Я - санитарка

Детям войны посвящается.

В детстве, когда мы начинаем осознавать себя, вдруг появляются закидоны, присущие взрослым людям. И родственники хохочут над своими малыми мудрецами: так интересно созерцать их важность, категоричность в высказываниях, копирование походки папы или мамы - как же, я уже большой!

В начальных классах появляется ещё один воспитатель — школа. Мы, дети войны, в мыслях и придуманных играх вели себя как настоящие патриоты.

Во мне всё задрожало, когда мне в руки попала солдатская фляжка, алюминиевая, изрядно побитая, в мелких и чуть покрупнее вмятинах. Её забросил, как уже ненужную вещь, мой отчим. Вода из неё казалась мне сладкой и прохладной, даже если она была из нашей горько-солёной речки.
А если уж приходилось налить в неё пресной, то она исчезала быстро, как в жаркой пустыне глоток живительной влаги.

Пресную воду мы добывали из родников в двух местах — на Вревском и на Первомайском взгорьях. Просиживали там целыми днями дети, с ведёрками и кружками.
Как-то мама раздобыла полведра дождевой воды у Лынов, у которых крыша на доме блестела на солнце красной жестью и вода по желобам стекала в «басень». Такое счастье имелось только у зажиточных людей.

Я пришла в себя, когда водички в ведре осталась на донышке. Что же делать? Из чего мамка сварит суп? Врать я не умела, оставалось ко времени возвращения родительницы с работы сбежать в сливовые заросли сада и сидеть там, пока мамка не успокоится и не начнёт искать меня. Оттого, что я нашлась жива и здорова, она помягчает душой и, глядишь, не будет кричать, обзывать меня лахудрой и отпускать буханцов по чём придётся.
Пить из фляжки на второй день оказалось нечего, лучше заняться полезным для страны делом — спасать раненых.

В фильмах мы видели санитарок в коротких юбочках, в гимнастёрках, в сдвинутых набок пилотках и с санитарными сумками на боку.   А у меня - фляжка, были  же они у санитарок!

На чердаке нашей хаты осталось от прежних хозяев, точнее — от бабы Зайчихи, много изодранных полос тряпок для вязания половиков. Это же находка для чехла!

Сквозь пустые клеточки собственноручно изготовленного чехла просматривался тусклый сероватый металл, и сразу было видно, ЧТО это за штука в нём спряталась и для чего она предназначена. На чём же повиснет фляжка через плечо? Да вот они, неширокие тёмно-коричневые ленты из репса! Наполненная речной водой фляжка приятно постукивала по бедру, «наполовину портупея» плотно легла на плечо. Санитарка готова спасать раненых! Но сестёр милосердия в ситцевых цветастых платьях я нигде не видела. Юбка! Нужна узкая юбка! В куче тряпья для стирки я нашла старые, в заплатах штаны отчима. Не думая о последствиях, отрезала одну штанину: широкая часть — вниз, узкая — на талию, которая пусть ещё не обозначилась, но можно на животе прижать так, что она как будто есть. Через ноги я шурхнула в юбку свободно, нигде не зацепившись. Заделала учкур — юбка готова. Как раз до колен, как в кино показывают.

Нужен всё-таки опознавательный знак, что я медсестра, а не какая-то шмАра с фляжкой на боку.
Есть у мамы беленькая косынка с узеньким кружевом на длинной стороне треугольника. Тётка Зенчиха подарила. Изобразить на лбу красный крест — и готово. Красный карандаш пришлось чинить несколько раз, но косыночка тоненькая, чуть придавишь — она рвётся . Лучше крест сделать из бумаги, разукрасить и прилепить клеем.

Оценивая, посмотрела на себя в зеркало. Да просто замечательно получилось!­
Одуревшим от радости козлёнком я прыгала по двору, только чтобы ощутить приятное торканье фляжки по костлявому бедру и трепет уголка косынки на ветру. Оставалось найти раненого солдата.
Тут явилась Райка, моя домашняя подруга, она на год старше меня, из благополучной украинской семьи, одета вполне прилично, но в школе меня не замечает - у неё там другие подруги.

