Ещё раз про любовь

         В Заветнинской средней школе значилось четыре параллельных восьмых класса — немыслимое количество учеников в сельской школе по сравнению с нашим временем.

  Выпускных — столько же, отчислений было мало. В нашем сборном 8-г учились дети из близлежащих хуторов. Основную массу составляли учащиеся Вревской семилетней школы и хутора Андреевского. По дисциплине 8-г так и оставался на последнем по литере месте, бешеный класс, как его называли некоторые учителя. Но по успеваемости гэшники не уступали восьмому «а» - самому сильному из восьмых. На перемене у доски, где больше места, в ненастные холодные дни постоянно ворочалась куча мала мальчишек. Девочки оставались за партами, зубрили, готовясь к следующему уроку.

   Школьную форму — коричневое штапельное платье с подшитым белым воротничком — ввели как обязательную, когда мы учились уже в девятом классе. Готовой формы в магазинах ещё не было, её шили местные портнихи.

В нашем сборном училась Лёля Логачёва, девочка со средними способностями, но с красивым серебряным голоском. Школа её знала как певунью. И ещё у неё был особый крой школьного платья: кокетка, спускающаяся мысом от середины проймы рукавов.

     - Оля, - пристали мы с подругой к замужней дочери тёти Насти, считавшейся неплохой портнихой на селе.

     - Сшей нам такие же платья, ну пожалуйста, - упрашивали мы, показывая нарисованный фасон.

     - А зачем вам эти кокетки? Вы что, сопли собирать в них будете?

  Обидевшись, мы замолчали на целую неделю. Оля приходила к матери, а мы сразу прятались в другую комнату и, прикрыв дверь, сидели дулись, как тесто в деже.

     - Девчата, хватит пузыри пускать, - не выдержала общительная молодая женщина.

     - Давайте ваши отрезы, я уже одно такое платье сшила, вроде бы неплохо получилось. Хотите, я вам ещё сделаю выбитые воротнички к платьям, сейчас их можно только в Армавире на толчке купить.

   Когда мы получили готовые школьные платья — а Оля шила их с любовью и старанием,  про подготовку к урокам было забыто, как про батарею Тушина у Толстого в «Войне и мире». Целый вечер мы не отходили от зеркала, висевшего на стене.

    Мы строили позы: вот мы перед фотоаппаратом сидим рядышком для снимка по пояс, потом Рая, пристроившись сбоку и спрятав своё плечо за моё, поднялась повыше, я внизу; а вот мы стоим друг против друга — здороваемся. Уже поздний вечер, тётя Настя укладывается спать, а значит, нам посидеть при свете можно только полчаса. Улеглись, глаза в потолок, какой там сон!
  И вот оно, счастливое утро! Я захожу в класс вся озабоченная, лицо нахмуренное. А что такое? Я как все, в платье-форме коричневого цвета. Ах, воротничок! Ой, какая ерунда! Он у меня давно валялся дома, вот пришила...  Тоня, с которой мы вместе с первого класса, тянется рукой к моей шее, ей обязательно надо всё пощупать. А руки, небось, не очень чистые. Я непроизвольно отклоняюсь от неё.

  - Шура, - поворачивается ко мне впереди сидящий Володя Плужник, - ты сегодня такая красивая.

Только он, городской мальчик, попавший в сельскую школу по каким-то семейным обстоятельствам, может вот так запросто, с улыбкой на пухлых мальчишеских губах сказать девчонке приятные и добрые слова.

   - Тебе показалось, - кокетничаю я.

   - Я всегда такая..., - и прикусила язык.

  Что говоришь, дурочка? Что ты всегда красивая? Зимой в рабочей фуфайке с закатанными рукавами — красивая? В материных кирзовых сапогах с задранными носами — красивая? Светлое платье не по сезону (зелёный по белому полю горошек!), когда уже все девчонки в форме - красивая?

  Я чувствую, как начинают гореть мои уши, потом красные пятна поползут на щёки и лоб.

   - Шур, - не унимается Володя, - у нас в палисаднике расцвели пионы, ба -альшие! Я завтра один тебе принесу, он как раз под цвет твоего лица.

   Кхм... Это что? Похвала или подкалывание? Я легонько ткнула насмешника карандашом в плечо. А он и рад такому вниманию.

