Поездка в город детства (первая часть)

1.

Река текла величаво меж широких берегов, шумно радовалась перекатам, показывала свой непростой норов, подмывая высокий меловой берег и унося вдаль белёсую прядь, окрашенных наспех водяных струй.

Яркий, ленивый и знойный полдень. Даже рыба ленится клевать. Матвей с друзьями, Максимом и Мишкой, расположился на травке, в густой тени старого серебристого тополя. Снизу его белые, словно пушистые, листья, казались выгоревшими, как вихры мальчишек.

Выкладывая из пакетов нехитрую еду, собранную предусмотрительно на вечерней зорьке, они деловито тут же режут помидоры и огурцы, чистят варёные яйца, на игрушечную тарелочку высыпают соль из стеклянного аптечного пузырька.

- Мотька, а тебя на скока бабка отпустила?

- А как коров погонят с луга, так надо будет сворачиваться, - ответил спокойный и рассудительный Матвей.

- Мне сегодня можно ваще домой не ходить, - недовольно бурчит Мишка. – У бати зарплата. Опять будет пить и с матерью ругаться.

- Ты будешь на сеновале ночевать? Везёт, - завистливо вздыхает худенький, болезненного вида Максим, - а я в душной комнате на перинах мучаюсь.

- Хотел бы я так мучиться, - усмехнулся Мишка, - бабка каждое утро тебе то блины, то оладушки.

- Ты на него глянь, его откармливать надо, а то опять полгода проболеет, - справедливо замечает Матвей.

- Да у меня просто кость тонкая, - слабо и неубедительно возражает Максим, подвигая белые овалы яиц ближе к Мишке.

- Счас пожрём, макнёмся и сбегаем в старый орешник, - вдруг бодро объявляет Миша свой дальнейший план действий. У него всегда был какой-нибудь план действий. – Там, навроде, грецкие орехи уже почти поспели. Наберём, от зелёнки очистим и наедимся.

- А не пронесёт? – опасливо интересуется Максим.

- Если боишься, не ешь, - парирует вечно голодный Мишка.

Быстро перекусив, ребята перво-наперво сворачивают удочки, собирают вещички и прячут в тайное место на берегу, меж высоких зарослей кустарника. Они уже научены горьким опытом. Две зловредные пираньи – белобрысые и голенастые девчонки, года два назад украли у них всю одёжку, унесли и на их же заборы повесили с оскорбительными записочками.  Другой год изрезали леску удочек, одежду испачкали, а в обувь наложили камней и притопили у берега. Ох, как ругалась бабушка. Вещички пришлось выкинуть, зато бабуля Серафима, которую Матвей, сколько себя помнил, звал Булей, подарила Мишке крепкие шорты защитного цвета, красную футболку и новенькие чёрные кеды. Всё было «чутка» великовато, зато и служило Мишке года два, а шорты так и все три года.

Купались мальчишки в тихой заводи, которую местные называли Дунькиным омутом. Там река, словно огромная кошка, лениво выгибала свою гладкую спину, и затихала перед узким, зажатым огромными валунами перекатом, будто собираясь с силами перед решающим прыжком.

По мягкой прогретой пыли тропинки двинули к лесу. Эта ласковая, словно шёлк, серая пыль снилась Матвею в редких тревожных снах, когда он особенно уставал в длительных переходах по скалам или прибрежным камням, когда экспедиция казалась безрезультатной.

Слово «экспедиция», словно сигнал «к бою» прозвучало в голове Матвея отчётливо и резко. Из сна он вынырнул мгновенно, ещё ощущая тепло приснившегося телу солнца, не стерев счастливой мальчишеской улыбки с лица и того блаженного состояния души, которое ощущал только на каникулах у бабушки.

Стоп. Вчера случилось что-то плохое, что-то непоправимое. Телеграмма. Мама прислала телеграмму. Бабуля умерла.

Матвей сел на неудобном чужом диване, который жалобно скрипнул под тяжестью ста килограммов мышц.  Минуту он приходил в себя, потом встал и решительно отдёрнул тяжёлую штору, закрывавшую запорошённое снегом окно. Тут же в комнату заглянул его друг и бывший сокурсник Тимофей.

- Чего вскочил? Рейс до одиннадцати утра отложили. Спал бы ещё…

- Сон приснился.

- Кошмары мучают?

- Наоборот. Детство, лето, солнце.

