Все внешнеполитические заявления российских руководителей разных уровней делаются исключительно для внутренней аудитории. Символические жесты — тоже в основном ориентированы внутрь. Возможно, совпадение сроков визита Владимира Путина в Сербию с очередной годовщиной натовских бомбардировок Белграда — случайность, зато использована она была максимально эффективно и эффектно. Собственно, и первая площадка, откуда Владимир Путин послал сигнал электорату по поводу Ливии и позиции коллеги по дуумвирату — Воткинский завод, — тоже была удачно подверстана к новостям из Ливии.
Почувствовав эманации власти, услышав, так сказать, his master’s voice, голос хозяина, зашевелился не только щенок Баффи, но и безупречные политические барометры — Дума и Никита Михалков. Наследник династии, неизменно в течение десятилетий выполнявшей любой приказ любого правительства, лишь бы оно было «от Бога», заявил, что если бы пришлось выбирать следующего президента, то он, Никита Михалков, выбрал бы Путина, а не Медведева. Дума, принимавшая заявление по Ливии, замучившись страдать шизофренией, заняла позицию, скорее поддерживающую премьера, а не президента, за которого заступался глава Комитета Госдумы по международной политике Константин Косачев. Российский парламент внезапно проснулся, ненадолго став местом для дискуссий. Но для того лишь, чтобы засвидетельствовать свое почтение премьеру и аккуратно дистанцироваться от главы государства.
Бои за внутриполитические плацдармы не в первый раз в сверхновой истории России разворачиваются на внешнеполитическом направлении. Именно в 1999 году, во время натовских бомбардировок Югославии, в российском политическом классе, а вслед за ним и в общественном мнении наблюдался небывалый всплеск национализма, ксенофобии и антиамериканизма. Что превосходным образом сплотило нацию в преддверии очередной чеченской кампании, чехарды с премьерами и появлением феномена Путина, почва для которого была унавожена по последнему слову агрополитики. Тогда, правда, работал мотив «славянского братства», химеры, которая действует удивительно избирательно: никто не вспоминал о нем, когда советские танки входили в Прагу или когда совсем недавно продолжились баталии вокруг реабилитации жертв Катыни.
Сейчас довольно трудно убедить широкие массы, что нам как нации необходимо гневно осудить агрессора, морально поддержав нашего друга Каддафи, без которого жить не могут продавцы русского оружия. Как-то не вырисовываются четкие контуры славянско-арабского братства, символом которого до сих пор остаются обжигающие объятия Брежнева и Арафата. Согласно опросу Левада-Центра, который, правда, состоялся до ливийских событий, за ориентацию российской внешней политики на арабские страны, Кубу и Северную Корею ратуют 8% респондентов, за европейский вектор — 48%, за американский — 22% (столько же, сколько и за Индию с Китаем). Зато прослойке, которую метафорически иногда называют «политической элитой», запутавшийся Запад сделал фантастически щедрый подарок: завядшие воспряли, молчащие — заговорили. И все это на фоне слухов, что В.В. Путин таки определился со своим будущим.
Ливия очень пригодилась во внутренней политике Путину и очень не ко двору пришлась Медведеву. Словесные интервенции президента не утихомирили, а, наоборот, раззадорили политический класс, немедленно вставивший ногу — обутую в дорогую обувь, импортированную из стран-агрессоров, — в трещину в тандеме. Слова Косачева и помощника президента Сергея Приходько не делали погоду в политической атмосфере сегодняшней России. Заявление Виталия Чуркина, постоянного представителя России в ООН, по поводу того, что резолюция СБ ООН открывает двери для проведения масштабной военной интервенции, возможно, и открыла ему массивную дверь обратно в здание на Смоленской-Сенной (на должность замминистра иностранных дел). Но это кадровое решение, скорее всего, и в самом деле было плановым, а не связанным с ливийскими событиями. Кстати говоря, пока российские политики со вкусом погружаются в африканские страсти, российский МИД занят тихим профессиональным делом: министр иностранных дел Сергей Лавров аккуратно объезжает постреволюционный арабский мир, встречаясь с ключевыми игроками, в том числе из Лиги арабских государств, — здесь выстраивается собственно внешняя политика, а не внутренняя.
Диалог ветвей власти и дуумвиров, судя по всему, не закончен. В конце концов, Ливия не единственный сюжет, который может иметь предвыборное значение. Что же до Дмитрия Медведева, то у него есть все шансы войти в «историю», которая будет переписываться в следующий путинский президентский срок, в качестве пособника агрессивных планов евроатлантической военщины. А вектор российской внешнеполитической доктрины станет «африканским» — по той географической точке, с которой начался раскол российского политического класса.
Комментарии