Горе от любви

Любовь, накрывшая меня в детстве, была похожа на младенский, от которого дети чаще всего умирали. И действительно, хотелось умереть, но не от тайной любви, а от грязных прикосновений к святому чувству тринадцатилетней девочки.
Мы сидели в саду соседнего дома: давно сдружившаяся компания беззаботных детей тёти Кати, оставшихся сиротами после гибели отца на фронте, и я, вроде бы не сирота, но особо не нужная моим родителям, которые постоянно находились в состоянии холодной войны, переходящей иногда в кратковременные жаркие бои.
Самую меньшую Веру, по прозвищу Мушка, мы все жалели, но каждый по-своему: я украдкой приносила ей завёрнутый в газету куриный пупочек; старшая Рая, с досады полив её с ветки горячим составом внутренних отходов, тащила орущую сестрицу к куриному корыту с водой, обмывала лицо, руки и ноги и ласково называла Верочкой.

Третьим по старшинству был Володя, записанный в метрике по имени Гаврило, — так захотелось деду Чухлебу. Мы знали его двойное имя, поэтому применяли то или другое в зависимости от сложившихся обстоятельств, последнее — чтобы отомстить за разорённые наши хатки.
Самый старший — Ваня, никакой кличкой наделён не был, в нашем составе бывал редко, но если уж кто сильно накуролесил, мог надрать уши или поддать поджопника.

Набегавшись до изнеможения, мы расселись на траве под тенью деревьев; Мушка задремала, положив мне на колени голову, я же, зря времени не теряя, ищу в её голове вошек — тогда это было привычное дело. На кирпичиках с разведённым костерком братья установили ведро с кукурузными початками, от него уже исходит вкусный пар, и мы вдыхаем его с вожделением проголодавшегося нищего у церковного благотворительного стола; у Раи даже раздуваются ноздри, как у молодой кобылки на весеннем ветру. Я, глядя на неё, трясусь от смеха, боясь разбудить Верочку.

- И чем это у вас так вкусно пахнет? - вдруг раздаётся сзади меня.
Коля по прозвищу БАбык, двоюродный брат сёстрам и братьям Сидоренко (сидоренчатам по-уличному), спокойно подходит к братьям, по-взрослому здороваясь за руку с ними. Пока что я вижу только его спину. Но вот он, отойдя от пацанов, повернулся лицом, усевшись на бревно-скамейку. Я взглянула — и онемела... Необычно ухоженный для нашей компании мальчишка: беленькая рубашка с коротким рукавом (нам такая только снилась), аккуратно причёсанные, ещё влажные волосы, свежее, не засмаленное на солнце лицо и какое-то умное спокойствие всего облика.

Господи, что сделалось с моими руками, беспорядочно шарящими в волосах спящей Мушки? От растерянности я выдаю фразу, хуже которой и придумать нельзя: «Вставай, Верочка, пусть вошки ещё подрастут». Все загоготоли, мне же не до смеха, и я чувствую, как предательский жар разливается по моим ушам, а потом ползёт на лицо. Коля , сдержанно улыбаясь, смотрит на меня внимательно, словно изучает.
Верочка уже бегает вокруг ведра, что-то лопочет, меня же пригвоздил этот взгляд к расстеленной фуфайке, и я чувствую слабость и дрожь во всём теле. Опустив голову, я с ужасом смотрю на своё замызганное платье, на вытянутые ноги в цыпках и в пыли. Как же я раньше этого не замечала? Мы все тут одинаково неряшливые и непричёсанные — как вроде бы так и надо. Оказывается, можно быть другими, как этот Бабык, получивший прозвище за то, что он был любимцем бабушки Чухлебки; он откуда-то часто приезжал в гости, и тогда бабушка слепла от любви к нему и никого из пятерых внуков и внучек в упор не замечала.
- Они тут каждый день мне глаза мозолят, а Коля — редкий гость, - так отвечала она на упрёки обеих дочерей своих — Гали и Катерины.

Ваня уже кладёт каждому на подставленный лопух по два кочана, я же, зажатая ложным стыдом, оказалась последней. Покрутив по отвару вилкой, он смотрит на меня недоумённо, потом, подняв плечи до ушей, спрашивает:
- Как же так получилось, я же всех посчитал?

