Джугашвили ПРОТИВ Джугашвили

Не знаю, как вас, читатель, а меня этот рядовой, казалось бы, факт – в конце концов, в войне погибли десятки миллионов – до сих пор занимает какой-то скрытой в нем тайной. Нет, не криминальной тайной, не военной, не политической, а той, что сродни тайнам древних мифов. Вот был отец, повелитель миллионов подданных, обитавших на одной шестой всей земной суши; диктатор, с которым по могуществу мог сравниться только его военный в ту пору противник, Гитлер. И был сын – глубоко, видимо, несчастливый человек, мало, как мне кажется, похожий на отца: мягкий, рефлексирующий, неврастеничный, искавший себя и не находивший, словно придавленный тяжелой отцовской тенью.

Он был настолько неудачлив, что его взяли в плен в первые же дни войны, 16 июля 1941 года, под Витебском, когда 14-я танковая дивизия, где старший лейтенант Джугашвили командовал артиллерийской батареей, попала в окружение в составе крупных соединений Красной Армии.

Он оказался настолько мужественным, что провел в плену год и девять месяцев, не попросив пощады у немцев (а они этого ждали и пощадили бы, правда, ценой компромиссов, которых от него и добивались) и не обратившись с просьбой о помощи к отцу (на это, впрочем, рассчитывать было бесполезно, что сам Яков отлично понимал).

Говорят, что знаменитая фраза, которой Сталин ответил на предложение выменять Якова на фельдмаршала Паулюса, – «Я солдат на маршалов не меняю» – якобы выдумана кинорежиссером Озеровым, когда он снимал киноэпопею «Освобождение», где фигурирует история Якова. Это полная чушь: мальчишкой я слышал про эту фразу от своего отца, никакого «Освобождения» тогда еще не было. Что же, ее мой отец выдумал? Это то, что называется апокриф: так ли Сталин сказал или иначе, может быть, в менее афористической форме (на афоризмы он большим мастаком не был), но смысл его ответа на предложение об обмене был именно таким: отверг с порога. (Предложение-то было сделано, это исторический факт). Есть еще вариант, что, ответив отказом на немецкое предложение, Сталин потом объяснил кому-то из своих присных: мол, согласись он, его бы «не поняли» миллионы отцов воюющих солдат. Если это правда, то лишний раз свидетельствует о своеобразии (мягко говоря) сталинского понимания отцовских чувств. Вот уж в чем бы его отцы поняли, так именно в этом. Они его «не понимали», когда он миллионы их детей в ГУЛАГ загнал и сгноил там. А вот если бы он человечность проявил, хотя бы к собственному сыну, – поняли бы. Удивились бы, правда. Но поняли.

И вообще: какие-такие отцы узнали бы, что Сталин вызволил собственного сына? Откуда? Из нацистской пропаганды? Как узнали бы, так и проглотили бы это знание вместе с собственным языком…

Я же поступок отца, который мог спасти сына от смерти и оставил медленно умирать в плену, никогда понять не мог. Поэтому, наверное, так эта история отца и сына Джугашвили меня еще в детстве задела, до сих пор волнует, заставляет к ней возвращаться, попытаться ее пережить как-то изнутри. Понятное дело, с позиций брошенного в лагерной грязи сына, а не отца, задумчиво посасывающего трубку и роняющего свое иезуитски-нероновское: «Я солдат на маршалов не меняю». Да ведь и вдуматься: фраза-то пустая, ложно-пафосная. Каким-то рынком центральным разит от этой логики менялы. Ну, обменял бы тогда своего Якова на солдата, а не на маршала. Если бы любил. Что мешало? Наверное, то, что не любил.

Впрочем, по порядку об этой семейной истории. Готовясь о ней написать, я и в Тбилиси съездил, к живущим там сыну и внуку Якова Джугашвили, Евгению Яковлевичу и Якову. Не сказать, чтобы встречи с ними добавили много нового о Якове Джугашвили и его отношениях с отцом. Яков пропал в плену, когда сыну Евгению было пять лет, да и не жил никогда с его матерью, так что личных воспоминаний об отце у Евгения Яковлевича никаких. Тем не менее для понимания психологии Джугашвили-Сталиных эти встречи, конечно, кое-что дали.