Снова повернувшись, смеётся своими карими, цвета гречишного мёда глазами, ресницы длинные, немного загнутые, наверное, они предназначены были девочке, а попали вот этому пересмешнику.

    - Шур, у тебя есть платочек?

    - Нет, - отвечаю я резко, боясь какого-нибудь подвоха.

    - Ну тогда возьми мой, - и протягивает выглаженный мужской платок с голубыми полосками по краям.

    - Помахай им вместо веера, а то я спиной слышу, как от тебя пышет жаром.

Я хватаю платок и прячу его в парту.  - Больше ты его не получишь!

Галина Петровна, вытянув шею, строго смотрит в нашу сторону. Этого достаточно, чтобы мы замолчали и наконец услышали, о чём говорит наша классная.

  Дома я достаю платок из портфеля. Рука сама прикладывает его к щеке, и я слышу запах душистого туалетного мыла «Ландыш». Закрываю глаза: крохотные белые букетики, двигаясь по кругу, звенят птичьими голосами и маленькими колокольчиками на изящном цыганском бубне Эсмеральды. Эту прелестную весеннюю музыку сопровождают редкие бухающие удары моего сердца.

  Почему музыка любви ходит в паре с непроходящей болью?

  Зачем эти тревожные бессонные ночи?

  Что за развлечение у маленького Купидона — попадать влюблённым стрелой прямо в сердце?

  Не ангельская это работа — делать немыми уста и прогонять кровь до сумасшедшего пульса.

На первый урок пришла заранее, когда по классу ходят несколько человек. На моей парте лежит чуть распустившийся пион, почти бутон.

     - К тётке приехала родственница из района, и для неё срезали самые крупные, - объясняет Володя.

  Я прикладываю цветок к лицу, и он приятно и нежно холодит мои щёки. Мы, деревенские, совсем не обучены словам благодарности, восхищения, а тем более, любви.

  Мы их, конечно, знали... Но сказать мальчику о своих чувствах хоть каким-то намёком — позор. Страшнее всего заработать репутацию, которая выражается в словах «она за ним бегает».

 Бегать могли только мальчишки. Но разве мы обращаем внимание на тех, кто за нами бегает?
Рядом со мной сидит небольшого роста, плохо одетый мальчик из многодетной семьи. Фамилию Кусков мы переделали в Кусочек. Разве Кусочка можно полюбить?

  Тоня по секрету мне сказала, что он просит меня не покупать билет в кино. Вот ещё новость! Я демонстративно прохожу мимо него в кассу. Девчонки толкают меня в бок: «Ну не бери билет, Миша уже купил и стоит ждёт тебя». Ха! Пусть лакомый Кусочек смотрит кино с двумя билетами, он того стОит!

  Купидон-несмышлёныш наделяет влюблённого розовыми очками, а того, по ком дённо и нощно болит душа, рядит в белые одежды, которые спадут с него только тогда, когда с человеком съешь не один пуд соли.

  Володя умный воспитанный мальчик, которому интересно общаться со мной. Но не более того.

Места за партами были закреплёнными. Наша классная «мама» знала, кого с кем посадить, чтобы дети, даже если они старшеклассники, учились, а не болтали и не паясничали. Но как только начинался урок географии, мы пересаживались по своему желанию, потому что Ольга Николаевна постоянно смотрела на свои часики, готовая уйти по своим делам ещё до звонка.

  Она репой усаживалась за стол и, не вставая, длинной указкой водила по карте, вещая самой себе о южном и северном полушариях. Володя подходил к Кусочку и вежливо просил пересесть на его место, а мы, мол, с Шурой пообщаемся. Миша молча сидел с опущенной головой, будто не понимая, чего от него хотят.

   - КУсочка, - шепчу я ему на ухо, делая ударение на первом слоге, - ну пересядь, всего на один урок, пожалуйста...

Бедный Миша сдёргивается с места и выходит из класса — географичка всё равно ничего не заметит.

   - Шур, ну ты меня любишь? - а у самого весёлые чёртики в глазах.

Чтобы не выдать себя и чтобы ответ не выглядел серьёзно, я пишу ему по-немецки: «Naturlich, ich liebe dich, sehr, sehr”.(Конечно, я люблю тебя, очень, очень) Прочитав, смеётся, довольный.