Всех, да не всех - Коля-то пришёл попозже. И стою я с этим дурацким лопухом в руках, как в той игре, которая у нас называлась «замри»: надо застыть в той позе, в которой тебя застала команда ведущего.
Коля спокойно поднимается со своего места и, глядя на Ваню, говорит обо мне в третьем лице, как будто меня тут нет:

- Пусть мои возьмёт, а я пойду домой, бабушка сегодня тоже кукурузу варит.
Чтобы не подсесть сразу к подаренной мне кукурузе, я, будто вспомнив что-то важное, наигранно весело реагирую:

- А у нас есть коровье масло, как раз к кукурузе, сейчас принесу.
- Давай тащи, - не поднимая головы, отзывается Володя-Гаврило.
Я птичкой срываюсь с места, а у самой в голове буравит мысль: господи, хоть бы не споткнуться и не выдать с потрохами своё замешательство и волнение.  Сидоренчата, вроде бы полные дури, всё замечают и тут же выдадут умозаключение в таком неприглядном виде, что, как говорится, хоть стой, хоть падай; а им что? Им на рот тряпку не накинешь.

Я забежала в хату — и сразу к зеркалу, давно покрытому пылью. В протёртый рваный круг на меня смотрит растерянное лицо; неухоженные волосы выбились из косичек и залохматились, как на цветке «нечёсана бырыня». На шее синяя жилка мерно пульсирует, будто под прерывистым током. Может, умыться?
Или вымыть ноги? Нет, это сразу заметят... Тогда мои прихорашивания мне соком выйдут - раскусят и задразнят.

Я беру тарелку с размягчённым маслом, иду медленно, чтоб выглядеть спокойной и даже равнодушной ко всему. Но напрасны мои мучительные притворства — Коля ушёл, и стало вокруг пусто и скучно.

К маслу тянутся по кругу замызганные пальцы, и каждый, зацепив кусок поболее, промазывает ещё горячие початки.

Какая гадость — эта кукуруза! Все, как поросята, сопят над ней, катают в руках и по-собачьи жадно выгрызают по несколько зубчиков.
На опустевшую тарелку я кладу свою порцию и молча ухожу домой. Одним кочаном я угощаю своего дурашливого Валета, другой сунула в сажок: пусть Васька насладится поросячьей едой.

Нет, в таком грязном платье ходить стыдно; когда мамка стирает накопившееся барахло, я надеваю рубаху-безрукавку, в которой сплю, сшитую бабушкой вручную, она из белого ситца, поэтому к концу дня уже не понять, какого она цвета вообще. Облачившись в ночной наряд не первой свежести, я стираю в тазике своё платье — впервые! Хорошо, что недавно прошёл дождь, и пресной воды — целая бочка. Мыльная вода — для того, чтобы вымыть ноги и руки.

Надо всё сделать по хозяйству, иначе мамка будет громко полоскать меня на весь двор.

Я даже суп сварила на кирпичиках, но боюсь, что, если он не понравится маме, она скажет, что его на собак вылей — и те не станут жрать.

Родители возвратились вместе на чабанской бедарке. Я, вся озабоченная, молча ставлю чашку на стол.

- Есть будете? Я супа наварила.
Мать оглядывается кругом, к чему бы придраться.
- А что это ты расстаралась? Не иначе, как сотворила что-нибудь?
Отчим первый уселся за стол и, хлебнув ложку-другую, сказал:
- Да хороший суп, я давно такого не ел. И продолжал, облизав ложку:
- Напрасно ты на неё наезжаешь, похвалила бы лишний раз. Легче всего пустить вразнос да леща испечь. Разуй глаза: хозяюшкой она у нас вырастет.
- Ой, батько, поджал бы ты хвост и не спешил похвалу из рукавов сыпать. Сегодня всё хорошо, а назавтра посмотрим, лучше уж не спешить мёдом по губам мазать.
Наевшись, пошли отдыхать. Как же хорошо, когда они не ругаются! Но так бывает редко.

Я боюсь идти к сидоренчатам, и захватывающие до одурения игры с ними кажутся мне сумасбродными, иногда даже постыдными. Сейчас бы я ни за что не согласилась быть пиратом при взятии богатого корабля. Корабль — это наша хата-развалюха. На чердак можно было залезть с двух сторон — со стороны сенЕй, карабкаясь по двери и уцепившись за выступавшую балку, и с внешней стороны, если приставить лестницу к открытому лазу.

