Столетняя история тайных дел. Главные успехи и провалы нашей разведки

Ким Филби, Алексей Ботян и Анатолий Яцков

На прошлой неделе Служба внешней разведки России рассекретила семерых разведчиков-нелегалов, которые внесли большой вклад в защиту интересов и обеспечение безопасности страны. Трое из них живы до сих пор.

В год, когда СВР отмечает своё 100-летие, мы поговорили об успехах и неудачах отечественной разведки с писателем, историком спецслужб Николаем Долгополовым.

Атомные разведчики

Екатерина Барова, «АиФ»: — Николай Михайлович, как вы считаете, какая операция нашей разведки за 100 лет самая большая удача? Естественно, говорим о рассекреченных, а не о тех, о которых ещё предстоит когда-нибудь услышать.

Николай Долгополов: — На мой взгляд, это наша научно-техническая атомная разведка, благодаря которой мы узнали о секретах производства атомной бомбы. Была очень длительная работа, которая началась в 1941-м, увенчалась успехом в 1944—1945-м и продолжалась ещё долгие годы. Считаю, что установленный благодаря в том числе и разведке атомный паритет спас весь мир, а не только нашу страну. В Северной Америке были уверены, что они выиграют атомную войну, которую на самом деле невозможно было выиграть. Каждый год, каждый месяц обладания американцами атомной бомбой (и нашей несколько поздно начавшейся работы над ней) были в пользу американцев. Разведка сумела лет на 5–6 сократить сроки создания атомной бомбы.

Спрашивал у разведчиков: как вы считаете, кто больше сделал — вы или учёные? И легендарный атомный разведчик Владимир Борисович Барковский, которого я считаю в определённой степени моим наставником, потому что он приходил ко мне домой и разъяснял, как всё это было, ответил на этот вопрос. В начале 1990-х он и второй его коллега, тоже будущий Герой России, Анатолий Яцков, встретились с великим учёным академиком Юлием Харитоном в Кабинете внешней разведки. Детально обсудили вклад разведки в добычу атомных секретов, в создание атомной бомбы. И решили так: все заслуги — 50 на 50. Я считаю, что Харитон поставил точку в споре.
 

В честь Героя России Анатолия Яцкова, добывшего особо важную информацию по атомному проекту, «Почта России» выпустила марку

— А из наших разведчиков кто сыграл ключевую роль?

— С моей точки зрения, чисто писательской, я бы назвал тех, кто в середине 1990-х был награждён Звездой Героя России. До этого всё было настолько засекречено, что было не до наград. Владимир Барковский и Александр Феклисов были тогда ещё живы. Американец Моррис Коэн тоже стал Героем России, жаль, совсем немного не дожил до этого дня. Его жена Лона (ей тоже было присвоено звание Героя) ушла на несколько лет раньше мужа. Анатолий Яцков получил это звание посмертно. Как и Леонид Квасников, который обосновал идею создания научно-технической разведки и возглавил поначалу крошечный специализированный отдел.

— Наверняка в операциях по атомной проблематике участвовали и разведчики из ГРУ.

— Конечно! И очень активно. Например, единственный советский разведчик-нелегал, который проник на атомный объект, — это рядовой Красной армии Джо (или Жорж, или Георг — у него много имён) Коваль. Посланный в США по линии ГРУ, он сумел внедриться в число тех, кто был допущен на самые секретные объекты. Кандидату химических наук было более-менее понятно, что происходит в американских секретных лабораториях. Пусть и служил он во время Великой Отечественной войны всего лишь солдатом, а потом сержантом американской армии.