- Надевай халат и пошли на кухню. Кофе хочется, - честно признался Тимоха и, шлёпая босыми ногами, исчез в коридоре.

Из-за непонятно откуда налетевшего бурана рейс Владивосток-Москва отложили на сутки. Еще часов двенадцать от Москвы до родного города. Это если повезёт попасть на фирменный поезд. А если нет, то и все шестнадцать на обычном скором.

Матвей понимал, что не успевает на похороны, и чувство вины горьким комом подкатывало к горлу. Конечно, матери помогут соседи, наймёт кого нужно, но его-то не будет, чтобы поддержать, чтобы было к кому прислониться…

- Послушай, Мотька, - шумно прихлёбывая из большой чашки, начал Тимофей, - тебе же сны не снятся. Сам говорил когда-то. Или иногда и твой компьютер в башке глючит?

- Лучше б вовсе не снились. От них одни неприятности.

- От снов твоих? Это как?

- А вот как приснятся, так что-то случается.

- Сюда мать не поедет?

- Куда сюда? В пустую ведомственную квартиру, в которой я не бываю месяцами? Это ты у нас дальше лаборатории носа не высовываешь, а я скачу горным козлом по островам.

- Тебе вон целую кафедру в Новосибирске предлагали.

- Да мне и Петр Иванович золотые горы сулит, зовёт в нашу альма матер.

- Так чего же ты?

- Да хотел ведь сам серию экспериментов закончить.

- Без тебя Борис всё доделает, не маленький. Тебе уж лет пять назад можно было докторскую защитить, а ты всё носишься по экспедициям, как мальчишка-лаборант.

- Теперь уж хочешь – не хочешь, а придётся в кабинетах штаны просиживать.

- Это ты кого сейчас обманываешь? А задуманная супер-лаборатория? Чует моё сердце, это мы с Маринкой скоро к тебе переедим, на материк.

- Кстати, а Маринка где?

- С детьми к родителям укатила. Болеют старики.

2.

«Болеют старики», - эта простая фраза пульсировала в голове, пугая своею страшной сутью во время перелёта. Мысли о матери не давали покоя. Казалось, она совсем не стареет уже лет двадцать. Мама, как и Буля, должны были жить вечно, потому что Матвей их любил.

Отец погиб в авиакатастрофе, возвращаясь из командировки. Он так часто и подолгу бывал в этих командировках, что жизнь без него почти не изменилась. Матвей как раз заканчивал институт: отчёты по практике, дипломная работа, предложение сразу сдать кандидатский минимум… Закрытый ящик гроба никак с отцом не ассоциировался. Рядом с мамой на похоронах стояли ещё крепкие дед и Буля. Нет, он не был бездушным чурбаном, он всё понимал. Умом понимал, но не верил. Это было какое-то недоразумение. Матвей первый раз потерял тогда близкого человека, и потеря казалась абстракцией, не имевшей к нему отношения.

Через полгода он пришёл на могилу к отцу и неожиданно для себя самого расплакался, как мальчишка. Отец хотел, чтобы сын занимался наукой. У сына всё складывалось, как хотел отец, только вот порадоваться он уже не мог, не мог положить ладонь на плечо и сказать, как умел только он: «Ну ты силён, бродяга!»

На похоронах деда Матвей не был. Он в тот день только-только долетел до Владивостока, и бабушка запретила матери «дёргать» внука. Характер у Були был кремень. «Пусть Матвей помнит деда живым и красивым», - сказала, как отрезала. Мама, конечно, недели две спустя проговорилась, но было поздно куда-то мчаться.

«Уж не сама ли Буля всё подстроила так, чтобы он не успел и её увидеть мёртвой, в гробу?» - эта мысль при всей дикости была не лишена какой-то глубинной правды. Буля не хотела бы, чтобы внук, любимый и единственный, запомнил её неживое лицо.

«Болеют старики». Нет его мать ещё совсем не старуха. Надо срочно жениться и подарить ей внука. А лучше внучку. Её нельзя оставлять одну: люди стареют и умирают от осознания своей ненужности.