Сыновья Сатурна

До 14 лет Яков и не видел отца. Он родился 30 марта 1907 года в Баку, это был первый сталинский брак, с Екатериной (Кето) Сванидзе, сестрой друга по подполью, Алеши Сванидзе. Говорят, Сосо очень любил Кето – даже уступил ее настояниям и венчался с ней по церковному обряду. И когда она вскоре после свадьбы (Якову не было и года) умерла от горячки, овдовевший Сталин на похоронах плакал. И больше его плачущим никто никогда не видел. Однако любовь к Кето не помешала ему позднее уничтожить чуть ли не весь клан Сванидзе, начав с Алеши. А сыном, как я уже сказал, до 1921 года он и не интересовался, того воспитывала то ли тифлисская тетка, то ли кутаисский дед.

С сыновьями, конечно, особая история, тут дело не только в Якове. У Сталина ведь их было четверо, не считая приемного: помимо Якова и Василия (сына от брака с Надеждой Аллилуевой), еще двое незаконных (одного он «прижил» в сольвычегодской ссылке в 1911 году, другого – в туруханской, в 1917-м). Незаконные сыновья отца вообще никогда не видели, а законные натерпелись от него хуже, чем от чужого. Он любил, вопреки всем кавказским традициям (и любил тоже, конечно, на свой манер), только единственную дочку, Светлану. Интересно: называл ее «хозяйкой». Словно опасался, что кто-то из сыновей узурпирует право «хозяина» (между прочим, именно так звали Сталина – за глаза, конечно, – в «ближнем круге» послевоенных лет). Ну, чем опять же не мифологический сюжет? Помните отца Зевса, греческого бога времени Кроноса (в римской мифологии – Сатурна), который пожирал своих сыновей, потому что ему предсказали, что один из них убьет его и займет его место? Вот так и бог нашего, советского времени. Только, в отличие от греческого предтечи, своего Зевса он не просмотрел.

Вернемся к старшему сыну, Якову. Когда Сванидзе привезли его в Москву к отцу, тот встретил сына без всякой радости. Его поселили в проходной комнате, на диване, отгородив личное жизненное пространство лишь простыней на веревочке. В этом-то как раз ничего особенного не было, в ту пору пол-страны так жило, без собственного угла или в таком вот углу в буквальном смысле слова. Яков почти не говорил по-русски, за что, видимо, Сталин (сам говоривший с чудовищным акцентом) и назвал его «полудиким». И чувствовал бы он себя в Москве, в сталинском доме, совсем неуютно, если бы не одно «обстоятельство» – мачеха. Замечательный человек, Надежда Аллилуева, которая была всего-то на десять лет старше пасынка, приняла его как родного. Позднее кто-то из биографов даже пустил сплетню, что у них был роман и Сталин чуть ли не застукал их в постели. По-моему, чушь, для такой версии фактов нет ровным счетом никаких. Надежда была серьезной женщиной. Вот другой «кровосмесительный» слух – что Надежда была дочерью Сталина, о чем он ей якобы сказал во время семейного скандала незадолго до ее самоубийства, – возможно, и имеет под собой какие-то основания: с матерью Надежды, своей ровесницей, молодой Сталин встречался в Баку в первые годы прошлого века.

Да и когда было быть этому «роману» Надежды и Якова? Уже в 1925 году Яков собрался жениться, словно стремясь побыстрее покинуть отцовское гнездо и начать самостоятельную жизнь. Отец жениться запретил, сказав, что сначала надо закончить институт. При всей их отчужденности его влияние на личность Якова было, видимо, так велико, что сын страшно переживал, вплоть до того, что даже пытался покончить с собой. Стрелялся на кухне, неудачно – пуля прошла навылет, – вызвав поначалу отцовскую насмешку (недотепа, даже застрелиться не мог!), а затем и полный разрыв – «пусть живет, где хочет и с кем хочет», как Сталин написал в письме Надежде.

