Москва и власть в истории России

На протяжении почти всей нашей истории Москва представляла собой не только центр — столицу, но и верх — власть. В таком своем двуличии Москва оставалась моносубъектом и супердетерминантом русской истории. И лишь в самое последнее время Москва и Русская власть предстали как две вершины и обе с претензией на роль исторических субъектов. В этом смысле постсоветская Россия стала вообще более холмистой. За право быть фактическими субъектами выступают многие. Но нагляднее всего — Москва и Кремль. Между ними налицо уже не только многочисленные противоречия, но и обостряющаяся конфронтация. Что будет дальше? Москва — власть усечет любые устремления к исторической субъективности?

Чтобы ответы на эти вопросы были бы более убедительными, надо посмотреть, как формировалась Русская власть, каковы ее наиболее характерные родовые отметины.

В нашей исторической литературе, в школьных учебниках и, что более важно, в самых глубинах массового сознания господствуют те представления о прошлом Москвы, о ее роли в истории России, которые сформировались — на основе промосковской и, добавим, подвластной летописной традиции — в XVI веке, когда самодержавие уже утвердилось. С тех пор, как заметил А. А. Зимин, «Прогрессивность» самодержавного государства утверждалась и утверждается не только как историческая закономерность, но и как некая положительность, абсолютное благо для страны. Москва оказывается извечно «прогрессивнее» Твери или Новгорода, Василий II — «прогрессивнее» своих соперников — галицких князей, Иван Грозный — «прогрессивнее» всех тех, кого он карал и уничтожал.

Это точно подметил Наум Коржавин — о Калите:

«Был ты видом довольно противен,
Сердцем — подл...
Но не в этом суть:
Исторически прогрессивен
Оказался твой жизненный путь.

Все, что не вмещалось в представления власти о ней самой, отметалось как крамола, или не замечалось как ненаука. Между тем такой «крамолы» в русской культуре и науке — и не только самого последнего времени — было предостаточно.

Историческая наука, поэзия, искусство дают все основания взглянуть, наконец, на многие вехи нашей истории по-иному, не хрестоматийно.

Возвышение Москвы происходило вовсе не по тем причинам, что мы помним со школьной скамьи: выгодное географическое положение, торговые пути, удаленность от Орды. Все ровно наоборот! Поволжские города — Нижний Новгород, Углич и др. были в гораздо более выгодном положении, а Тверь и Новгород Великий, например, и дальше Москвы от татар, и куда богаче ее.

Василий Осипович Ключевский, например, указал совсем на другую причину, которую почему-то мало кто удержал в памяти — «генеалогическое положение московских князей»: будучи младшей ветвью, они не могли претендовать на получение великокняжеского ярлыка. Отсюда их ставка на Орду, коварство в отношениях между собой и жестокость по отношению к другим русским землям.

Размышляя о том, почему побеждали и победили именно князья московские — а ведь они ни умом, ни полководческим даром не отличались по сравнению, например, с блистательными галицкими князьями Юрием Дмитриевичем и его сыном Дмитрием Юрьевичем Шемякой — многие наши русские историки отмечали, что победа далеко не всегда бывает за талантливыми, процветающими и богатыми. В годы Шемякиной смуты — противоборство Василия II — Темного и галицких князей — (когда, заметим, судьба России могла бы сложится иначе) победили несчастные, задавленные нуждой мужики и хищные грабители из Государева двора. Спаянные единством своекорыстных целей, эти княжата, бояре и дети боярские создавали свои богатства путем захвата, полона, продажи своих же соотечественников в холопство на восточных рынках. В этих условиях только сильная и воинственная власть могла обеспечить своим служилым людям и землю, необходимую для того, чтобы с нее получать хлеб насущный, и челядь, которая должна была ее обрабатывать и пополнять кадры военных и административных слуг, и деньги, которые можно было тратить на заморские вина и ткани и отечественное вооружение. Но землю надо было захватить у соседа, деньги отнять у него же.

Короче: объединение, а точнее будет сказать, завоевание Руси Москвой, было условием и средством выживания огромного московского военно-служилого люда. Эта масса алчущих разлилась по Руси, сделав генезис Московской власти (а это и есть Русская власть) густо замешанным на крови.

Следующий важнейший момент для понимания типа московской власти — ее отношения с Ордой.

Мы согласны с теми историками, которые исчисляют начало ордынского ига с Александра Невского. Именно с него кончается организованное сопротивление захватчикам и начинается организованное сотрудничество с ними.