Жениться? А что? Хватит уже этих производственных романов. Хотя женщины, надо признаться, появлялись в его жизни и бросали его сами. Не было у него ни времени, ни желания ухаживать, дарить цветы, завоёвывать, как бывает в кино. Молодые женщины сами инициировали отношения, не лишенные приятных моментов, но разговоры о браке пресекались сразу. Наверное, он был лишён способности любить. Такой вот недостаток, как отсутствие слуха или зрения…

Зато он беззаветно любил Булю. Любил лёгкий ванильный запах её волос. Любил обнимать её большое мягкое тело, любил чувствовать замкнувшееся за спиной кольцо её сильных рук. А как ему нравилось садиться на пол рядом с креслом и класть голову ей на колени. Она всегда говорила, что он, Матвей, нежный и ручной, как котёнок, что его непременно окрутит какая-нибудь «лахудра».  И Матвей, действительно, был ручным. Как ручная граната.

Женщины, которые вначале говорили ему о своей любви, уходя, называли его бесчувственным болваном, гадом, сволочью последней, паразитом и другими замечательные именами с соответствующими эпитетами.

«Главное, поставить себе цель. Это я умею. Определить критерии выбора и сформировать желаемый образ. Жених я завидный, так что всё должно получиться… Господи, какая пошлость, какие глупости лезут в голову», - Матвей даже дёрнулся, чтобы отогнать дурацкие мысли.

- Мужчина, вас что-то беспокоит? – голос стюардессы прозвучал возле самого уха участливо-интимно. – Водички, сока? У нас на борту есть аптечка, если нужно…

- Нет, ничего не нужно. Я просто задремал. Спасибо.

Аккуратная попка, обтянутая красной узкой юбкой, двинулась по проходу дальше. Стюардесса периодически склонялась к кому-нибудь, изображая профессиональную доброжелательность.

Вторую часть полёта он бездумно смотрел на облака, словно перегорел предохранитель и все его чувства и мысли отключились.

В Москве Матвею повезло. Он быстро добрался до Комсомольской площади и успел купить билет на поезд, уже стоящий на платформе. Несмотря на дождь со снегом и пронзительный ветер, двери вагонов долго не открывали. Продрогший, он вошёл в полупустое купе. Поздоровался с попутчицей, которую толком даже не рассмотрел, выпил горячего чаю и, едва коснувшись головой подушки, уснул.

Родной город встретил его новеньким снегом и лёгким морозцем. В квартире, в его любимой холостяцкой берлоге было пыльно и душно. Он взял ключи от гаража, и с тем же таксистом доехал до гаражного кооператива, где скучал его «немецкий друг». Фольксваген, как и гараж, достались ему от отца, который почти не ездил на этой машине, да и Матвей не так часто и долго её эксплуатировал, зато раз в год, в отпуске, он приезжал в мастерскую, где сосед по дому тщательно машину осматривал и каждый раз при этом просил её продать.

С вокзала Матвей сразу же позвонил маме, но она передала трубку какой-то женщине, и та сообщила, что бабушку уже похоронили, но они ещё на кладбище.

«Ну почему я не успел??? Почему???» - чувство вины и страшной, непоправимой утраты терзали душу, а главное, мучило абсолютное бессилие.

Резина на машине оказалась летней. Матвей даже обрадовался, что может заняться физической работой и сосредоточиться на повторяющемся порядке примитивных действий. Потом он всё-таки заехал в сервис, проверил развал-схождение, поменял масло, залил тосол.  Звонок мамы напугал и обрадовал одновременно.

- Мотя, ты ещё не выехал?

- Нет, мама, резину летнюю пришлось поменять. Что-то нужно привезти?

- Нет, сына, я хотела тебя попросить не ехать ночью. Отдохни с дороги, выспись, а утром поедешь. Мне так будет спокойнее.

- Хорошо, мамочка. Ты как там?

- Я хорошо. Со мною тут личный врач возится, она сегодня у меня переночует. Так что ты не волнуйся и не спеши.

- Держись. Я завтра уже приеду.

- Держусь, сына, держусь, - ему почудились слёзы в её голосе, но она поспешно отключилась. И он понял: нужно ехать прямо сейчас.

После смерти деда бабуля не старела, она просто тихо таяла, как тают горящие свечи. Она не то чтобы худела, а как-то вся уменьшалась. Сначала Матвей заметил, что она стала немного ниже ростом. Он, как всегда, обнял её при встрече, а она поцеловала его не в висок, а в подбородок.

«Это ты у нас растёшь и здоровеешь, а я уже стаптываюсь», - пошутила она тогда.