Яков уехал со своей Зоей в Ленинград, куда их позвал Киров, жили они там у аллилуевских родственников, Яков закончил курсы, стал электромонтером. В 1929 году Зоя родила девочку, которая вскоре умерла, почти сразу после этой трагедии распался и брак. Словно капитулируя, Яков вернулся в Москву, поступил в институт инженеров транспорта. Отец никакого участия в нем по-прежнему не принимал. Когда сын поступил в институт, Сталин позвонил ректору и спросил, не ходатайствовал ли кто-либо за Якова Джугашвили. Получив от оторопевшего и едва не потерявшего дар речи ректора отрицательный ответ, повесил трубку.

Любимец женщин

После первой семейной истории, так трагически закончившейся, Яков долго не женился. Говорят, он имел успех у женщин, что немудрено: мужчиной он был интересным, в стиле того времени – красивым этакой романтической, испанистой красотой. Гораздо интереснее отца и рыжевато-белесых единокровных брата и сестры. А главное, в глазах у него была и глубина, и нежность, и мягкая печаль, которой не было ни у кого из Джугашвили-Сталиных. Все унаследовали холодный сталинский «рысий», как его кто-то назвал, взгляд. А у этого глаза, видимо, материнские. Так что, уверен, влюблялись в него за его реальные достоинства, не за фамилию. Тем более что, как мы видим, к золотой молодежи Яков отношения не имел и вообще своим родством не щеголял.

В 1934 году он познакомился с очередной красивой девушкой, Ольгой, приехавшей из захолустного Урюпинска поступать в авиационный техникум. По какому-то судьбоносному стечению обстоятельств, этой встречей он тоже был обязан Аллилуевым. В своем Урюпинске Ольга жила по соседству с кем-то из аллилуевской родни. За компанию с ровесницей-подружкой из этой семьи и приехала в Москву поступать. Здесь в доме Аллилуевых и познакомилась с Яковом. (Надежды Сергеевны, напомню, к тому времени уже в живых не было: она покончила с собой в 1932-м).

От этой связи, так и не оформленной в брак, и родился сын Евгений. Сегодня единственному сыну Якова Джугашвили семьдесят, и, сидя в своей ничем не примечательной, скромной тбилисской квартире под большим портретом Сталина, напечатанным, судя по иероглифам, в Китае, Евгений Яковлевич рассказывает мне историю своей семьи. С самого начала, впрочем, оговорившись, что от большого сталинского клана он всегда был в стороне. Все-таки незаконный отпрыск. (При этом похож на деда, как ни один из внуков и даже сыновей.)

Рожать Ольга уехала в родной Урюпинск, бросив учебу в авиатехникуме, дала новорожденному свою фамилию. Но вскоре от Якова пришла весть с просьбой «переименовать» ребенка в Джугашвили, что и было сделано. Если Яков увидел своего отца впервые, когда ему было 14, то у Евгения такая встреча произошла гораздо раньше – в два года мать повезла его в Москву показать Якову. Но больше он его и не видел, так что можно считать, что отца он не знал вовсе.

К тому времени Яков женился на артистке Юлии Мельтцер, у них уже родилась дочка. Как рассказывает Евгений Яковлевич, новая жена Якова предложила его матери оставить мальчика в Москве, в их семье. Чего мать, естественно, делать не стала. Исходя из нынешних, весьма тяжелых, насколько я знаю, отношений с семьей Джугашвили-Мельтцер, Евгений Яковлевич предполагает, что Юлия отдала бы его в детский дом, если бы мать вняла ее просьбам и оставила сына в Москве. Кто ж теперь, однако, знает, что было в голове у этой красивой женщины, которой жизнь с Яковом ничего, кроме несчастий, кажется, не принесла. Сталин ее категорически не принял из-за ее еврейского происхождения, а когда Яков попал в плен, то и вовсе распорядился арестовать.

Три недели войны

Яков Джугашвили оказался в немецком плену уже в первые недели войны. Фото 27 августа 1941 года BETTMANN/CORBIS

Перед самой войной Яков Джугашвили окончил артиллерийскую академию РККА, стал профессиональным военным и на фронт отправился уже 23 июня. У отца аудиенцию не получил – был только короткий телефонный разговор, в котором Яков сообщил, что уходит на фронт, на что Сталин отреагировал: «Иди и воюй». Впрочем, уж кто-кто, а Яков родительских сантиментов от него и не ждал.