А ещё одну историю я описал в своей новой книге «Из блокнота Николая Долгополова. От Франсуазы Саган до Абеля» в небольшой главе «День Ангелова». Когда я учился в Московском государственном институте иностранных языков им. Мориса Тореза, военный перевод нам преподавал полковник Павел Никитич Ангелов. Китель в орденских планках, сам полковник подтянутый, всегда выбритый. Язык, военную терминологию знал отлично и в нас вдолбил его на всю жизнь. Но мы, будущие переводчики, улавливали у него акцент. Как выяснил я полвека, именно полвека, спустя, Ангелов в последние годы войны служил в военной разведке в Канаде, так что акцент оказался канадским. Ангелов не был нелегалом, работал под крышей советского посольства в военном атташате. Работал именно по атомной проблематике. И там, в Канаде, обосновался английский учёный-атомщик Алан Мэй, который работал с нами. Но в 1945-м, когда мы были уже относительно близки к созданию атомной бомбы, агент решил было отказаться от сотрудничества. Признался своим советским кураторам: боюсь, что попал под колпак контрразведки — в Канаде она почему-то называется канадской конной полицией. Молодого офицера Ангелова послали к Мэю договариваться. В войну было не до сантиментов, и он надавил на учёного: вы так боитесь контрразведки, а вдруг кто-то расскажет, как вы нам помогали. Да, хотите — называйте шантажом, но Ангелов заставил его продолжить работу, и это очень помогло. Мэй передал нам образцы урана, многочисленные сведения о последних ядерных исследованиях, фамилии учёных, точные адреса атомных лабораторий. Но Мэй действительно был под колпаком. Контрразведка через него вышла и на Ангелова. Тот был вынужден покинуть Канаду. Продолжил служить в ГРУ, потом преподавал нам военный перевод. Так и остался фактически безымянным героем.

Они работали не за деньги, а за идею

— Много ещё таких безымянных героев?

— Думаю, да. Но в этом году, по мере приближения к 75-й годовщине Победы и к 100-летию Службы внешней разведки, которое официально будет отмечаться 20 декабря, рассекретят новых героев. Уже официально раскрыты Службой внешней разведки биографии полутора сотен разведчиков, совершивших свои подвиги вдали от Родины. На днях к ним добавились ещё семеро.

— Среди наших агентов были в основном американцы?

— Не только. Очень много англичан. Это, конечно, Ким Филби, который руководил так называемой «Кембриджской пятёркой». Вместе с Гаем Бёрджессом, Энтони Блантом, Джоном Кернкроссом и Дональдом Маклином они долгие годы добывали для нас самые разные секреты, в том числе и атомные. Маклин и Кернкросс первыми откликнулись на телеграмму Квасникова и в сентябре-октябре 1941-го, когда немец стоял под Москвой, передали ценнейшие документы по атомной проблематике. Но ясно, что далеко не всех наших друзей (так называют агентов) рассекретили. Есть железное правило: наших друзей-иностранцев не называют, даже если они уже умерли. У них же остаются родственники, порой очень близкие. Что, если в США или Великобритании гнев властей падёт на невинные головы?

— А они работали на нас за деньги или за идею?

— Многие агенты, даже большинство, помогали нам не за деньги, а на сугубо идеологической основе. Так, «Кембриджскую пятёрку» сама мысль о получении денег возмущала. Скажу вам больше: когда война близилась к концу, Сталин решил их отблагодарить: Советский Союз в знак благодарности хотел установить им немалую пожизненную ренту. Кстати, у каждого она была разной. Но все, не сговариваясь, заявили, что ни в коем случае не возьмут никаких денег. Ни родственник английского короля и хранитель его картинных галерей Энтони Блант, ни сын скромного шотландского торговца из овощной лавки Джон Кернкросс. Так поступали многие наши друзья. Некоторые принимали фунты или доллары, чтобы отложить на чёрный день, в финансовом плане обезопасить семьи в случае ареста. И это мне тоже понятно.

Играл в теннис с предателем

— А как вы считаете, что было самым большим провалом за 100 лет СВР?

— Не мне судить. Но с точки зрения историка, изучающего открытые архивные материалы, считаю, что это страшный провал «Красной капеллы» во время войны. Он случился из-за некоторой неосторожности разведчиков. Виноваты, в частности, и те люди, которые послали из Москвы на восстановление связи с членами «Красной капеллы» двух добровольно сдавшихся солдат вермахта — убеждённых антифашистов. Один из них, только-только добравшись до Берлина и ещё не встретившись с людьми из «Красной капеллы», заявился домой. А жену как раз увезли в роддом, куда он и рванул. И был там моментально арестован. Гестапо работало.

И под пытками он всех выдал, в том числе и своего напарника. Тот молчал, но хватило показаний одного несчастного, немцами потом зверски убитого. Это был лишь один из провалов «Капеллы».