Рассмеялась, увидев мой наряд: «Уже что-то придумал, чёртов вылупок», - так называла меня мамка, когда я её доводила до взрывоопасного состояния.
- Собирайся, у Омелиных свадьба, невеста уже наряженная, ждут жениха с Локовского. Я пока домой сбегаю, мне надо переодеться.
- Боже мой, там же шишки будут раздавать!

Шишки на свадьбу пекли по счёту — по количеству приглашённых гостей. Я знала, что всем подряд их не раздают, но иногда кто-то , бывало, поделится отломанным зубчиком — и то хорошо!
Шишки — это свадебные булочки строгой формы. Длинную полоску туго замешенного бездрожжевого теста на кислом молоке слегка раскатывали и на одной стороне делали «зубчики», потом эту полоску смазывали маслом и скручивали в рулончик, получалось круглое изделие с многочисленными острыми клинышками сверху, которые осторожно, чтобы не сломать и не согнуть ни одного зУбчика, смазывали взбитым яичным желтком. На выпечку таких изделий специально приглашали пекарьку, мастерицу в этом ответственном деле: чтоб, не дай бог, подгорят или окажутся внутри сырыми. Разговору тогда на весь хутор: у такой-то невесты шишки были сырые, или подгоревшие, допустим. И выпадет ей от этого подгоревшее или сырое счастье. Подгоревшее — это к тому, что в новой семье разгорятся скандалы, а сырое — к слезам.

Не дождавшись Райку, я в чём была помчалась к Омелиному двору. Там уже собралось много народу, и я где локтями поработала, где пригнулась, где боком проскользнула, но всё-таки очутилась в переднем ряду, как бы на виду.

Венки для невест тогда делали широкие, от середины головы до самых бровей, мелкие цветочки из белого, почти прозрачного воска символизировали чистоту и непорочность невесты.
Рая Омелина сидела на стуле в окружении стоявших вокруг, пёстро принаряженных дружек, - белая лебедь средь простых сизых голубиц. Невеста не должна быть весёлой, и у Раи на её красивых бараньих глазах выступали слёзы. Младшая сестра поддерживала сзади густо собранную, прозрачную длинную фату.

И вдруг я заметила, что впереди стоящие бабы поглядывают на меня, перешёптываются и сдержанно хихикают. В горячем желании получить хоть кусочек свадебной шишки я начисто забыла о своём наряде, а теперь, завороженная красотой невесты, пялилась на неё, приоткрыв рот. Все  же стоящие в полукруге  пялились на меня, пигалицу в странном наряде и с крестом на лбу. Тут я почувствовала, что кто-то схватил меня за руку и тянет назад, в плотную толпу людей. Это Райка, моя домашняя телогрейка, с которой мы делим все секреты и хохочем до коликов в животе над всем тем, мимо чего взрослые прошли бы мимо, не найдя ничего смешного. «Дурносмехи, одним словом», - как любила повторять Райкина мать со странным для наших мест именем — Секлета, над которым мы тоже ржали и просили разрешения называть её Света, что ещё больше смешило нас: уже старая тётка, и вдруг она — Света!

- Черти тебя припёрли на свадьбу в таком наряде, - давясь и всхлипывая от смеха, - выдавливала из себя Райка.
И тут её окликнула молодая женщина, дальняя родня Мовчана, приглашённая на свадьбу. Райка, бросив меня, птичкой полетела к тётке, и я видела, как они уминали вдвоём зажаренные до коричневого цвета аппетитные шишки. Уйти сразу не было никаких сил, в уголках рта я почувствовала выступившую слюну — так хотелось попробовать свадебного изделия. Может, Райка вспомнит обо мне и оставит хоть один острый кусочек?