Воевать пришлось недолго, а знаний, приобретенных в академии, как я подозреваю, и вовсе не было возможности применить. Потому что отступать с такой скоростью, с какой отступала РККА в первые недели войны – по нескольку десятков километров в день, – ни в одной академии не учат. Миллион убитых и более семисот тысяч пленных за первые три недели войны – таких потерь не знала ни одна армия за всю мировую историю.

Старший лейтенант Яков Джугашвили начал свою войну 27 июня 1941 года, приняв командование батареей 14-го гаубичного артполка, которая вступила в боевые действия в полосе наступления 4-й танковой армии группы армий «Центр». 4 июля батарея попала в окружение в районе Витебска. 16 июля Яков Джугашвили был взят в плен. Война для него закончилась, но самые тяжелые испытания ждали впереди.

Не знаю, был ли плен Якова ударом для Сталина-отца. А вот для Сталина-главнокомандующего это был страшный удар. Начать войну так катастрофически неудачно – да еще и дать в руки противнику такой пропагандистский козырь, как сдавшийся в плен сын…

Тут странным образом переплетаются два противоречащих друг другу обстоятельства. При всей неразберихе, царившей в эти дни хаотического, панического отступления, в командовании 14-й танковой дивизии, в которую входил 14-й гаубичный артполк (а в его составе – батарея Якова Джугашвили), ни на минуту не забывали про этого, особенного старшего лейтенанта. Когда кольцо окружения грозило окончательно замкнуться, комдив 14-й полковник Васильев лично выслал начальника особого отдела (очевидно, это было 11 июля, когда Витебск был сдан) с приказом забрать Якова в свою машину и вывезти из окружения. Яков отказался. Через несколько часов машина вновь выехала с тем же приказом – и вернулась с тем же результатом.

Но почему тогда с самого начала Яков был брошен на этот, самый безнадежный участок фронта – запад Белоруссии, направление Барановичи – Витебск?

Непонятно. Понятно, что сам Яков искал, подобно лермонтовскому Печорину, свою пулю, поэтому и отказался уезжать с начальником ОСО. Но кто все-таки так «недоглядел» его самого?

А реакция на пленение Якова Джугашвили была бурная – с обеих сторон. 20 июля 1941 года берлинское радио передало:

«Из штаба фельдмаршала Клюге поступило донесение, что 16 июля под Лиозно, юго-восточнее Витебска, немецкими солдатами моторизованного корпуса генерала Шмидта захвачен в плен сын диктатора Сталина — старший лейтенант Яков Джугашвили, командир артиллерийской батареи из седьмого стрелкового корпуса генерала Виноградова».

Мать Якова Екатерина Сванидзе

В тот же день из Ставки пошла шифровка:

«Жуков приказал немедленно выяснить и доложить в штаб фронта, где находится командир батареи 14-ого гаубичного полка 14-ой танковой дивизии старший лейтенант Джугашвили Яков Иосифович».

Из чего явствует, что особистами след Якова был начисто потерян, видимо, еще за несколько дней до пленения 16 июля, и его поиски возобновились только после информации, прозвучавшей по радио противника.

А к тому моменту Яков уже не просто как четверо суток был в плену. Он был каким-то образом идентифицирован – ведь попавшие в окружение советские воины уничтожали документы, значит, кто-то донес – и 18 июля 1941 года допрошен в штабе генерал-фельдмаршала Гюнтера фон Клюге, командующего 4-й танковой армией группы армий «Центр» (несколькими неделями позже стал командующим группой армий «Центр»).

Честно говоря, у меня нет особого доверия к «протоколам допросов Якова Джугашвили», рассекреченным у нас только в 90-е годы. В стенографически точном виде они, насколько мне известно, не публиковались. А те пользующиеся особым доверием ФСБ журналисты, которым дали возможность в них взглянуть, при цитировании допустили столько неточностей, что пользоваться их переложением как документом рука не поднимается. Очевидно, дело в том, что перед «публикаторами» ставилась задача опровергнуть тот скомпилированный вариант записи допросов Якова Джугашвили, которым оперировала немецкая пропаганда, размножив его в виде десятков тысяч листовок и разбрасывая в первые месяцы войны на передовой. В немецком варианте Яков представал пораженцем, критиком действий командования Красной Армии и даже оппонентом собственного отца.