Пытались установить потерянную связь с членами «Красной капеллы» из нейтральной Швеции. Это должен был делать сочувствовавший нам коммерсант, постоянно выезжавший по торговым делам в Третий рейх и не вызывавший у гестапо подозрений. Но в Берлине швед испугался. Важную «посылку» выбросил в урну. Честные немцы-антифашисты, иногда далёкие от коммунистических взглядов, годами на нас работавшие, были арестованы и умерли в муках. Целая сеть разведывательная была разгромлена.

— Известны случаи провалов из-за предательства. Это, наверное, ещё обиднее, чем чья-то неосторожность?

— Обидно — не то слово. Были у нас мерзавцы — предатели, которые выдавали тех, с кем вместе учились ещё в институтах, потом в школе разведки, затем работали. Предавали и совершенно неожиданно уходили на Запад. Бесспорно, огромный урон нанесли Гордиевский (работал на британцев, сбежал из СССР, в 1985-м и позже по его наводке раскрыли немало наших разведчиков и агентов. — Ред.) и Потеев (завербован американской разведкой, сбежал в США в 2010-м, сдал наших нелегалов, в том числе Героя Советского Союза нелегала Михаила Васенкова. — Ред.).

— Прочитала в вашей книге, что вы были знакомы с одним из предателей.

— Увы, это правда. С английским шпионом. В главе «В теннис со шпионом» я написал, как пять с лишним лет, с 1987 по 1992-й, работал во Франции собственным корреспондентом большой газеты и там познакомился с сотрудником посольства Виктором Ощенко — приятным парнем, чуть меня старше. Всегда в классной спортивной форме — в теннис играл блестяще. На этой теннисной почве мы даже перешли на «ты». Он был советником посольства, отвечал за научно-технические вопросы, экономику — пост важный, чувствительный. До этого долго работал в Лондоне в нашем посольстве. И был, как мне казалось, в некоторых вопросах несколько твердолобым: выступал на партсобраниях, призывая хранить верность партии, даже когда уже было понятно, что КПСС уходит. Но в то же время человек симпатичный. Я знал его жену, двух дочек — старшая успела поступить в МГИМО за время нашего знакомства. Мне уже пора было возвращаться домой, он тоже должен был уезжать. 1992 год. Все, кто возвращался, отправляли домой иномарки, а он принципиально купил «Волгу» и очень этим гордился. Ему оставалось работать в посольстве недели две. Виктор подошёл ко мне, сказал, что хотел бы продолжить наше знакомство в Москве. Пожали руки, договорились увидеться. А потом он пропал: сбежал с женой и младшей дочкой к англичанам.

— А старшая дочь в Москве осталась с «Волгой»?

— Старшая встретила машину в Ленинграде, привезла в Москву и, мне кажется, уехала к нему. Виктор Ощенко, как выяснилось, был английским шпионом, занимался научно-технической разведкой. Он выдал нескольких французов, которые были у него на связи. И они недолго, но отсидели — их французы как-то быстро помиловали. Когда он ушёл, многим припомнилось, что Ощенко работал в Великобритании, когда там трудился и Гордиевский. Может, этот подлец Виктора завербовал? А может, и наоборот. Кто знает? Дело тогда на сломе эпох не получило широкой огласки. Ощенко вместе с Гордиевским выступал свидетелем на суде, сдали они семейную английскую пару. Этих учёных, кажется, завербовали ещё в 1970-е. А потом теннисист исчез. Может, уехал в Штаты.

Ликвидатор, а не чистильщик

— Вы встречались с человеком, который занимался ликвидацией предателей за границей. Расскажите об этом знакомстве.

— Это была единственная встреча, которую трудно назвать знакомством. Один мой хороший знакомый попросил его в виде исключения даже не дать мне интервью, а просто встретиться со мной — без диктофонной записи, без упоминания фамилии, должности... Было ещё одно условие: я ни в коем случае не должен спрашивать о деталях операций. Встречались в разгар кризиса в 1998 г., это был уже пожилой и очень нездоровый человек. В кафе в центре Москвы выпили по чашке кофе, поговорили от силы минут 40, и больше я его не видел.

