Почему Россия – безальтернативное мафиозное государство

 

Так совпало, что этим скованным карантином летом ведущими российскими командами расследователей — Центром «Досье» Михаила Ходорковского и «Новой газетой» — были опубликованы два мегарасследования, касающихся не только дел сегодняшних, но и дел минувших, то есть переносящих нас во времена, когда закладывался фундамент нынешней так называемой «мафиозной» государственности.

Фото Сергей Киселев, Коммерсантъ

Расследования эти очень разные. Доклад «Досье», посвященный политической и экономической роли ФСБ в жизни современной России, выполнен подчеркнуто сухо и изобилует отсылками к многочисленным документам. Серия авторских работ журналиста Алексея Тарасова о становлении криминальной империи Анатолия Быкова в Сибири, опубликованная в мае-июне в «Новой газете», исполнена в диаметрально противоположном ключе — это скорее уже литература, чем журналистика.

Но обе работы пересекаются в одной крайне важной плоскости — каждая из них по-своему объясняет, каким образом Россия оказалась сегодня в той точке, в которой она оказалась.

Вывод, который напрашивается по прочтении, лично для меня выглядит удручающе. Он состоит в том, что у русского общества на рубеже веков не было «хорошего» выхода из девяностых.

Если у нынешнего режима и была альтернатива, то, скорее всего, она представляла собой лишь другую версию такого же «мафиозного» государства, не исключено даже — еще более брутальную.

В лучшем случае — «тех же щей, но пожиже влей». Так или иначе, но это все равно было бы государство, в фундамент которого залита адская смесь из силовиков и криминала. Разными могли быть только пропорции и, соответственно, акценты. Так что дело не только, а может быть и не столько в Путине и его соратниках. Надо копать глубже.

Центр «Досье»: питерский канцероген

Журналисты «Досье» не ограничились исследованием деятельности ФСБ в наши дни, а копнули предысторию вопроса, причем с хорошим запасом. Если оставить в стороне тему эволюции советских спецслужб, то можно увидеть, что корни большинства сегодняшних проблем уходят в эпоху на рубеже 1980−1990-х годов, когда КГБ СССР и другие силовые структуры лишились партийной идеологической «опеки» и оказались брошены на произвол судьбы разваливающимся на части государством.

Многочисленные сотрудники спецслужб, в одночасье потеряв смысл своей деятельности, а в некоторых случаях — и средства к существованию, но сохранившие корпоративную сплоченность, навыки, связи и возможность практически бесконтрольно использовать силовой ресурс государства, легко и охотно шли на контакт с криминальными элементами, деятельность которых они якобы должны были пресекать. Практически все силовые ведомства, и в первую очередь — КГБ СССР (впоследствии ФСБ России), стали жертвами процессов коммерциализации и криминализации.

Эти процессы, хотя и проходили повсеместно — от Калининграда до Владивостока, — но развивались неравномерно. Более масштабно — в центре, но зато более откровенно — в провинции.

Однако на общем более или менее ровном фоне в одной из точек сложилась уникальная ситуация. По причинам, которые еще предстоит тщательно исследовать историкам посткоммунистической России, в ее северной столице возник кумулятивный эффект от наложения нескольких факторов друг на друга.

Можно предположить, что в силу ряда до конца не выясненных обстоятельств в Ленинграде (позднее — Санкт-Петербурге) между региональным управлением КГБ-УФСБ и растущими как грибы после летней грозы криминальными группировками сложились особо тесные, доверительные отношения.

К числу этих причин, помимо субъективного фактора, который, конечно, нельзя игнорировать, свою роль сыграли, скорее всего, портовый статус города и повышенный интерес к нему со стороны международных группировок, специализирующихся на наркотрафике, что, безусловно, создавало мощную дополнительную криминальную нагрузку на всю правоохранительную инфраструктуру.

Две случайные мутации сначала привели к зарождению в этой потенциально недоброкачественной среде криминальной опухоли, которая позднее метастазировала по территории всей России.

События 1991−1993 годов привели к тому, что, в отличие от других регионов, в том числе — в отличие от Москвы — в органах власти тогда уже Санкт-Петербурга, причем на всех уровнях, оказалось значительное количество бывших «чекистов», которые, как выяснилось позднее, «бывшими» не бывают.

Вряд ли это было спланированной акцией. Это была одна из тех случайностей, в серии которых обычно проявляет себя историческая закономерность. Но эта случайность, с большой долей вероятности, сыграла роковую роль в судьбе России в следующем XXI веке.

