США прикрыли Сталину спину в Катынском деле

Ровно 80 лет назад произошел Катынский расстрел, ответственность за который советская власть долгие годы пыталась переложить на нацистов. Как ни странно, в этом ей помогали англичане и американцы, хотя истинные обстоятельства бойни не составляли для них секрета. Чем руководствовались в Москве, принимая решение о массовом расстреле поляков? И как пришли к пониманию, что оно стало большой ошибкой?

Катынский расстрел – это преступление советского режима, установленное решениями судов и подтвержденное органами власти СССР и РФ. Это необходимо проговорить сразу, чтобы не вставать в один неблаговидный ряд с поляками и украинцами, которые собственные преступления во времена великой войны отрицают даже не по политическим соображениям, а просто из принципа. 

«Каяться» за Катынь можно, с точки зрения морали – желательно, но на практике бессмысленно. Во-первых, уже покаялись – неоднократно и на официальном уровне. Во-вторых, сами поляки не спешат лишний раз каяться ни за собственные шашни с нацизмом, ни за перенесение идеи концлагерей на европейскую почву, ни за десятки тысяч красноармейцев, заморенных в тех концлагерях. 

Поэтому поговорим о другом: это больше чем преступление, это ошибка, как сказал Буле де ла Мерт Наполеону после казни герцога Энгиенского. Огромная ошибка руководства СССР, до сих пор отзывающаяся эхом.

Возможно, первым человеком, кто при свидетелях использовал слово «ошибка» именно в этом контексте, был Всеволод Меркулов – заместитель Лаврентия Берии и непосредственный организатор Катынского расстрела. Но сперва напомним цепочку событий, следующих за мюнхенским сговором, подписанием пакта Молотова – Риббентропа и началом Второй мировой войны. 

Четвертый раздел поляков

Всего через две недели боев польское правительство бежит, бесславно воюющая страна остается в режиме безвластия, колонны вермахта идут на восток. Навстречу им выдвигается РККА – и не могла не выдвинуться: немцы предупредили, что в противном случае продолжат свой «дранг нах остен» вплоть до советской границы – и злополучный Пакт, призванный отодвинуть эту границу подальше от главных городов СССР в свете неминуемой войны, терял бы для Советов всякий смысл.

Следствием «польского похода» стало то, что Москва «с бонусами» вернула себе земли, которые Варшава отвоевала в 1920-х, воспользовавшись хаосом Гражданской войны в России. Но вместе с землями на территории СССР оказалось огромное количество поляков. До полумиллиона – непосредственно в советском плену.

«Процеживание» населения на предмет «антисоветских элементов» – политических и классовых врагов – было для Союза стандартной практикой. Поляки в этом смысле были особенно проблемной категорией, так как были воспитаны в духе жесткой антисоветской и антироссийской пропаганды. Советское руководство резонно воспринимала их как «пятую колонну» (тем более в СССР поляки оказались не по своей воле), а отчасти, вполне возможно, руководствовалось чувством мести – за позор 1920-х и за «душегубки» для красноармейцев.

Другими словами, шансов, что пленных поляков пожалеют, было немного – за три года до Катыни, в период «большого террора», не жалели даже своих. Тем не менее большинству все-таки повезло – их отпустили, а в лагеря НКВД попали «всего» 130 тысяч человек. Около 40 тысяч из них были переданы нацистской Германии, а от 15 до 22 тысяч считаются жертвами Катынского расстрела – при том, что непосредственно в Катынском лесу были застрелены только 4421 человек, а прочих убили в лагерях.

Поступить именно так с «наиболее реакционным элементом» (офицерами, чиновниками, полицейскими, помещиками) Политбюро предложил Берия, по крайней мере, это следует из рассекреченных протоколов. Политбюро одобрило, возложив вынесение приговоров на «тройку», в которую вошел Меркулов.

С учетом, что приговоренные были не советскими гражданами, а польскими, существовала угроза международного скандала, поэтому в НКВД подстраховались – палачи использовали немецкие пули, причем как в лесу, так и в лагерях, где решали «польский вопрос». В решенных он ходил недолго.

«Ищите их в Маньчжурии»

Призраки упокоившихся во рвах под Катынью дали о себе знать около года спустя, когда Москва вела активные приготовления к возможной войне с Третьим рейхом. Все тот же Берия предложил сформировать из польских военных, оставшихся на территории СССР, национальную дивизию, которую предполагалось использовать для освобождения Польши. Уговорить на это офицеров, собранных в лагере недалеко от Москвы, Берии и Меркулову не составило большого труда, но тут же возник закономерный вопрос комплектации офицерского состава.

Так вспомнили о тех специалистах, кто вроде бы находился в плену. Но Берия и Меркулов, уже пообещавшие, что дивизию можно комплектовать практически из любых поляков, дали понять – на упомянутых рассчитывать невозможно. «Мы совершили с ними большую ошибку», – пояснил Меркулов, что подтверждают несколько свидетелей.

Впоследствии утверждалось, что он имел в виду – «их отдали немцам», но немцам их никто не отдавал. Этих людей активно искали родственники и сослуживцы – по тем или иным причинам выжившие, а они как будто испарились, весной 1940-го перестав отвечать на письма, хотя право военнопленных на личную переписку советское правительство более-менее соблюдало.

После нападения Третьего рейха на СССР и признания Москвой польского правительства в изгнании, поиски резко активизировались. Став временно союзной Москве силой, поляки добились освобождения всех своих пленных – кроме тех, кто считался пропавшим без вести, а на деле был убит.