В годы войны он был разведчиком, ходил за линию фронта и притаскивал языков. И когда война закончилась, ему предложили стать сотрудником одного из специальных подразделений. Согласился. К тому времени он был уже женат, супруга тоже из разведки. И их учили, как я понял, недолго, потому что оба прошли войну, уже знали иностранные языки. У него первым, как говорим мы, переводчики, был немецкий. Скупой на откровения собеседник всё же поведал, что им пришлось работать в первые послевоенные годы в тех странах, где не было никакого социализма. Туда бежали те бывшие советские, которые во время войны перешли на сторону немцев. Я его спрашиваю: «Вы были чистильщиком?» Он очень обиделся. Сказал, что чистильщик — это тот, кто обувь начищает. Они приводили в исполнение приговоры, вынесенные этим людям советским судом. Я уточнил: «Ликвидатор?» А он сказал: «Называйте, как хотите, только не чистильщиком».

— Рассказал, как они занимались ликвидацией?

— Он с женой перемещался по Европе под чужой фамилией. Думаю, были нелегалами. Выманивали предателей на встречу около водоёмов. По крайней мере, пытались. Он вёл беседу, жена сидела рядом. Меня потрясло, как он, этот суровый человек, любил свою жену. Рассказал, что они прожили вместе всю жизнь, недавно она умерла. Так вот, уничтожением занималась в основном она. Потому что предатели держались с ним настороже, всегда следили за его руками, спиной не поворачивались. А на неё особо внимания не обращали. Действовала она всегда одним способом: в дамской сумке был пистолет, прямо из сумочки она стреляла и убивала наповал. А он, убедившись, что предатель мёртв, привязывал к нему камень и топил. Я спросил: знали ли эти люди про приговор? Ликвидатор усмехнулся: «Они знали, что сотворили, и мы просто приводили приговор в исполнение. Конечно, мы его не зачитывали, надо было уничтожать подонков, и мы уничтожали».

Сказал, что работали недолго, их отдел расформировали. И жила их семья счастливой жизнью. Когда мы встретились, он был уже на грани ухода: рак. Я спросил, не мучают ли воспоминания о той ужасной работе. «Знаете, — ответил он, — подонков надо было уничтожить. И эта участь выпала нам».

Мир был бы коричневым

— Николай Михайлович, вы очень много общались с людьми, которые воевали, знаете о тех событиях не по учебникам. Что чувствуете сейчас, когда просто на глазах начинают переворачивать историческую картину и не только в Польше?

— Мне так не хочется впадать в алармизм и пессимизм. Но меня это возмущает! Потому что я отчётливо представляю, что если бы не те разведчики, не те простые рядовые Красной армии, которые своё дело сделали, то не было бы и тех, кто их сейчас так хулит. Их родители, может, не выжили бы в той страшенной мясорубке. Мир остался бы и сейчас таким коричневым, в какой превращал его Гитлер. И слава богу, что этого не произошло. Но не произошло как раз благодаря этим людям, которых сейчас втаптывают в грязь.

Меня возмущают больше всего поляки. Есть такой человек, ему 10 февраля исполнилось 103 года, — Герой России Алексей Николаевич Ботян. Он прототип знаменитого майора Вихря и действительно спасал Польшу от того, чтобы город Краков и его жители не погибли. И вдруг, спустя 70 лет, это стало подвергаться огромному сомнению. Однажды мы сидели с Ботяном на пресс-конференции, Алексей Николаевич рассказывал о войне, и какой-то молоденький польский журналист начал говорить, что ничего этого не было. И Ботян так ему хорошо ответил...

— По-русски?

— По-русски и по-польски. Кстати, о Ботяне тоже до сих пор не всё рассекречено. Мы знаем о его военных подвигах, но после Победы он был нелегалом и работал вместе с женой. Однако где и над чем — неизвестно. Надеюсь, доживу до того времени, когда можно будет об этом рассказать. А сейчас я работаю над «Легендарными разведчиками — 3». Хочется рассказать о новых героях. О героях Великой Отечественной войны, о тех, кто уже ушёл, но сделал великое дело, а мы о них пока, к сожалению, не знаем. Пора бы и узнать.

P.S. Герой России Алексей Ботян скончался 13 февраля в Москве на 104-м году жизни.