дело. Утром я туда к ним пошел, и в тумане случайно наткнулся труп в маскировочной куртке, какие носят в Ваффен СС. Это и был мой лейтенант…

Еще пару моментов в продолжение рассказанного эпизода. В 1992-м вместе с группой немецких туристов я посетил населенный пункт Малгобек. Нас тогда лично встретил и сопровождал сам бургомистр. На автобусе мы поехали по окрестностям и нашли то место, где погиб лейтенант Хольм, и где мой взвод был в бою. Там сейчас стоит памятник, на котором написано, что здесь советские солдаты сражались с фашистами и все такое прочее - в общем, как обычно. Возле него наш автобус и машина бургомистра остановились, и мы, немцы, смогли там все осмотреть. Когда же все вернулись, бургомистр сказал нам: «Итак, господа, вы приглашены на небольшое угощение. Сейчас мы вернемся в Малгобек».

Нас пригласили в дом культуры. Мы подъехали к нему на машинах и там вместе с хозяевами сидели два или три часа, праздновали, и стали большими друзьями. За столом они рассказывали нам, что от деревни после войны осталась только половина, и ту пришлось отстраивать заново, потому что дома рушились. Вот такой, спустя много лет, я увидел крайнюю точку нашего наступления…

[6 октября дивизия СС «Викинг» захватила Малгобек, однако цель - захват Грозного и открытие дороги к Каспийскому морю не была достигнута. Самый близкий пункт к городу Грозному - высота 701 - был захвачен финским добровольческим батальоном СС «Нордост». Во время этих боев дивизия СС «Викинг» потеряла более 1 500 человек].

- Харьков, март 1943-го года. Что можете рассказать о том периоде?

- Мы не были в самом Харькове. Там воевал «Дас Райх», а мы мы в то время штурмовали Красноармейское.  Когда мы в него вошли, то в Гришино обнаружили убитых пленных, среди них оказалось несколько женщин, у которых были отрезаны груди. [Гришино - северная окраина Красноармейского]  Коммунисты  убили нескольких медсестер германского Красного Креста. Этот отвратительный факт получил международную огласку.

[В ЖБД 7-й танковой дивизии есть запись от 18.02.43 г., сделанная сразу по занятии города, в которой говорится об обнаружении обезображенных трупов и выживших немецких военнопленных. Имеется так же допрос советского лейтенанта Владимира Сорокина, 19 лет, командира зенбатр 14-й гв.тбр, в котором тот рассказал, что немецкие пленные, в том числе гражданские лица, были расстреляны по приказу полит.руководства бригады во время прорыва немецких войск в Красноармейское.

В Гришино с 11 по 18 февраля 1943 года, было найдено около 600 убитых военнослужащих Вермахта и союзных ему армий, а также служащих сопровождающих подразделений, включая сестер Красного Креста и связисток вспомогательных служб.]

Это сделала группа Попова, которая в феврале прорвала фронт и вышла к железной дороге в районе Красноармейского. Они взяли в плен не только немецких солдат, но и простых служащих, рабочих, медсестер. Пожалуй, это самое худшее из того, что я видел на войне, не считая котла в Черкассах, когда наших раненых давили танками. Советские танки с разгона врезались прямо в колонну, и давили гусеницами беззащитных людей. У меня до сих пор мурашки по коже от этого ужаса.

Потом нам на смену пришел батальон «Вестланд». Нас же отправили в Лозовую, где проводилась полная переформировка. Там меня сменили. Затем в феврале шло контрнаступление Манштейна, известное и очень успешное, в результате которого взяли Харьков. 

Нас перевели из Лозовой на север в сторону Белгорода. Это должно было стать подготовкой к наступлению под Курском, но нас почему-то отправили обратно назад. Потом последовало возвращение и наступление на Изюм. Я  в этих боях не участвовал. А эстонцы из «Нарвы» там поучаствовали достаточно, у них даже погиб командир. Это, должно быть, был июль…

Эстонцы по-немецки не говорили, но кое-какие команды они знали. Справиться с подобной ситуацией можно было лишь только в том случае, если между руководством и подчиненными существовали непоколебимые взаимные доверительные отношения. И между людьми таких различных народов как немцы и эстонцы они действительно возникли и существовали.

Это происходило благодаря симпатичной открытой сердечности людей с Балтики, для которой у них часто не было разумных оснований, - и нашим общим анти-большевистким настроениям, которые также сыграли большую роль.

Они часто радовали меня своим пением. Особенно был хорош один из них, дояр по профессии, который мастерски играл на мандолине. Если имелся алкоголь, эстонцы охотно утоляли им жажду. Иногда они неистово качали меня и подбрасывали в воздух, чтобы таким способом выразить мне свое расположение. Пусть это было грубо, но зато вполне искренне.

Командирами взводов, отделений, и радистами были в основном немцы, это было необходимым для поддержания боеспособности роты. Среди них выделялся командир 1-го взвода унтерштурмфюрер Хандо Руус: насколько я знал, он раньше был лейтенантом резерва эстонской армии.

Но большая часть роты состояла именно из эстонцев, из которых очень немногие говорили по-немецки. Одним из говоривших по-немецки был мой посыльный: интеллигентный, образованный молодой человек, который, к сожалению, погиб несколько недель спустя. А я хотел отправить его учиться на офицера. Да и вообще всегда были один или два эстонца, которые знали немецкий.

- Как вы оцениваете эстонцев как солдат?

- Нормальные ребята, по-своему смелые. Дело в том, что они были очень сильно настроены против большевиков. Очень сильно! Можно сказать - фанатично. Я их поспрашивал: у одного отец умер в Сибири, у второго - мать, у третьего - сестра. Это являлось достаточно сильной мотивацией.

- Можно ли сказать, что пленных они не брали?

- Нет, так нельзя сказать. Мною такого не позволялось. Эстонские солдаты должны были подчиниться правилам солдатского распорядка, который казался им чуждым и, разумеется, непонятным. Немецкое начальство боролось с их поведением, которое имело мало общего с нашими понятиями о дисциплине. Конечно, часто речь шла только о внешних проявлениях, которым в гражданской жизни придается мало значения, но которые очень важны на военной службе. Это были формы внешней дисциплины, которые являются основой дисциплины внутренней, и которые ограничивают инстинкты, такие как расхлябанность и слабость.

Воспитанный в старых традициях немецкий солдат показал такие достижения, которые признаются во всем мире. Я не хочу скрывать того, что были трудности с тем, чтобы уничтожить внутренние неформальные структуры в этой части. Весьма строптиво эстонские товарищи относились вне боя к грубым приказам. Но в бою такого они себе никогда не позволяли. Их готовность к бою была похвальной, храбрость являлась их отличительным знаком.

В июле 1943 года на Донце южнее Изюма эстонский батальон "Нарва" превосходно проявил себя как в обороне, так и в наступлении. То, что они показали в ближнем бою - против танков и без фаустпатронов! - до того такое едва ли видели в нашей дивизии, и это вызвало уважение к ним.