Мама, выйдя на пенсию, переехала к Буле. Со спины они стали казаться сёстрами: одинаковая манера ходить, держать спину, одинаковый поворот головы. Бабулина худоба становилась всё заметнее.  «А ты приезжай почаще, мне готовить-то нормально не для кого. Твоя мать замучила меня своим здоровым питанием. Она сама готовить не умеет и меня скоро разучит», - отмахивалась бабуля, но всё дольше засиживалась у могилы мужа, где подробно и обстоятельно пересказывала ему все городские новости.

Вот и растаяла, догорела свеча…

3.

Матвей сел за руль и, выезжая из города, вдруг сообразил, что никогда не ездил к бабуле зимой. Весной, летом, осенью, но не зимой. А в детстве каждое лето именно эта поездка была самым значимым событием года. Почему?

«Во-первых, - рассуждал он, - мама не любила готовить, у нас в квартире никогда так упоительно не пахло беляшами, песочным печеньем, картошкой, жаренной с луком и грибами. А какой бабуля варила борщ, это же «ум отъесть можно», по определению деда. И ещё оладушки с киселём… Эх, никогда мне больше не попробовать Булиной стряпни.

Вот, кстати, и первый критерий: моя жена должна любить готовить. И чтобы никакой лабуды про диеты, вегетарианство и сыроедение».

Впереди замаячила заправка. Захотелось перекусить и выпить кофе. Матвей перед выездом, заправив машину, о себе не подумал.

Автомат выдал вполне приличный кофе, две сосиски в тесте с горчицей утолили голод. Он взял с собой пачку какого-то печенья и бутылку минеральной воды.

«До следующей заправки хватит», - решил Матвей и снова сел за руль.

Трасса становилась всё пустыннее. Можно было спокойно подумать о том, о сём.

«Интересно, что стало с Мишкой и Максимом? Бабуля говорила, что родители Мишки сгорели по пьянке в своём доме.

Мишка после школы пошёл в военное училище и дома не появлялся. Но хоронить приехал, его через военкомат нашли. Буля говорила, что стал он «ладным» мужиком, женился, форма ему очень к лицу… Может, разыскать его через тот же военкомат? Есть ведь что вспомнить, да и вообще, интересно посмотреть на сытого и «ладного» Мишку.

Максим вроде программистом стал. «Такой же бледный шкелет, только ещё в очках», - по свидетельству всех Булиных подруг. Жива ли баба Нюся? Ох, как она всегда переживала за своего болезненного внука, как за каждый его чих доставалось нам с Мишкой».

Матвей поймал себя на том, что счастливая улыбка словно прилипла к его губам от одного воспоминания об этой крепкой летней дружбе. Они могли год не вспоминать друг о друге, но всё лето их было водой не разлить, хотя две занозы и пытались это сделать.

Две сестрёнки-близняшки стали злыми гениями их троицы. Были они их ровесницами или на год-другой младше - этого мальчишки не знали, но страдали они от этих двух пираний постоянно.

«Лучше об этих девчонках было не думать, потому что их способность материализовываться при первом же упоминании стала притчей во языцах. Мишка формулировал это явление проще и куда грубее: «Вспомни говно – вот и оно». Вот только в коровьи лепёшки девчонки засунули именно нашу одежду».

Мальчишки даже внешне очень отличались друг от друга, но какая-то неведомая сила свела их однажды вместе, чтобы сделать закадычными друзьями.

Мишка был местным жителем. Его родители, казалось, только изредка вспоминали о том, что у них есть ребёнок. Вечно худой и голодный, он был удивительно добр и улыбчив. Большеротый, конопатый, с лохматой крупной головой, он с удовольствием выполнял поручения соседок сбегать в магазин или на почту, сложить дрова в поленницу, помочь выкопать картошку или донести излишки урожая на рынок, чтобы выручить копейку-другую. Его все старались подкормить, приодеть в то, что не доносили внуки, сунуть в карман мелочь на мороженое. Серафима Филипповна, или просто Буля, специально покупала как бы Матвею джинсы и рубашки поменьше, сокрушалась, что не угадала размер и отдавала их Мишке, чтобы было ему, что надеть в школу. Матвей стеснялся при этом, ему казалось, что Мишка может обидеться, почувствовав обман. Но тот всё принимал за чистую монету, и «выручал» Булю, уносил быстро новую одежду, чтобы её «муж не знал, какая она плохая хозяйка».