Капитаном, отражающим натиск грабителей, неизменно назначался Володька-Гаврило. Мы со смехом и диким ором, повязав наискосок головы платками, лезли с двух сторон, капитан же отбивался как мог и почти всегда успешно: он бросал нам на головы всякое тряпьё, клубки нарезанных лент для половиков, какие-то ссохшиеся куски овчины — в общем, всякий лёгкий хлам, накопившийся у бывших старых хозяев хаты. Измотавшись на двух оборонительных участках, оторвила с двойным именем решился на последний шаг: с высоты корабля стал поливать нас горячей желтоватой струёй, и мы, ошарашенные таким приёмом, сползли на землю. Пока вытирались подолами платьев, кто-то сообразил, что струя иссякла и можно снова ринуться на абордаж.
Вскоре все шесть или семь человек оказались на ветхом чердаке. Ура! Победа!
При первом же обильном дожде вода с потолка потекла ручьями в нескольких местах в передней комнате, и мы с мамкой едва успевали подставлять посудину, какая только нашлась в нашей хате.

- Чёртов дед Заяц, обманул нас, втюхал дуракам развалину — и радуется, что избавился, - ругалась мамка. - За такие деньги легче было бы новую хату построить.
Нет, сейчас бы я не решилась на такую неприглядную во всех отношениях игру в пиратов.

В одиночестве я стала слышать пение птиц, особенно меня волновало заклинание иволги: во веки веков! во веки веков! Я всматривалась в густую крону орешника, куда она постоянно прилетала, и никак не могла её обнаружить. Как выглядит эта чарующая невидимка? И однажды она взлетела, показав золото своего оперения! Сердце моё заколотилось так, будто я увидела сказочную жар-птицу. Теперь я не только слышала и слушала её дивное пение, но и хорошо представляла её всегда праздничный наряд.

Если подняться чуть вверх, на покрытый душистым чабрецом бугор, то ещё издали услышишь непрерывное пение зависших в небе жаворонков. Меня всегда удивляло, как они лишь в частом трепыхании могут не падать и оставаться на той же высоте? Все птицы летают, а этот волшебник летает на месте, извлекая из своего крохотного тельца чудную непрерывную трель даже в самые жаркие дни.

Однажды мне выпало счастье увидеть пару жаворонков, быстро передвигающихся по земле меж кустами: сами они ничем непривлекательной серой окраски, хвост как у воробья, но зато на головках - острые хохолки, словно боевые миниатюрные шлемики. Бойцы, однако!

Я стала беспокойно спать: меня бесконечно волновало утреннее и вечернее пение перепёлок — пить-пиить! пить-пиить! - плачутся они в сухой созревшей пшенице. А тут ещё и радио — чёрная картонная тарелка - в утренних концертах по заявкам голосом певца Виноградова постоянно напоминает мне о чудесных полевых птицах, живущих рядом с нашим хутором.

Всю ночь поют в пшенице перепёлки
О том, что будет урожайный год,
Ещё о том, что за рекой в посёлке
Моя любовь, моя судьба живёт.

Через дорогу в зарослях акации я обнаружила небольшой куст розы — там когда-то жили люди, умершие во время голода. И вот в тишине, в полутени я наслаждаюсь запахом первого распустившегося розового блюдца — настолько крупными были цветы безымянного сорта розы — моей тайной любви к ней и душевного неспокойствия. Осенью, когда листья акации разлетелись от холодного ветра жёлтыми мелкими бабочками, я пришла сюда, чтобы выкопать розу и поселить её в своём саду. Но — увы! - на её месте осталась лишь свежая чёрная земля, посыпанная опавшими розовыми лепестками.

Я со своими грёзами жила одна, не с кем было поговорить и открыть душу.
В маленькое оконце, которое выходило в соседний сад, я наблюдала игры моих ровесников, но сама там бывать опасалась: вдруг при Коле обзовут меня обидной кличкой или толкнут так, что упаду в грязь или пыль...