Тем не менее во всех «вариантах» первого допроса Якова, проведенного 18 июля 1941 года в штабе фон Клюге капитаном Решле, фигурирует такой вопрос и такой ответ:

– Каковы ваши отношения с отцом?

– Не такие хорошие. Я не во всем разделяю его политические взгляды…

Тогда же были сделаны и распространялись вместе с листовками фотографии Якова в окружении немецких офицеров. Вид он имеет на этих фотографиях совершенно убийственный. Какой-то обугленный, словно изнутри испепеленный человек.

Весной 1943 года Яков погиб в немецком концлагере при неясных обстоятельствах, якобы крикнув: «Охрана, стреляй!» BETTMANN/CORBIS

Да и откуда было взяться оптимизму? Он понимал, что он – не обыкновенный пленный, а карта в игре по-крупному. И помощи ему ждать неоткуда. Поэтому записка, которую Яков 19 июля 1941 года адресовал отцу, вызывает большие сомнения в своей подлинности:

«Дорогой отец! Я в плену, здоров, скоро буду отправлен в один из офицерских лагерей Германии. Обращение хорошее. Желаю здоровья, привет всем, Яков».

Приказ № 270

Можно себе представить, какую ярость вызвала эта записка у «дорогого отца». Он ее получил с опозданием, 7 августа 1941 года. То есть не получил, а узнал о ее факте от Жданова, в ту пору члена Военного совета Северо-Западного фронта, которому, в свою очередь, доставили немецкую листовку с факсимильным воспроизведением этого послания Якова.

А 16 августа был подписан печально знаменитый приказ № 270 Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии, в котором «сдающиеся в плен врагу командиры и политработники» были объявлены «злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину».

Мне кажется, что это и был ответ Сталина на записку сына. Конечно, у приказа 270 были и другие, более общие мотивации, он полностью соответствует и, как в фокусе, концентрированно выражает самую суть сталинской политики, идеологии, вообще – отношения к людям. Но его частная и глубинная психологическая подоплека, сдается мне, – ответ Якову, ставшему отныне среди сотен тысяч других без вины виноватых «злостным дезертиром» и «предателем Родины».

Ведь не случайно почти сразу после этого приказа, в сентябре 1941 года, была арестована Юлия, жена Якова. По воспоминаниям Светланы Аллилуевой, как раз в сентябре вся их семья вернулась в Москву из Сочи, куда их отослали с начала войны, и отец сказал ей: «Яшина девочка пусть остается пока у тебя… А жена его, по-видимому, нечестный человек, надо будет разобраться…» Разбирались почти два года, Юлия вышла из тюрьмы весной 1943-го, совершенно седая.

Мы никогда не узнаем, как Яков отреагировал на приказ 270. Но он, конечно, понял, помимо, так сказать, исторического смысла документа, и другой, совершенно личный. По немногим свидетельствам очевидцев, он еще больше замкнулся, ушел в себя. Осенью 1941 года его перевели в Берлин, где им занялась служба пропаганды Геббельса. Его комфортно разместили – по одним сведениям, в отеле, по другим, в отдельном флигеле. Но, собственно, ничего больше добиться от него, кроме того, что уже добились, сфотографировав еще в июле с совершенно потерянным видом и записав его высказывания о хаосе, царящем в рядах Красной Армии, не могли. Да и чего можно было добиваться – непонятно. Ведь уже ясно было, что первый шок от его ареста у Сталина прошел и дальнейшая судьба сына ему безразлична.

Вместе с тем, наверное, надежды на то, что Якова можно будет с выгодой обменять, у нацистского командования оставались. И среди нацистов были наверняка любящие отцы.