Это плохо вяжется с хрестоматийным образом Александра Ярославича, который создавался разными силами и с разными целями. И создавался, надо сказать, с любовью и талантом, такими гениями — добрыми и злыми: Сергей Эйзенштейн, Николай Черкасов, Сергей Прокофьев, Иосиф Сталин.

Что ж, этот князь действительно разбил иноземцев, пришедших с Запада. Но вместе с тем Александр Ярославич стоит у истоков важнейшей, может быть даже великой русской традиции — власть — любой ценой. Да, Александр едва ли любил татар и вряд ли с большим удовольствием приказывал убивать русских людей и увечить их на ордынский лад в ордынских интересах.

Но поскольку все это было непременным условием обладания Властью, то все это приходилось делать.

Столица Орды — Сарай — это действительно Золотой Дворец, он являл такое великолепие, которого в русских городах, к тому же разоренных и разоряемых как татарами, так и теми, кто будут «похуже Мамая — своими» (А. Галич), не было. В этом Дворце обитала Власть — абсолютная, безмерная, безграничная, максимально жестокая, непредсказуемая и недосягаемая, а потому — притягательная и зачаровывающая.

Не удивительно, что московские князья так любили ездить в Орду. Приобщиться к Власти — вот что тянуло сюда даниловичей, рюриковичей и прочую русскую знать. Кроме того, Сарай — это был город царя. Того царя, за которого молились в русских церквах.

И здесь еще одна важная для понимания природы московской (и русской) власти — ее отношения с Русской православной церковью.

Здесь нужен небольшой экскурс в еще более отдаленные времена. Уже в Византии христианство превратилось в государственную религию. Там же сформировалась доктрина, которую можно назвать «идеологией священной христианской державы». Согласно этой доктрине вселенской церкви соответствует священная христианская держава во главе с христианским монархом. При этом христианская держава понималась как сакральный институт. Сакральной мыслилась и фигура монарха. Доктрина «священной христианской державы» стала официальной идеологией сначала в Восточной Римской (Византийской) империи, а затем и на Руси. Именно из Византии пришло на Русь представление о том, что Церковь не может существовать» без Царства; между Царством и Церковью должно существовать полное единство — «симфония».

Характерно, что когда на территории Руси появился царь — и не православный христианин, а иноверец — монгольский хан, наша церковь поспешила признать его и вскоре стала возносить молитвы за хана. Монголо-татары, для которых было характерно покровительство всем религиям, в свою очередь предоставили церкви многочисленные привилегии. Церковь, таким образом, продемонстрировала свою солидарность с властью (пусть иноверной), а не с народом.

Государство, с которым отождествлялась «священная христианская держава» — Византия — пала в середине XV в., однако идея священного христианского царства умереть не могла — ибо была уже сущностно связана с православным учением, поэтому она была перенесена на Русь, в Москву, рассматривавшуюся теперь как «Третий Рим». Возникнув как сугубо религиозная, апокалиптическая, идея Третьего Рима на деле уже во времена Ивана III стала государственной идеологией, а в 19 веке воплотилась в своеобразный симбиоз православия, монархической идеи и идеи национальной. И в наши дни, когда речь заходит об отыскании русской национальной идеи, то в несколько трансформированном виде перед нами все тот же симбиоз.

В то же самое время на Западе в средневековье в силу ряда исторических событий (из которых важнейшее — падение империи на Западе) церковь добилась независимости от государственной власти. И там утвердилась концепция — союз двух мечей.

Еще один момент проблемы «Русская власть и Орда». Именно Орда создала для православия возможности «универсалистского пространства». Освободив церковь от подчинения местным властям — князю, вечу, боярству, Орда как бы устранила противоречие, из-за которого погибла Византия: между универсалистской интенцией христианства, и локализмом, сведенным в конечном счете до одной точки — Константинополя и сделала РПЦ фактически общерусской, надлокальной.

Теперь, в таком качестве ее контрагентом становилась Орда. А на Руси — главный ордынский подручный, наместник — Москва. Не случайно такое тяготение церкви к Москве. На самом деле, это — тяготение к Орде, к Власти то есть.

Это и стало основанием для Г. Федотова, писавшем о Руси как о «православном ханстве».