Мэрия Санкт-Петербурга в 1990-е, возможно, стала тем местом, где пересекались интересы криминальных элементов и спецслужб. Наличие такой площадки стало мощным катализатором криминализации северной столицы и привело к тому, что именно здесь точечные «пересечения» чекистов, чиновников, коммерсантов и криминальных авторитетов, встречавшиеся повсюду, переросли в нечто большее.

Этим большим стал государственно-криминальный синдикат, захвативший командные высоты в экономике города. Такое трудно было представить себе в Москве, где политический и общественный контроль был значительно более эффективным, и это трудно было повторить в провинции, где концентрация всех необходимых для образования такого синдиката элементов была, как правило, недостаточной. Санкт-Петербург в этом смысле оказался весьма удачным инкубатором «мафии» с подходящей «атмосферой и температурой».

Не случись впоследствии истории с преемственностью власти и не рвани вся эта новоявленная питерская элита по накатанной дороге из Петербурга в Москву вслед за Путиным, деформация власти, случившаяся в северной столице, скорее всего, осталась бы историческим артефактом. Как бы ни опасна была эта опухоль, ее со временем вырезали бы, как это происходило в других местах.

Но, к несчастью для русской истории, вслед за первой «негативной мутацией» произошла вторая. Канцерогенный источник из Санкт-Петербурга переместился в Москву.

Не сотни — тысячи людей, так или иначе связанных с «питерским синдикатом», потянулись в главную столицу и осели на ключевых позициях в системе государственной власти страны. И не только в столицу — они разъехались по всей стране, подмяли под себя доминирующие высоты как в государственном, так и в частном бизнесе.

Повсюду с собой они несли культуру «синдиката», сохраняли устойчивые сложившиеся за десятилетие совместной деятельности отношения. Так деловые обыкновения «бандитского Петербурга» расползлись по всей стране и в течение нескольких лет стали новым общероссийским укладом жизни.

«Новая газета»: красноярская криминальная аномалия

У читателя может сложиться впечатление, что если бы не феноменальная история «питерского синдиката», то история посткоммунистической России в целом могла бы развернуться совсем в другую сторону. Расследование Алексея Тарасова, опубликованное «Новой газетой», скорее опровергает, чем подтверждает это предположение.

Не будь в анамнезе у России Питера, то было бы что-то другое, и она бы продолжила двигаться в том же направлении, но параллельным курсом, может быть, еще более ухабистым и извилистым.

В то время, как в Питере формировался «нерушимый блок» чекистов и бандитов, в далеком от Питера Красноярске складывалась собственная уникальная криминальная матрица. На первый взгляд, эта матрица имела ряд существенных различий с питерским паттерном.

Если в Санкт-Петербурге спецслужбы достаточно крепко держали руку на пульсе города, то Красноярск, похоже, был полностью передан на аутсорсинг Анатолию Быкову. Тот за неполных десять лет выстроил в Восточной Сибири «алюминиевую долину», в которой, в отличие от заокеанской «кремниевой долины», единственной инновацией были бесконечные убийства.

Не вдаваясь в подробности, отмечу, что два вывода расследования Тарасова требуют особо пристального внимания.

Во-первых, подъем криминальной империи Быкова так же, как и в Питере, оказался следствием работы спецслужб, которые, поддерживая его, решали свои собственные задачи (и в этой связи не так важно, что красноярские чекисты, возможно, на каком-то этапе потеряли контроль над ситуацией, а питерские — нет).

Во-вторых, встав на крыло, Быков и его клан обнаружили политические амбиции национального масштаба, которые они намеревались реализовать через несостоявшегося президента России генерала Александра Лебедя.

Возможно, у черта в запасе для России были заготовлены и другие сценарии, не менее криминальные, чем нынешний.

Если бы «Операция Преемник» не состоялась, и Ельцин умер, не оставив политического наследника, то Лебедь вполне мог рассматриваться как один из претендентов на высшую власть. И тогда в Москву бы «понаехали» не «питерские», а «красноярские».

Архитектор «алюминиевой долины», вполне вероятно, разделил бы печальную судьбу Березовского, но в общем раскладе сил это ничего не поменяло бы. Какой-нибудь сибирский финансист проспонсировал бы пару десятилетий спустя пафосную книгу «Быков», в которой друзья покойного рассказали бы, что он был всего лишь экстравагантным, хотя и очень одаренным человеком, фактически не оказавшим никакого влияния ни на выбор преемника, ни на внутреннюю политику России. И только бы Дерипаска остался бы на своем месте.