Не вспомнила. Я видела, как она уже вытирает руки о поданный тёткой платочек, значит, насытилась и сейчас прибежит ко мне. Предательница! Жадная хохляцкая морда! Ты хоть когда-нибудь угостила меня грушами, что валяются у вас в саду под ногами?
В их хате в полдень всегда так вкусно пахло борщом, налитым по тарелкам, но никогда меня не приглашали за стол.

- У нас сейчас обед, пойди погуляй, пока Рая поест,- распоряжался хозяин.
И я смущённо уходила и сидела во дворе на завалинке, пока Райка поест.
- А вот ты, - продолжало кипеть у меня внутри, - всегда приходишь к нам точно ко времени, когда мамка вернётся с работы (она работала в огородной бригаде) и принесёт полное ведро самых отборных помидоров и огурцов или синих кистей раннего винограда.

- Садитесь, девчата, ешьте от пуза, - приглашала мамка.

И так вошло в привычку : есть от пуза можно было только у нас, голодранцев и непутёвых по образу жизни людей: отчим любил выпить, мягко выражаясь, а мамка, понося его за это в хвост и в гриву, варила самогонку.

 
Я убежала, теперь уже стыдясь своего наряда и с комом в груди от обиды на поведение подруги.
- Всё! Ноги моей больше не будет у Мовчанов! - клялась я самой себе, подражая бабушке.
Но такое случалось уже не в первый раз, потом Райка сама приходила ко мне, подлизывалась, старалась рассмешить меня, даже как-то взялась тихонько расчесывать мои запутанные неухоженные патлы и заплела косички. По-матерински вроде как. И сердце оттаяло: и снова смех до икоты, девчачьи секреты, передразнивание вредных учителей, да мало ли какие разговоры у двух подружек.

Детские горести и обиды быстро проходят, от поднявшегося настроения снова появилось желание играть в медсестру, зря, что ли, я так старалась над амуницией...

Райка после обеда не придёт, они в жару в это время отдыхают, и можно без подковырок и насмешек играть свою патриотическую роль.

А тут очень кстати и «раненый» появился. Это Лёдя ЛЮбый, один из троих пацанов Марфы ЛЮбой, муж которой, долго работая на чабарне, обосновался на хуторе Октябрьском, бросив Марфу с четырьмя детьми. Семья жила впроголодь, в первую очередь, из-за того, что у них не было коровы. Марфу жалели всем миром, и вечером бабы несли кто чем богат. Мамка часто носила в двухлитровом глиняном кувшине молоко.

Так вот, появился удачный «раненый», послушный такой котёнок, обожающий молоко. В руках у него ведёрко, в котором ещё плещутся десятка полтора пескарей, он всегда угощает тётю Нину, мою маму, рыбкой, зная, что вечером она обязательно принесёт им кувшин молока.
- Лёдя! Молочка хочешь?

Пацан, растянув пересохшие на солнце губёшки, радостно покивал головой.
Ведёрко поставили в тенёк, и я, вытянувшись в струнку, отрапортовала где-то услышанной фразой:
- Я — санитарка, звать Тамарка. - Ложись на завалинку, ты - раненый!
Лёдя послушно улёгся.

- Закрой глаза и стони, громко стони!
Я присела на землю и начала полосками тряпок бинтовать голову тяжелораненого. Он послушно стонал, закатывая глаза под лоб.
- Голубчик, потерпи, родной! Скоро тебе станет легче, - ласково сыпала санитарка запомнившимися из кино фразами.

И тут я вспомнила про фляжку с водой, намочила оторванный комочек тряпицы и стала мазать губы раненого.
- Молочка хочу-у-у, - вдруг протянул раненый.
- Сейчас, родной, принесу тебе молочка, - и побежала в хату.

Вернувшись, я бережно подняла голову раненого и поднесла кружку с молоком.
- Пей, голубчик, не спеши, тебе нельзя сейчас много...
Но раненый глотал молоко так жадно, что булькало в горле, и вскоре кружка опустошилась до дна.
- Полежи, родной, отдохни, я сейчас доставлю тебя в госпиталь, - и убежала в хату, чтобы найти, на чём можно тащить раненого по глубокому снегу.