Новую одежду Мишке приходилось прятать, чтобы родители не нашли и не пропили, но он их всё равно любил и жалел, считая пьянство болезнью. В старших классах парню приходилось круглый год подрабатывать: он копил деньги на дорогу, чтобы навсегда уехать от такой жизни. Матвей и Максим, как могли, помогали, чтобы высвободить другу время для похода на рыбалку, для разговоров о будущем и просто для купаний в Дунькиной заводи …

Теперь-то Матвей точно знал, что Мишка всё понимал, просто без помощи добрых людей ему было не выжить, не выбраться из того беспросветного мира. Он не имел права на гордыню, и он давал возможность другим делать добрые поступки, идущие от души, проявлять свойственное им великодушие.

Удивительно, как тонко почувствовала Серафима Филипповна настроение внука, и в один дождливый день попросила прочесть ей вслух «Милостыню» Тургенева. Крепко тогда задумался Матвей. Не всё понял. Но вернулся к этому коротенькому произведению много лет спустя, во время вынужденного простоя на Курилах. Нашёл в интернете и перечитал.

Задумавшись, Матвей чуть не проскочил поворот с федеральной трассы на дорогу, ведущую к городку, где жила бабушка. Заправка там пряталась за двумя поворотами и с трассы была не видна. Зимняя дорога совсем не походила на летнюю, а ровный снежный покров словно специально прятал указатели, особые приметы, по которым заранее угадывался этот поворот в счастливое детство.

Матвею была просто необходима ещё одна порция крепкого кофе, хотя до дома оставалось совсем чуть-чуть. Новый павильон и яркая нарядная вывеска приятно порадовали.

Сначала он заправил машину, поставил её в сторонке, а уже потом пошёл знакомиться с кофейным автоматом.

Цивилизация добралась и сюда. Сонная молодая женщина наменяла ему десятирублёвых монет, и он с удовольствием выпил два стаканчика ароматного напитка, съел гамбургер, разогретый в микроволновке, и, хотя вкус булки с котлетой оставлял желать лучшего, это всё-таки была вполне человеческая еда.

Он не спешил. До дома около полутора часов езды, а будить маму слишком рано ему не хотелось.

«Придётся мне принять предложение Петра Ивановича и вернуться в родной город. Мать оставлять одну нельзя. Если она согласится, отправлю её на месяц в санаторий, а за это время передам дела, перевезу книги, бумаги, кое-какое барахло и коллекцию камней. Камни и книги, скорее всего, придётся отправить багажом по железной дороге, больно тяжелы», - мысли Матвея тоже были тяжёлыми, как его любимые камни. Но приняв окончательное решение, он уже ни о чём больше не жалел, а лишь обдумывал порядок действий.

«Хорошо, что у меня когда-то хватило терпения дописать диссертацию и защититься. Спасибо отцу. Нельзя было не оправдать надежд того, кто уже ушёл, кому нельзя уже объяснить, какая подковёрная игра развернулась в его университете, как противно было бороться с преподавателями, у которых учился и которых уважал. Некоторых, как оказалось, уважал напрасно. Потому и уехал он подальше. Тяжело даются разочарования в людях, ох, как тяжело».

Машина ровно урчала. Впереди показались одинаковые коробки пятиэтажек. Сколько Матвей себя помнил, городишко выглядел именно так. Ничего в нём не строилось, но и не ломалось. Центральная улица привела к мосту через реку. Именно за этой рекой располагался с давних времён район одноэтажных частных домов, который почему-то называли «Самозахватом». Матвей вспомнил, как однажды спросил у деда, что это значит. Фёдор Матвеевич, всегда спокойный и даже медлительный, вдруг рассердился и засуетился:

- Вот люди. Языки без костей, в рот им дышло, - он достал с верхней полочки шифоньера, из-под полотенец, железную коробочку, где хранились его медали, значки «Ударник коммунистического труда» и документы. Откуда-то из-под всех бумаг вытянул узкую полосочку, с синей кляксой в верхнем углу и половинку листка А-4 такого же жёлто-коричневого цвета. – Вот гляди: ордер выдан Фёдору Матвеевичу Рябинкину, стало быть мне в 1945 году на участок земли в бессрочное пользование, а вот разрешение на строительство дома и хозяйственных построек. Так что, Матвей, всё у нас по закону. Сам я этот дом строил, для себя, а стало быть и для тебя. Вот помру, будешь ты здесь хозяином!