При этом послу Станиславу Коту стоило особых, ни с чем не сравнимых трудов отбить у НКВД Станислава Свяневича – ученого-экономиста, этапирование которого в Катынский лес в последний момент приостановил Меркулов: обвиненный в «шпионаже» поляк мог оказаться полезен СССР как специалист по экономике Германии.

Это только один из примеров многочисленных попыток советского правительства скрыть правду от новых союзников (прежде всего даже не от поляков, а от опекавшего их Лондона). По его официальной версии, с горем пополам сформулированной в течение нескольких месяцев, казненные бежали от НКВД в неизвестном направлении.

На одном из совещаний в Кремле, когда польская делегация допытывалась, куда в таких обстоятельствах офицеры могли бы бежать, Сталин в сердцах посоветовал искать их в Маньчжурии.

Геббельсовская пропаганда

Катынские трупы нашли в 1942-м простые жители Смоленщины и сразу доложили властям, на тот момент – немцам. Последних польские трупы ничуть не заинтересовали – государственная машина Рейха сама увлеченно работала над уничтожением польских граждан. Все изменилось после Сталинградской битвы, когда в ставке Гитлера сформулировали первоочередную внешнеполитическую задачу – рассорить СССР с союзниками.

Оккупационной администрацией было организовано расследование с привлечением специалистов и наблюдателей из разных стран, в числе которых были и поляки. При этом гитлеровский режим демонстрировал максимальную и очень нетипичную для себя открытость – приезжайте, смотрите, фотографируйте, исследуйте.

Со своей стороны, ведомство Йозефа Геббельса активно взялось за раскрутку катынского кейса, преследуя для Рейха две цели. Первая отмечена выше. Что касается второй, то судьба польских офицеров, по мнению Геббельса, должна была продемонстрировать народам Европы, что именно с ними случится, если придут большевики.

«Геббельсовскую пропаганду» обычно поминают как синоним лжи, но это не совсем так: пропаганда нацелена на результат, поэтому охотно использует ложь, но еще охотнее – правду, если она отвечает поставленной задаче. Катынский расстрел отвечал, но в конечном итоге не помог немцам ни с первой целью, ни со второй.

«Только польская сволочь может так поступать»

В последний год войны ни для Лондона, ни для Вашингтона, ни тем более для польского правительства в изгнании не было секретом, что Катынь – дело рук НКВД. Однако польские изгнанники к тому моменту были политическими банкротами, а СССР – главным союзником англосаксов. Как это обычно и бывает в англосаксонской политике, соображения циничной рациональности одержали верх. Дипломат Ян Карский описывает их так:

«Я тогда ежедневно встречался с самыми влиятельными людьми Англии... Каждый англичанин, с которым я виделся, говорил: «Знаешь, Карский, может, на этот раз немцы говорят правду, может, это действительно русских рук дело». И сразу после этого каждый из них официально заявлял: «Только вы, поляки, можете быть такими идиотами, чтобы досаждать Сталину. (Тогда ведь еще не было второго фронта.) Красная армия – спасительница человечества, а вы осмеливаетесь критиковать Сталина! Только польская сволочь может так поступать!». Так говорили те же самые англичане, которые только что утверждали, что немцы не лгут по поводу Катыни».

Расстрел польской элиты остался фигурой умолчания даже после войны, когда СССР потерпел фиаско в своей решающей попытке переписать «большую ошибку» на Рейх. Нюрнбергский трибунал оправдал немцев, которых советские прокуроры обвиняли в организации Катынского расстрела, так как адвокаты в пух и прах разбили всю «доказательную базу», сформированную в рамках советской версии расследования.

Незадолго до этого заместитель генпрокурора СССР и помощник главного обвинителя Николай Зоря был найден застреленным в своем гостиничном номере. Накануне он отпрашивался в срочную командировку в Москву для разговора о доказательной базе в деле Катыни: по его мнению, использовать ее было нельзя.

Но признаваться в расстрелах и фальсификациях было тем более нельзя. Это ставило под угрозу отношения с тогда уже «братской» Польшей – краеугольным камнем советской послевоенной архитектуры безопасности.

Еще одно расследование по требованию польской диаспоры вел Конгресс США, в частности, был допрошен единственный выживший – Свяневич, дававший свои показания в маске. Вердикт был об однозначной ответственности СССР, но Белый дом не стал использовать его в своей внешнеполитической деятельности, положив многотомное дело под сукно. Аналогичным образом в Лондоне поступили с материалами и свидетельствами, собранными польскими изгнанниками. Советскому Союзу не помогали в навязывании его версии событий, но позволяли ее навязывать.

Слаженные действия англосаксов позволяют предположить, что у руководства двух стран были личные договоренности со Сталиным по этому вопросу. Этим предполагаемым договоренностям они оставались верны вплоть до смерти генералиссимуса, скончавшегося от кровоизлияния в мозг ровно через 13 лет – день в день – после Катынского расстрела.

Таким образом, даже если полностью закрыть глаза на вопросы морали, Катынский расстрел оказался ошибкой, которую невозможно оправдать с точки зрения realpolitik. Считанные месяцы спустя сотрудники НКВД фактически плечом к плечу воевали с тем самым «реакционным польским элементом», от которого еще недавно избавлялись в лагерях. При этом советской власти стоило огромных усилий скрывать следы своего преступления, но правда быстро всплыла наружу, нанесла чувствительный удар по репутации СССР и до сих пор отравляет наши отношения с Польшей.

То, что отношения с современной Польшей – не те отношения, которыми стоило бы дорожить, совершенно другой вопрос.