Когда я вернулась, раненого и след простыл, на завалинке валялся комок мнимых бинтов, да ещё живая рыбка плескалась в ведре.

Тут появился мой кот Ёсып ( Иосиф по-церковному ), услышал, наверное, запах молока и пришёл, стал ласково тереться об мои ноги.
Вот он и будет моим раненым!

Зимою, когда мы сидели с Райкой на печи, он давал укладывать себя на спину, и, сонный, как человек, протягивал передние лапки по бокам, а мы ловили шныряющих блох на его белом мягком пузце и шее .

На этот раз Ёсып неохотно лёг на спину, всё крутил головой и беспокойно бил хвостом по завалинке. Я всё-таки с трудом, но забинтовала ему голову вместе с ушами; но, видно, туговато, морда у раненого стала длинной, а глаза вытянулись вширь.

- Моо-у-у!- завопил вдруг раненый нечеловеческим голосом.
- Успокойся, родной, - включила санитарка свою тананайку и хотела уже помазать ему губы водой. Пока откручивала баклажку, раненый рванул в сад, уселся там под кустом и растопыренной лапой начал сцарапывать с головы бинты.

- Горячка! - подумала санитарка, - с такими людьми опасно работать, они и покусать могут.
И тут послышался разговор баб. Мамка с работы пришла! Я — за хату с обратной стороны, посидела в палисаднике, пока она прошла к двери, и, пригнувшись, тоже дернула в сад вслед за раненым.
Спрятав военную амуницию в тайном месте на вишне (там у меня было сделано кублО), я невинным ангелом явилась пред очима родительницы.

Шкоду мамка обнаружила через два дня, когда собралась стирать барахло. Она приподняла расправленные штаны и застыла с приоткрытым ртом: глаза по шесть копеек и сказать ничего не может.
Благо, я оказалась близко к двери, рванула, не зацепившись ни за один порог.
- Да где ж ты на мою голову взялся, чёртов вылупок! И собаки ж тебя не съели, когда ещё по земле ползала! Все соки ты из меня уже вытянула! У людей дети как дети, а моя целыми днями жопой гвозди дёргает и от безделья дурью мается... Да боже ж ты мой... за что мне такое наказание послал?
И пошло, и поехало...    Это ж она ещё про косынку не знает...

В этот раз не было надежды, что она до вечера отойдёт и простит меня. И я убежала ночевать к бабушке. Утром мамка придёт сюда сепарировать молоко, узнает, что меня черти с квасом не съели, и постепенно зло притупится; уйдёт на работу, а я буду стараться, чтоб  стать такой же, как все дети у людей.

Я сделала болтушку из глины и коровяка, смазала землю в передней хате, наломала веток акации и ореха, развешала где только можно зацепить.
Принесла из речки воды, налила курам и поросёнку. Чистить сажок для меня было мукой мученической — меня рвало от свиного навоза.

- Ты дывысь, яка барыня! - ругалась мамка. - Где воняет, там и пахнет.
Как колбАсы лопать, так за обе щёки, а как убирать за худобиной — ручки вава и носом крутим.
Но роль санитарки сидела у меня в голове сначала тихо, потом стала усиленно искать выхода на сцену. Вот бы хорошо взять в плен фрица! Но об этом и думать не надо: стать фашистом даже понарошку никто ни за какие коврижки не согласится. А я бы этой сволочи напомнила и о Зое Космодемьянской, и о Володе Дубинине, и о Лёне Голикове....

Мамка пришла домой вся из себя серьёзная и недоступная, молчит, как в рот воды набрала. И ничего вокруг не замечает: ни наведённой мной красоты, ни свежего запаха зелени, ни подметённого двора. И я сама для неё не существую.

А мне от этого горько и неуютно, уж лучше бы она меня побила, потом, глядишь, из жалости и разговаривать бы стала.

