Ветеран ВМВ Хайнс Кюн - о жизни в послевоенной Германии

Что до Вас доходило о жизни в Германии, когда были в плену?

Мало что, можно сказать, о ней мы не имели ни малейшего представления. Потребовалось время, чтобы акклиматизоваться на родине. В первую очередь из-за новых порядков. В материальном плане нашей семье, в сравнении с большинством, в послевоенные годы приходилось не так тяжело. Отец жены был мясником – у нас всегда на столе было мясо. Оставалось и на обмен: в то время процветала меновая торговля.

Как встречали бывших военнопленных?

Для коммунистической власти мы были подозрительны. Как-то мой шеф – одногодок, тоже с 1920-го, с ним у меня наладились отношения – рассказал о беседе, которую имел в окружном комитете компартии. Его спросили, сколько мужчин, в первую очередь, воевавших занято в нашей сберкассе. Опасались заговоров, собственный народ вызывал у коммунистов страх. Имелось указание не допускать, чтобы в одном месте собиралось больше трех ветеранов. Шеф заверил, у нас женский коллектив.

Чтобы получить место по специальности, пришлось подать заявление о приеме в партию – таково было условие. В СЕПГ меня не взяли: всем было известно – мне и не приходило в голову это скрывать – , что я бывший офицер вермахта. Успев к тому времени оформиться на работу в сберкассу, нисколько не расстроился. Наоборот. Кто хорошо устраивался по возвращении из плена, так это деятели из Комитета Свободная Германия. Их ставили разными мелкими начальниками. Деревенскими бургомистрами и т.д.

Как к ним относились в плену?

Презирали. Чистейшей воды приспособленцы. В красном уголке у нас были выложены книги Маркса, Ленина, Сталина, Горького на немецком языке. Для перековки, так сказать. Несмотря на соблазн – иногда очень хотелось что-нибудь прочесть – мы их в руки не брали. Из принципа. Только эти изображали усердных читателей. В искренность их внезапного перерождения никто не верил: весь театр ради лишнего куска – им давали т.наз. «золотое ведро», т.е. консервы банками – и мелких привилегий.

Вообще, товарищество в лагере хотя и сохранялось, но стало хрупким. Дурной пример подали австрийцы. Вдруг обнаружилось, что национал-социализм был им навязан силой, они – вроде как невинные жертвы. С немцами знаться не хотели. Кучковались отдельно.

Как сложилась послевоенная жизнь?

Вернувшись, устроился в сберкассу в Борне, где и проработал до самой пенсии в 1985 году. Под конец руководил ревизионным отделом.

Самым тяжелым в ГДР была вечная боязнь доносчиков. Заимев в 1960-е годы дачу, приобрел некую отдушину. Соседям по даче доверял, как себе. Вечерами, за пивом, могли говорить откровенно, не стесняясь и по сторонам не оглядываясь. Я в то время сильно восхищался Западом. Когда вышел на пенсию, смог навестить, наконец, старого боевого товарища, бежавшего на Запад – он работал мастером на крупном предприятии (во времена ГДР свободно посещать Западную Германию могли лишь пенсионеры). Вернулся совершенно очарованный увиденным. Во время экскурсии по заводу, где работал мой друг, набрал с пола шурупов: у нас таких и не видели, а здесь они валялись!

Сегодня от былого восторга не осталось и следа. Как я понял, западное либеральное общество интересуется лишь двумя вещами: у кого сколько денег и кто, кому, как раздвинул ноги. Посмотрите, что сделали с нашим, некогда богатым, регионом после объединения Германии! Скупили за бесценок все предприятия, положили в карман государственные средства на реконструкцию и позакрывали. Сегодня в Дойцене работают лишь пара ремесленников. Остальные пенсионеры, как я, или безработные. Народ отсюда бежит; города, деревни вымирают.

Что изменилось в ситуации ветеранов после Воссоединения?

Появились ветеранские объединения. Как-то случайно, в начале 1990х, узнал о такой организации – «Товарищество отставных лесничих Саксония» (Kameradschaft gedienter Forstleute Sachsen) – в наших местах. С тех пор езжу на встречи. На сегодняшний день в живых осталось девять человек – все из разных родов войск; нас объединяет лишь то, что прошли войну. Но если Вы подумаете, мы, встречаясь, вспоминаем о ней – ошибетесь. Говорим о здоровье, детях, внуках, правнуках, обыденных вещах.