Я слышала, как, завидев двоюродного братца, Верочка-Мушка с радостью кричала: «Бабык, Бабык пришёл к нам!», - и висла у него на шее. Он никак не реагировал на свою кличку, сажал неразумную сестрицу на шею и галопировал с ней по саду. Он был совершенно здоровым мальчиком, я же была поражена вирусом тяжёлого безответного детского чувства.

Однажды развесёлая ватага играла на улице, Коля бегал вместе со всеми. И я решилась пройти через эту галдящую ораву, просто так, независимо, спокойно, для отвода глаз поедая яблоко. Иду, а колени предательски подгибаются, яблоко съедено вместе с сердцевиной, только жёсткий сухой хвостик застрял в зубах.
Все пацаны тётки Марфы ЛЮбой играли в жмурки, пулей пролетая по двору, дома оказалась только самая старшая — Клава. Ей было уже за 18, говорили, что у неё есть жених. Мы разговорились, и Клава рассказала мне, как они с Петром ходят гулять на пруд и он каждый вечер ждёт её на свидание.

В порыве откровения и я призналась, что мне нравится Коля Чухлеб.
- Вы уже целовались?
- Да ты что? Он даже ничего не знает об этом.
- Чудачка, - сказала она. - Все целуются, когда любят друг друга.
После такого разговора появилось гадкое чувство, что Клавка без приглашения вошла в мой сад и потоптала ногами мои любимые астры.
Вечером мама пошла на посиделки к Марфе, прихватив с собою кувшин молока : все соседи жалели брошенное Афанасом семейство и помогали кто чем мог.
Она вернулась поздно вечером, когда я перед сном решила выпить стакан молока с сахаром.
Залезая под одеяло, она спокойно задала мне вопрос, от которого чайная ложечка в моей руке забилась безостановочно по стакану мелкой дробью, издавая глухой звук.
- И что ты нашла в этом Бабыке? У него батько гуляка, и он таким же будет.
У меня хватило сил поставить стакан на стол, не расплескав содержимое.
Я молча залезла на печь, но лёжа не могла дышать, и мне пришлось всю ночь сидеть в углу затравленным зверьком с мыслями о смерти.
Мать ушла на работу, не разбудив меня, как обычно. Я залезла на чердак и стала смотреть сквозь щели в камыше на улицу, где беззаботно играла ребятня.
До сих пор пытаюсь понять, откуда появилось чувство страха и позора? Какое преступление я совершила? Не оттого ли, что взрослые никогда по-доброму не относились к чувствам молодых людей? Она ж бегает за ним, как собачонка... Да он же давно с ней таскается... Сам гуляка, и сын его таким же будет: поматросит, да и бросит, а она в подоле принесёт... Только так могли отзываться о молодых бабы, будто и не было у них никогда своих сердечных приключений и переживаний.
Я стала по-детски рассуждать, как умереть так, чтоб не было больно. Я видела покойника, которого только что сняли с верёвки. Ннет!!! Я так не хочу!!!
Лучше подождать зимы, а потом, когда наметёт снегу под самую крышу, сделать в отвесном сугробе дыру, залезть туда и тихо умереть. Говорили у нас, что это самая лёгкая смерть. Вот только жаль, что не увижу, будет ли плакать по мне мамка. Знать бы, что не будет, то и не стоит умирать. Я буду жить совсем по-
другому!
Время вылечило меня от младенческой болезни.
Когда у каждой из нас уже была своя семья, я, встретившись с Колиной двоюродной сестрой, рассказала ей о своей детской влюблённости в Бабыка. Оказывется, она об этом ничего не знала. Поведала мне, что брат живёт с семьёю в соседнем районе, жена страшно ревнивая и к тому же грязнуля. Сын - пьяница, ему за тридцать, а он до сих пор не женат. Коля, ложась спать, крестится и читает «Отче наш».
- Да мы бываем у них иногда. Звонит часто и приглашает в гости. У них там природа замечательная. Хочешь, поедем с нами недельки через две? Вот и увидишь, как живёт предмет твоего детского увлечения...
- Нет, Рая, совсем не хочу. Прошло столько лет... Пусть останется у меня в памяти чистый, аккуратный, черноглазый мальчик, лицом похожий на свою маму Полину, тихую женщину, покорную своей нелёгкой судьбе.

Февраль, 2020 г.