Заложник номер один

В начале 1942 года Якова перевели в лагерь – это был офицерский лагерь «Офлаг XIII-Д» в Хаммельбурге. Затем, весной того же года, – в аналогичный по статусу лагерь в Любеке. Здесь с ним встретился некто Казбеги, тоже военнопленный, бывший грузинский князь, которого лагерное начальство, конечно, специально «свело» с Яковом, чтобы найти хоть какой-то ключик к этому замкнутому, находившемуся в постоянной депрессии человеку. Казбеги оставил после войны короткие – несколько страниц – воспоминания, дополняющие человеческий портрет Якова Джугашвили. Он пишет, что Яков как-то признался ему, что был «тайно, по-рыцарски влюблен» в свою мачеху, Надежду Аллилуеву, и помнит, как накануне ее смерти, ночью, проснулся от душивших его слез. Несколько раз Яков говорил о Надежде: «Это был ангел; единственный после матери человек, кто был со мной ласков и нежен». Видимо, отсюда и «танцевала» бурная фантазия беллетриста, расписавшего целый роман между Надеждой и Яковом. Что ж, беллетристика – в отличие от настоящей литературы – всегда примитивнее жизни. На самом деле между Яковом и Надеждой действительно существовала какая-то глубокая, но отнюдь не пошлая, не адюльтерная связь. Вспоминал Яков и то, что в младенчестве «бабушка Катя» (мать Сталина) тайком его окрестила. По воспоминаниям князя Казбеги, Яков держался в лагере на особицу, «был чужд казарменной похабщины, пошлятины, избегал матерщины».

Яков с дочерью Галиной

Есть сведения, что в конце 1942 года Якова вновь доставили в Берлин по личному указанию Гиммлера, который вместе с Розенбергом встречался с ним. Существует предположение, что Гиммлер заинтересовался Яковом, потому что хотел использовать эту «карту» в случае сепаратных переговоров о мире. Но, мне кажется, в 1942 году Гиммлер не мог глядеть так далеко и не созрел даже для гипотезы таких переговоров.

В феврале 1943 года Яков Джугашвили был переведен в концлагерь Заксенхаузен, в особый барак, где, помимо него, содержались сын бывшего французского премьера Леона Блюма и племянник Черчилля. Тогда же и возникла идея обменять Якова на фельдмаршала Паулюса, сдавшегося в плен, как известно, 31 января 1943 года. Это предложение было передано через председателя шведского Красного Креста графа Бернадота. Ответ Сталина известен. Эта история сразу облетела мир. Не мог не знать о ней и Яков, так как, по свидетельствам очевидцев, по лагерной трансляции в Заксенхаузене она звучала не раз. Равно как и фраза Сталина о том, что «у нас нет военнопленных – есть изменники родины», и его ответ «у меня нет сына» на вопрос британского журналиста о судьбе Якова Джугашвили.

14 апреля 1943 года Яков Джугашвили погиб в Заксенхаузене при невыясненных до конца обстоятельствах. То ли был застрелен при «попытке к бегству», когда не подчинился приказу войти в барак и бросился к ограде из колючей проволоки. То ли до всякого выстрела успел до этой ограды добежать и погиб при прикосновении к ней от тока высокого напряжения. Разночтение версий, скорее, формальное: очевидно, что и в том, и в другом случае Яков сам спровоцировал собственную смерть.

Реакция отца была своеобразной. Почти тут же из куйбышевской тюрьмы выпустили вдову Якова Юлию. Как мне теперь совершенно очевидно, выполняя свой приказ

№ 270, Сталин и ее держал в заложницах, «предостерегая» пленного сына от каких-нибудь «неверных» шагов. Каких? Ну, к примеру, вступления в РОА. Не стало человека – не стало и проблемы.

Наследники Сталина

Так закончилась эта трагическая жизнь. Смерть стала освобождением для самого Якова, для его вдовы и маленькой дочери.

По странному стечению обстоятельств, вскоре после его гибели перебралась в Москву из своего Урюпинска и Ольга, мать старшего сына Якова, Евгения. Словно их тоже вернули из ссылки, пусть и добровольной. Женя поступил в московскую школу, потом в Калининское суворовское училище. Учился на общих основаниях: единственной привилегией, как рассказывает сам Евгений Яковлевич, было то, что, когда отправлялся на каникулы в Москву, получал комплект нового белья. Суворовцем, принимая участие в параде на Красной площади, единственный раз в жизни видел деда – на трибуне. («Дедом я его никогда не называл и не называю, – оговаривается сам Евгений Яковлевич. – Какой он мне дед? Вождь, товарищ Сталин – вот он кто для меня…»)

В Калинине, к слову, он учился со своим двоюродным братом Александром, сыном Василия. Саша был на несколько лет младше Жени, и тот его опекал в годы учебы, между ними, как вспоминает сам Евгений Яковлевич, была необыкновенная дружба. Потом их пути разошлись – во всех смыслах. Из Александра Бурдонского военный не вышел, зато вышел замечательный театральный режиссер. Родство со Сталиным, как мне кажется, наложило на его личность и на творчество загадочную, почти трагическую печать.