  - А что за книжку ты читаешь на уроках?

  - «Сельские Ромео и Джульета»

  - Это не Шекспир?

  - Ну раз «сельские», то не Шекспир.

  - Ты хорошая девчонка, вот вырасту, женюсь на тебе...

Вот так раскованно и весело идёт разговор до самого звонка. Для Володи он приятное развлечение, для меня ночная мука и утренние грёзы в полудрёме.

  Мы закончили девятый класс. Расстаёмся на три летних месяца. Разлетелись, как напуганные воробьи, в разные стороны. Ожидание всегда длится долго, для меня оно оказалось целой жизнью, новой, возвышенной, научившей меня видеть мир волшебным и красочным.

В нашем саду воркует пара диких голубей. Интересно, птицы когда-нибудь стареют? Вам приходилось видеть птиц дряхлыми и немощными? Наверное, их старость не берёт, потому что они постоянно летают. Своим птичьим скрдечком они, верно, переносят трудности, страхи бытия и чувствуют нежную привязанность друг к другу. А когда они поют, может быть, им горько плачется? Эта голубиная пара живёт у нас уже несколько лет, и у них, как у людей, несомненно, есть свой ангел-хранитель.

  Вчера дедушка привёз нас с подружкой на колхозную пасеку. К вечеру ему надо вернуться домой, а нам так хочется провести ночь в шалаше.

   - Оставайтесь, - приглашает Люба Дзюба, девушка постарше нас с музыкальным сочетанием имени и фамилии.

   - И мне веселее будет.

На закате солнца сонные цветы и травы тоже пахнут мёдом. Медленно наступают сумерки, а за ними тёмный вечер влезает в пасеку огромным неповоротливым медведем. Постепенно начинает светлеть небосвод, по которому невесомо роятся звёзды-пчёлы, прогоняя мохнатого любителя мёда.

  Втроём мы укладываемся головами наружу, чтобы подольше, пока не одолеет сон, полюбоваться ночным небом. Сквозь заросли лесополосы к нам пробрался игривый тёплый ветерок и начал весело теребить наши волосы. Вверху, наверное, ветер-дед погнал по небу облака-парусники, которые, клубясь, превращаются в убегающих шаловливых девчонок с распущенными волнистыми волосами.

  Крадучись, с востока приплыла полная луна. Она то совсем спрячется за белым кораблём, то вдруг остановится и повиснет котелком, раскалённая, с закопчёнными смугами. Маленькие недотроги-облака, боясь расплавиться, обходят оранжевый шар стороной: «Скорей-скорей, бегом-бегом», - шепчут они, догоняя большие тучи, чтобы спрятаться в их живительной прохладе.

Перед утром нас разбудило какое-то странное тявканье, отрывистое и приглушённое. Собака? - не собака.Да это лисица, - говорит нам Люба.

   - А что, лисы тоже мёд едят?

   - Да нет, им курочка лучше всякого мёда. Старшая пасечница Смоленская Нина принесла десяток подросших цыплят, пусть, говорит, на воле вырастут. Смотрим, через неделю осталось только восемь. Тут же рядом, в посадке, нашли кучку перьев. Унюхала-таки, плутовка. Для оставшихся пришлось натянуть сетку, а на ночь закрываем их в старой собачьей будке. Вот она, рыжая собака, и тявкает по утрам, жалуется, как в том стихотворении для детей: «Злые люди бедной киске не дают украсть сосиски».

  Нам нравится слушать Любу. Мы уже чувствуем, как душная ночь сменилась нежной прохладой. Небо на востоке начало тихо розоветь, образовалась длинная кайма, которая на глазах росла в высоту, превратившись в огромный алый плед. А вот и огненный сегмент солнца выплыл из-за горы и начал постепенно увеличиваться до полного круга, который, поднимаясь, съел зарю и, как хамелеон, начал приобретать другую окраску, голубоватую, на которую стало больно смотреть. На старых деревьях застучал неугомонный дятел. В литки уликов стали вылезать пчёлы. Какие они осторожные: высунут головку — и назад; и так несколько раз: туда-сюда, туда-сюда. Наверное, они, как синоптики, определяют влажность воздуха. Станет сухо — сразу за работу.