Взрослые из-за своей уверенности в методах воспитания часто не замечают, какие муки живут в душе их чад от умышленной отстранённости родителей и напущенной на себя строгости. Сами они уже через всё прошли, и потому им кажутся чепуховыми детские страхи и переживания. Например, у меня волосы дыбом поднимались и по спине мурашки бегали, когда отчим своим командным голосом начинал переть трёхэтажные маты. В откровенном разговоре, уже будучи взрослой, я сказала об этом маме.
- Фых, и чё б я его боялась? Не все кобели злые, что заполошно гавкают.

На следующий день я вдруг вспомнила, что в припечке у меня давно лежит граната, не использованная по назначению по причине отсутствия немецких захватчиков. Её мне по дружбе подарил Шурка Козуб, пацан на год старше меня.

- Вот, когда будут проходить по нашему хутору немцы, ты не будь дурой, а с чердака в окно брось вниз, хоть одному в башку попадёшь — и то польза.
Граната грозно блестела пробитыми гвоздями зазубринами на жести, плотно прибитой к толстой части каталки-толкушки;  тонко выточенная короткая ручка вместилась в мой кулак — бей по вероломному врагу без промаху!

На высоком подъёме духа, облачившись в наряд санитарки, я снова включилась в борьбу с ненавистными врагами нашей Родины.

Перевязанный мною солдат смертельно ранен, он не может подняться. А фашистский танк с чёрным крестом со страшным грохотом надвигается прямо на нас. - Сам погибай, а товарища выручай! - мелькнуло у меня в голове.

Я хватаю гранату и ползу навстречу этому чудовищу.
- Вперёд! За Родину! За Сталина!

Услышав мой призывный боевой клич, выскочил наш куцехвостый Валет, повертелся около меня в недоумении: ползёт по калачам, а дырявой фуфайки на ней нет — за что уцепиться?
Игрун, недолго думая, улёгся около меня и тоже пополз .

Приподняв голову, я бросаю боевую гранату прямо под гусеницы вражеского танка. Но вместо танка застыл на месте Колька, мой дядя, старше меня всего на шесть лет. Он схватил гранату и уставился на меня.

- Ну, ящерка зелёна, уже что-то придумала! А где ты эту штуку взяла? Это ж кочаны кукурузы рушить — лучше не бывает.

И ушёл, размахивая гранатой, как пустым ведром.
Ну что за люди! Не дают жить спокойно... Он же мамке обязательно расскажет, а она мастер приврать, приукрасить - вся огородная бригада будет потешаться...
Надо податься в партизаны, буду скрываться в кукурузе, в зарослях акации на меже или в лопухах около речки, там уж меня никто не увидит...

Хоть бы скорей в школу. Меня там учительница часто вызывала к доске читать стихи для всего класса.

Колокольчики мои, цветики степные,
Что глядите на меня, тёмно-голубые?
И о чём звените вы в день весёлый мая,
Средь некошеной травы головой качая?

А наряд санитарки мне пригодился на концерте учеников Седьмого Ноября в нашем сельском клубе.
Наша учительница, Александра Платоновна, где-то раздобыла для меня настоящую пилотку со звёздочкой. Правда, почти четвёртую её часть пришлось сзади защепить булавками, и мне было велено после чтения снять её, прижать к груди и поклониться зрителям.
Никак не могли решить вопрос с гимнастёркой. Где её взять для четвероклассницы? Приспособили мальчишечью курточку коричневого цвета.

И вот я, в юбке из отцовской штанины, с фляжкой на боку, в настоящей военной пилотке, читаю стихи о прошедшей войне.

Ещё не все распаханы окопы,
Следы войны, следы прошедших гроз.
И матери — со всех концов Европы -
Ещё своих не осушили слёз.

Ещё не стёрлись тяжкие обиды,
И память павших жжёт сердца живым.
И скорбно костылями инвалиды
Ещё стучат по пыльным мостовым.


Январь, 2020 г.