 

Анатолий Быков у здания Свердловского районного суда, 8 мая 2020 года. Фото Андрея Самсонова, ТАСС

Этим планам не суждено было сбыться. Может быть потому, что вмешалось провидение. Может быть потому, что от Питера до Москвы на поезде доехать быстрее, чем долететь от Красноярска на самолете, а в российской политике расстояние имеет значение.

Так или иначе, реализовался вариант, при котором сформировавшаяся в девяностые годы в Санкт-Петербурге локальная «система» была распространена на всю страну и стала новой «русской системой». Это не значит, однако, что все другие варианты были «белыми и пушистыми». Напротив, с большой долей вероятности можно утверждать, что если бы сорвался этот сценарий, то реализовался бы какой-нибудь другой, похожий, где роль «питерской матрицы» сыграл бы какой-нибудь еще «уникальный симбиоз» спецслужб и оргпреступности. Дело не в сорняках — земля проклятая.

Может, что-то «в Консерватории» поправить?

Оба упомянутых мегарасследования — энциклопедические работы, но при этом располагаются на противоположных полюсах современной русской жизни.

Исследование «Досье» — это фундаментальный справочник, во всех деталях раскрывающий историю деградации в национальном масштабе некогда одной из самых могущественных спецслужб мира.

Серия статей Тарасова в «Новой газете» — это детальный путеводитель по криминальным трущобам Красноярска, написанный в стиле Гиляровского (типа «Красноярск и красноярцы»), иллюстрирующий полную деградацию локальных (местных) обществ.

Те, кто интересуются и тем и другим, найдут в этих работах много полезного, но мне лично они обе интересны теми философскими обобщениями о судьбе России, к которым они исподволь подталкивают.

Сегодня очень много честных и добрых в своих намерениях людей, критически настроенных по отношению к режиму, искренне полагают, что все могло бы быть иначе, не приди к власти в 2000 году Путин и не приведи он с собой во власть такое количество бывших сотрудников спецслужб и питерских знакомых. Конечно, история не любит давать ответы на вопросы, поставленные в сослагательном наклонении. Но она иногда неплохо отвечает на уточняющие вопросы.

И главный из них для меня сегодня звучит следующим образом — а были ли в России девяностых условия, исключающие приход к власти силовиков в спайке с криминалом?

Боюсь, что ознакомление как с этими, так и с похожими на них расследованиями, заставляет ответить на него отрицательно.

В 1990-е годы в Питере сформировался такой «неформальный» центр экономической и политической силы, что его мощности хватило не только на то, чтобы прийти к власти в стране, и не только на то, чтобы ее удержать, но и на то, чтобы сломать по ходу дела хребет русскому обществу, полностью переформатировав его под себя.

Но подобного рода «центры силы» — только пожиже — стихийно возникали буквально в каждом регионе. И если бы к власти тогда не пришли «питерские», то вполне возможно сегодня в Кремле «быковали» бы «красноярские», а если не они, то еще какие-нибудь. Может быть, но не обязательно, они оказались бы менее сноровистыми и к настоящему моменту уже успели бы власть потерять. Но было бы это для России лучше или хуже, однозначно сказать невозможно, потому что есть нечто, что хуже русской деспотии — это русская смута. Анархия, конечно, мать порядка, но мачеха нормальной жизни.

Урок, который из этой истории можно извлечь, весьма прозрачен. Если кто-то видит свою цель исключительно в смещении Путина, «питерских», и так далее, то после ее достижения он может быть сильно разочарован, так как обнаружит, что в итоге всего лишь освободил место для более слабых участников пищевой цепочки, ждущих с нетерпением своей очереди.

В условиях анархии транзита локальные группировки, состоящие из смешанных в разных пропорциях силовиков и криминала, имеют гораздо больше шансов перехватить власть, чем романтики разного рода революций.

Чтобы предотвратить повторение сценария девяностых, необходимо искать не столько персональные, сколько институциональные решения, с одной стороны, резко ограничивающие возможности спецслужб использовать преимущества своего доминирующего положения, а с другой стороны, подавляющие криминальную энтропию как в центре, так и на местах. И все это в условиях всеобщего возбуждения и поиска новой социальной парадигмы.

Это я к тому, что простых и линейных решений русского будущего не существует. Даже на концептуальном, не говоря уже о практическом уровне, проделать это весьма непросто, и именно поэтому искать решения надо начинать сейчас «на берегу», пока Россия не пустилась в очередное свободное плавание в поисках новой земли обетованной.

Владимир Пастухов, МБХ-медиа