В конце своей речи дед уже почти кричал, простирая к кому-то невидимому руку, сжатую в кулак. Понятно было, что это больная тема, а внук невольно разбередил старую рану.

За мостом Матвей повернул налево, одолел два не чищенных от снега перекрёстка и остановился у зелёного забора, за которым виднелся небольшой кирпичный дом с новой зелёной крышей. Эта крыша из современных строительных материалов, которые Мотя заказывал «аж в самой Москве», стала поводом для разговоров во всём «Самозахвате». Мужики утверждали, что крыша выйдет ненадёжная, что материал хлипенький, что рекламе верить – себя не уважать. Первый год после каждого дождя соседи находили повод зайти, дабы убедится в своей правоте. Но крыша не текла. Когда ещё спустя год крупный град, которого отродясь здесь не видели, пробил шифер почти во всех домах, а новая крыша Серафимы устояла, потянулись мужики спрашивать, как называется это новое покрытие и дорого ли стоит.

4.

На столбиках ворот и калитки лежал квадратными подушечками снег. Словно Буля вынесла в летний день прожарить на солнце многочисленные «думочки» и высокие пуховые перины. Вдруг вспомнились подушки с подвяленной душистой травой. Как дурманил этот сладкий запах, какие мечты и видения навевал.

Сколько не оттягивай, а надо было выходить из машины и стучаться в дом, где тебя больше никогда не встретит запах бабушкиной стряпни.

Калитка оказалась открытой, да и дорожка к крыльцу почищена. У крыльца давно пустующая будка любимого пса хозяйки, Картуза. Похожий на лису, беспородный Картуз был дикой помесью колли и лайки. «Мой дворянин, - говорила Серафима Филипповна, - умнее многих породистых людей». А ещё она в шутку называла пса «дитя мезальянса». Матвей невольно улыбнулся, вспомнив, как славно жилось в этом доме всем, кто переступал его порог.

  Из-за дома в обнимку с поленьями вышла женщина, замотанная в пуховый платок. Она подняла глаза, охнула и тут же оказалась на руках у сына. Вместе с занозистыми дровами для печки.

- Мотька, я же просила не ехать ночью.

- Ночью машин меньше и ехать безопаснее.

- Опусти меня, тяжело ведь.

-  Тоже мне, тяжесть, - грустно улыбнулся матери Матвей.

Едва открылась дверь в дом, как в нос ударил неповторимый запах свежеиспечённых Булиных блинов. Матвею вдруг показалось, что сейчас из кухни выглянет она… И даже холодок пошёл по спине…

- Лада, - с порога позвала Нина Фёдоровна, - ты посмотри, кто к нам приехал. Да как вовремя. Люди говорят, что первый завтрак после похорон должен быть на кладбище… Вот мы и собираемся, да думали такси вызвать, а тут ты.

Мать говорила, суетливо складывая дрова возле печи, раздеваясь, ставя третью чашку на стол, а потом повернулась и с глазами полными слёз прижалась к сыну:

- Как хорошо, что ты уже приехал.

- Я не мог не приехать, - отозвался он, растерявшись от того, что впервые в жизни мать искала у него защиты.

Они постояли, обнявшись, и одновременно вздрогнули от звука чужого голоса:

- Давайте чайку горяченького попьём. Или уж сразу поедем? Тогда я чай в термос сейчас налью.

- Лучше сразу поедем, пока машина не остыла.

- Вот и правильно. Нина Фёдоровна, дайте мне чистенький пакетик для тарелки с блинами. И чашки, чашки с собой возьмите, чтобы нам чай-то там попить.

- Я к машине. Сумку уберу с заднего сиденья.

- Сына, ты вещи-то свои в дом занеси. Они же замёрзнут в машине.

Присутствие чужого человека напрягало Матвея. А с другой стороны, он был благодарен этой женщине за то, что она находилась рядом с матерью и, видимо, не первый день хозяйничала в этом опустевшем без бабули доме.

Матвей бывал на кладбище у деда в каждый свой отпуск. Подкрашивал оградку и скамейку, помогал высаживать анютины глазки и незабудки. Каждый свой приезд он удивлялся, как быстро разрастается кладбище при маленьком городке, откуда все только уезжают. Это потом он узнал, что из больших городов родственников везут хоронить сюда, потому что здесь «дешевле и по-человечески».