А Евгений Джугашвили пошел по военной линии. В год смерти Сталина он как раз окончил училище, вернулся в Москву, мать написала письмо тогдашнему министру обороны Булганину с просьбой помочь с приемом сына в высшее учебное заведение. Тот поставил резолюцию: «Приветствую первого внука, который хочет учиться».

Для Евгения Яковлевича Джугашвили Сталин – не дед, а прежде всего вождь Фото ЛЕОНИД ВЕЛЕХОВ

Вспоминая смерть Сталина, Евгений Яковлевич рассказывает, что пришел в день похорон домой к Василию, но тот его на саму церемонию не взял. На похороны Женя пошел с дядей.

После смерти знаменитого деда ему, как и другим внукам, была назначена пенсия в тысячу рублей вплоть до окончания вуза. Евгений закончил Академию имени Жуковского, но времена были уже хрущевские, и больших перспектив с такой фамилией по военной линии перед ним не намечалось. Какое-то время работал специалистом-радиотехником в группе академика Королева, участвовал в запуске гагаринского корабля. Потом окончил Военно-педагогическую академию имени Ленина и перешел на педагогическую и научную работу, преподавал историю военного искусства – сначала в Академии Генштаба, потом в Академии имени Фрунзе.

Евгений Яковлевич – убежденный сталинист. Та эпоха для него – золотой век нашего отечества. Он оправдывает все, вплоть до массовых репрессий, объясняя их необходимостью ликвидации «пятой колонны». Оправдывает он и поведение Сталина в ситуации с Яковом: государственный муж не мог повести себя иначе.

Настоящий сын своего отца – и правнук своего прадеда – и Яков Джугашвили, сын Евгения Яковлевича, молодой грузинский художник. «Сталин правильно себя повел с Яковом, – говорит он. – Семья была для него частью страны. Он никому не делал никаких поблажек».

Честно скажу, я большего ожидал от встречи с этими людьми. Ведь первоначальный-то замысел был написать о них – еще одной ветви этого исторического для России рода. Как мне казалось – самой драматической ветви. Даже вдвойне драматической: нелюбимый сын Яков и обойденные его любовью и заботой потомки Якова.

Но никакого особенного драматизма в реальности я не заметил. Разговор так и не вышел на личную интонацию. Сперва Яков – крепкий молодой человек с приятной, располагающей к себе улыбкой – рассуждал о том, что страна пошла по неправильному пути после сталинской смерти, а при Сталине все было нормально, и разговоры о большом терроре на самом деле большое преувеличение. Потом Евгений Яковлевич еще более складно говорил о роли Сталина в истории.

Нет, поймите меня правильно: меньше всего я ждал от них обличений сталинщины. Было бы даже, наверное, противоестественно, если бы разговор принял такое направление. Но и политическую риторику выслушивать от людей с такой семейной историей было не очень интересно. Что ж, видимо, блеск дедовой славы – вот что они прежде всего ценят в истории своей семьи.

Я сидел и вспоминал, как Александр Васильевич Бурдонский много лет назад рассказывал мне о своем отце, Василии Сталине. Очень сдержанно рассказывал – отношения с отцом были непростые, – но сколько в этом рассказе было человеческого переживания. Без эмоций, даже сухо он вспоминал, как отец умер в Казани, почти в нищете, и гроб с его телом стоял на каких-то колченогих табуретках.

…Уже заканчивая разговор с Евгением Яковлевичем, я обращаю внимание на то, что на стенах квартиры висят несколько больших портретов Сталина – и нигде ни одного, пусть небольшого изображения отца. Евгений Джугашвили на мгновение испытывает какое-то замешательство, идет к стеллажу и из вороха бумаг достает фотографию отца в военной форме. «Вот, все никак не соберусь окантовать», – несколько смущенно говорит он.

Его сын Яков разделяет взгляды отца и во всем оправдывает Иосифа Сталина Фото ЛЕОНИД ВЕЛЕХОВ