  Над костерком, ограждённым кирпичами, уже дышит паром чумазый чайник. На столе с двумя парами скрестившихся ножек стоит тарелка с медовыми сотами. Но после вчерашнего медового изобилия мы с удовольствием едим сало с остывшей печёной картошкой и крутыми яйцами. А вот чуть остывший кипяток можно подсластить кусочками мёда с воском.

  Издали раздаётся скрип телеги, а затем и сдержанное, почти ласковое поругивание деда привередливой Ласточки. По пути Кузьмич прихватил самую главную хозяйку пасеки — Смоленскую, она сменяет Любу Дзюба. Мы, не мешкая, пока дед сливает родниковую воду для пчёл, усаживаемся на бричку.

  Через полчаса мы уже едем по просёлочной дороге, которая разрезает пополам широкое поле скошенного овса. Ласточка с весёлым настроением без понуканий спешит домой. У бегущего рядом жеребёнка в короткой светлой гриве играет ветер, как в молодом ковыле. Заслышав скрип телеги и разговор людей, дорогу перебегает перепуганный заяц. Дед, приложив к губам два пальца, пронзительно свистит. Ласточка от непривычного звука прядёт ушами, тянет голову набок, словно оглядывается на возницу.

  Высадив Любу на Вревском, мы спускаемся с горы прямо к речке. Мягкими губами Ласточка тянет в себя воду; поднимет голову, посмотрит по сторонам, роняя кисею прозрачных капель, и опять пьёт, пьёт.

  Я встаю с телеги сразу за речкой, чтобы идти домой не по улице, а за огородами: тут всегда прохладно и мягко босым ногам. Вьюнок покрывает разросшуюся крапиву, напоминая военную маскировку. У самой воды поднимаются рыжие свечи камыша — признак приближающейся осени.


   Торжественных сборов накануне нового учебного года в наши времена не было. Но 1-го сентября мы, не договариваясь, приходили заранее, чтобы встретиться, поговорить и порадоваться друг другу после долгих каникул. Захожу в класс — гул приветствия, восторг, обнимания с девчонками.

  Глаза мои ищут того, кто незримо был со мной бесконечное лето. Одноклассники, повзрослевшие, загорелые, один за другим появляются на пороге с лучезарными улыбками на лице.

  Всякий раз, когда открывается половинка двери, сердце моё комочком падает вниз, но, получив сигнал «напрасная тревога», медленно возвращается обиженным ребёнком, которому посулили конфетку, а потом, развернув пустую обёртку, сказали, что это была шутка.

  Что с ним случилось? Опаздывает? Заболел? По каким-то причинам бросил школу?Спросить бы у кого-нибудь... Нет! Спросить — значит, выдать себя. И так девчонки подкалывают: светится вся, будто влюбилась...

  Прозвенел звонок.На пороге Галина Петровна, наша классная. Высокая, причёска всегда подобрана и держится на голове пышной буханкой хлеба. Лёгкий пиджак с коротким рукавом и строгая прямая юбка. Нос с небольшой горбинкой делает похожей её на юношу. Потому и получила она прозвище Паренёк, необидное и соответствующее её характеру.

 Подошла к столу, заваленному астрами; кивнув в знак благодарности, улыбается и начинает так мило, по-детски краснеть. Говорила что-то приветственно-торжественное, потом, произнеся фразы из Пушкина   «Кто не пришёл? Кого меж нами нет?», начала делать перекличку по прошлогоднему журналу.

   - Плужник!

  Тишина. Замешкавшаяся староста класса, Люся Дьяченко, вскочив, объясняет: «Володя уехал в Таганрог к маме, там и будет учиться».

  Господи! Средь ясного неба со взрывом треснула шаровая молния! Её искры, горячие и колючие, мелким градом бьют по моим щекам и глазам — так больно!

  Беседа Галины Петровны с классом слилась в общее звучание, без слов и отдельных реплик. Иногда раздавался дружный короткий смех.

 Очнулась, когда прозвенел звонок.

Любовь как болезнь: у кого-то со временем она исчезает бесследно, а у кого-то переходит в хроническую. От большого болезненно-восторженного чувства остался спресованный ком, спрятавшийся где-то в груди. Он, как пуля в плоти раненого, не-нет, да и напомнит о себе, иногда тупой болью, иногда нежным толчком ребёнка в утробе матери.