Того, что церковь со временем сыграет громадную роль в борьбе с Ордой, сарайские цари предвидеть не смогли. Об этом убедительно писал М.Н. Покровский: «Союз православной церкви и татарского хана на первых порах был одинаково выгоден для обеих сторон — а что впоследствии он окажется выгоднее первой, чем последнему, этого татары не умели предусмотреть именно потому, что были слишком практическими политиками. Пока они получали в свое распоряжение крупнейшую полицейскую силу, позволявшую заменить мечом духовным меч вещественный, который неудобно же было извлекать из ножен столь часто. За исключением Твери, князья которой не ладили с церковью и были за то ею преследуемы, мы нигде не имеем за XIV в. крупного народного восстания против хана; а когда началось княжеское восстание под главенством Москвы, церковь уже давно успела прочно освоить себе все выгоды, предоставленные ей ярлыками.»

В. О. Ключевский писал, что Московское государство «родилось на Куликовом поле, а не в скупидомном сундуке Ивана Калиты». Эта красивая фраза верна как символ, как знак того, что и Москва тоже могла побеждать. На самом же деле Дмитрий Донской на Куликовом поле противостоял не Орде, а узурпатору Мамаю, который к тому же не был чингизидом. Тамерлан — законный царь — поздравил Дмитрия с победой над их общим врагом, а Дмитрий — в свою очередь — уже в 1381 году отвез Тохтамышу — истинному чингизиду подарки и после этого Русь еще 100 лет платила Орде дань.

Проблема постоянной смены СТОЛИЦЫ. Грозный хотел поменять столицу, Петр поменял, большевики поменяли столицу, рухнул Союз — пошли разговоры о том, чтобы сменить столицу. Но менялась столица, но не суть власти. Об этом никогда даже не задумывались. Всегда стояла задача сменить, не изменяя, не преодолевая то есть. А сама потребность поменять — от того, что Москва как сосредоточие власти постоянно и обрастала массой людей, которые претендуют на лучшее место под солнцем, стремились к большей власти.

Москва — Символ, Образ, Тип Русской власти. С ее миссианской и универсалистской претензией на весь мир. С ее моносубъектностью, и суперцентрализмом. Эта власть, проистекающая из конфликта, который она разрешает по-ордынски: уничтожением конфликтующего, а не соглашением с ним. И это касалось всего и всех: городов — Тверь, Новгород, Псков, Казань; сословий — бояре, дворянство, стрельцы, крестьяне; и любых других образований, включая церковь. Это власть-победитель, которому нужны, однако, все новые и новые противники. Без них она не власть.

О северо-восточном московском ветре:

В этом ветре вся судьба России —
Страшная безумная судьба.
В этом ветре гнет веков свинцовых:
Русь Малют, Иванов, Годуновых,
Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса,
Чертогона, вихря, свистопляса:
Быль царей и явь большевиков.
Что менялось? Знаки и возглавья.
Тот же ураган на всех путях:
В комиссарах — дурь самодержавья,
Взрывы революции в царях.

(М. Волошин)

Проблема перетекания власти в переломные, смутные моменты под другую вершину: от бояр — Ивану Грозному, от Годунова — Лжедмитрию, от Софьи — к Петру, от Царя — к Временному правительству, а от него — к большевикам, от Горбачева — к Ельцину.

Московский тип власти предполагает обязательное наличие единого центра власти и центр жестоко подавляет попытки создания любых независимых от него властных структур. Он кажется монолитным и действительно может уничтожить любую группу, посмевшую противостоять ему. Однако, если по различным причинам это не удается и параллельный центр власти все же возникает, то в обществе возникает неизбежное открытое противостояние, которое несовместимо с самой этой властью. Неспособность старого центра власти быстро и решительно расправиться с альтернативной властью показывает обитателям Вершины непригодность к дальнейшему управлению привычными силовыми методами и ставит власти предержащие перед вопросом о личном сохранении. Чтобы сохранить власть, им остается только один выход — перейти под другую вершину. Вначале перебегают отдельные чиновники, затем, видя, что их не постигла немедленная кара, остальные спешат присоединиться. Процесс ослабления старой власти и усиления новой идет с увеличивающейся скоростью.

Москва, таким образом, супердетерминант русской истории. Но Москва никогда еще не претендовала на роль субъекта этой истории наряду с Русской властью. Теперь это произошло. Чем эта законная претензия обернется? Традиционно усечением, или, наконец, цивилизованно — согласием? Но если не согласием, то вечной Чечней.

Юрий Афанасьев. Сентябрь 1997 г.