Стал получать почту. Пишут коллекционеры – выпрашивают фотографии. Сначала никому не отказывал. Узнав, что на этом делается бизнес, теперь всем отвечаю: «Нет!» Приходят письма от родственников воевавших, люди интересуются судьбами предков. Недавно пришло письмо от одного молодого человека из Трира. Он спрашивал о дяде, тот воевал в 731м батальоне в звании лейтенанта. Мне фамилия ничего не говорила, я ему так и написал. В ответ получаю недоуменное послание: «Как же так! Этого не может быть!» Может. Не помню и все. В батальоне три роты, в каждой четыре взвода – даже в своей роте я всех офицеров не вспомню. А тут еще хаос последних дней войны. Люди появлялись и – также внезапно – исчезали.

В остальном, по большому счету, разницы не ощущается. Смотришь передачи по истории на втором канале немецкого телевидения – обязательно, если речь идет о довоенной Германии и о войне, то всегда с негативным подтекстом.  На нашей стороне воевали сотни тысяч людей других национальностей, больше двадцати дивизий только из иностранцев. Что побуждало их разделить судьбу с нами даже тогда, когда исход войны определился? Такую массу не заставишь идти в бой из-под палки, они должны были верить в то, что сражаются за правое дело. Воинов СС совершенно смешали с грязью. А ведь это были солдаты! В преступлениях виновна лишь малая часть, те, что охраняли концлагеря. Разве правильно валить всех в одну кучу? Я коллекционирую марки. Так вот, марки третьего рейха для себя иметь могу, но на обмен требуется специальное разрешение. Предположим, Вы также коллекционер, хотим поменяться... Я должен отправить марки в Берлин, в таможню, и ждать – позволят или нет. Что за чушь!

Получается, о целом периоде немецкой истории – с 1933го по 1945й годы – нельзя упомянуть ничего положительного. В ГДР он вообще был вычеркнут, тельманы да розы люксембург – вот, вам, и все прошлое. Нас, стариков, такое отношение ко времени нашей молодости сильно задевает.

Немецкий крест в металле я в свое время получить не успел, только нашивку. В хаосе последних месяцев войны он затерялся где-то в пути от штаб-квартиры генерал-лейтенанта Меллентина, подписавшего приказ о награждении. Также и манжетную ленту «Курляндия», которой был отмечен уже после капитуляции нашей части, мне, конечно, никто в плен не передавал. К моему девяностолетию товарищи приготовили мне особенный подарок: ими было организовано вручение обеих наград (в ФРГ можно заказать дубликаты орденов и знаков отличия, современные копии изготовливаются без запрещенной свастики). На церемонии с речами, опубликоваными позднее газетой «Камераден», выступили майор в отставке Ример и ветеран танковой дивизии «Викинг» Г. Пениц.

Также и моя честь заключалась в верности отчизне.

"Благодарность" сегодняшнего демократического Фатерланда мы получаем  в виде клеветы, травли и личных нападок. Если бы не поддержка нашего ветеранского товарищества, можно было бы придти в отчаяние от глупости и безразличия к нашей судьбе.

В Советском Союзе были после возвращения из плена?

Нет, ни разу.

Хотелось бы еще раз посетить те места?

На Украину особенно не тянет, я там нигде подолгу не задерживался. А, вот, туда, где я провел несколько лет в плену – Боровичи, Пестово – съездил бы охотно.

Снится война?

Первые годы снилась, теперь уже нет. Но сон ведь это что … просыпаешься – он упорхнул, не ухватишь.

Чем она стала для Вас?

Потерянной молодостью. Ну что у меня были за «лучшие годы жизни»?... Восемнадцатилетним меня призвали, мне было 28 лет, когда вернулся из плена. Полученный опыт отпечатался навсегда. Родительский дом, школа, армия дали мне то, что имею по сей час.

Первое время хотелось все забыть, надо было наверстывать упущенное за военные годы. Выросли дети – их война абсолютно не интересовала. Поделиться было не с кем. Нынче повзрослели внуки и кое-кто из них открывает для себя прошлое. Вот и мой внук интересуется, распрашивает. Все это пришло слишком поздно. В живых нас, свидетелей того времени, почти не осталось.

Хотя каждый из нас видел его по-своему. И о войне у всякого своя правда. Спросите двух солдат, сидевших в одном окопе, в метре друг от друга, и их рассказы не совпадут. У меня правда такая.