У входа, несмотря на хмурое зимнее утро, несколько женщин торговали букетами с сосновыми ветками и алыми кистями рябины.

«Что же я, дурак, цветов живых не купил?»  - подумал Матвей и выбрал два самых больших и нарядных колючих букета.

- Вот молодец, сынок, мама именно такие всегда отцу покупала. Ты знал, да? Знал?

- Нет, просто угадал, - смутился Максим. – Я ведь никогда здесь не был зимой.

Морозное чёрно-белое кладбище выглядело трагично. Тёмные кресты и обелиски торчали из белого снега, как на дешёвой литографии.

Мамина подруга шла уверенно впереди, свернула на дорожку, где под тонким слоем ночной пороши прогладывали тёмные пятна земли – следы проходивших здесь вчера людей. Холм свежей могилы был прикрыт еловыми ветками и тремя большими венками: от дочери, от внука, от друзей. Матвей машинально прочёл надписи на чёрных лентах, отодвигая момент, когда придётся посмотреть в сторону креста. Страшнее всего было увидеть её фотографию. Но фото не оказалось, и он с облегчением выдохнул.  В основание холмика был вкопан крест, на табличке было написано: Серафима Филипповна Рябинкина и даты рождения и смерти.

Алые искусственные цветы одного из венков на белом снегу выглядели вызывающе.

- Вот, мамочка, и внучок твой любимый приехал, - голос Нины Федоровны дрогнул. – Теперь вы тут с папой вместе.

Чтобы скрыть набегающие слёзы, Матвей наклонился и стал устраивать один, а потом и второй букеты на могилах деда и бабушки.

- Матвей, возьми блинок и чай горяченький, - обратилась к нему на «ты» незнакомая женщина, резкий голос которой начинал вызывать у него глухое раздражение.

- Вот спасибо, Ладушка, что бы мы без тебя делали, - как-то заискивающе, как показалось Матвею, проговорила Нина Фёдоровна и взяла обеими руками чашку.

Ком, стоящий в горле, не позволял сделать глоток. Не чувствуя никакого вкуса, он тупо жевал какую-то вязкую субстанцию, хотя больше всего хотелось её выплюнуть.

- Ты запей горяченьким, - ласково посоветовала мама, точно почувствовала, что происходит с её взрослым ребёнком.

Он кивнул, и горло как-то само освободилось, пропустив пищу в желудок. Горячий чай он пил жадными глотками, и с каждым глотком ему становилось легче. Чтобы не мешать женщинам раскладывать блины на обеих могилах, что-то приговаривая при этом или разговаривая между собой, Матвей вышел за оградку, отвернулся и вздохнул полной грудью.

«Какая противная деятельная тётка. Но маме, похоже, она нравится. Уж не задумала ли она сосватать мне эту ужасную женщину? Да, это очень в мамином духе: найти подругу для себя и пристроить её мне.  А голос какой отвратительный, и она уже со мной на «ты»… Вот только этого мне сейчас не хватает!»

5.

К выходу с кладбища он пошёл впереди, а мама и Лада - молча следом. В машине они о чём-то тихо переговаривались на заднем сидении, не умолкая до самого дома. У калитки Лада сунула Матвею в руки сумку с термосом и скороговоркой выпалила:

- Обед на летней веранде: кастрюли в холодильник не влезли. Мой номер в мобильном у Нины Фёдоровны. Если что, звони.

Она взмахнула рукой и быстро-быстро пошла вдоль по улице. Нина Федоровна перекрестила воздух ей вслед.

- Мам, ты с каких это пор набожной стала?

- Я? Да нет, какая там набожность. Бабуля твоя последнее время так делала, вот и ко мне прилипло. Ладушка нас сколько раз спасала. Золотой человечек: внимательная, терпеливая, ответственная.

- Она медсестра?

- Врач общей практики в поликлинике, да на скорой подрабатывает.

В доме было тихо. В комнате бабули стоял въевшийся запах сердечных капель и ладана.

- Здесь ладаном пахнет или мне кажется?

- Лада приносила еловую смолу, и мы окуривали комнату, чтобы вирус какой не занести. Мама слабенькой была последнее время, а лекарства пить не любила… Надо бы поесть, ты ведь голодный с дороги, а я что-то ничего в холодильнике не нахожу.

- На летней веранде посмотри.

- Ну конечно, Лада ведь говорила, а у меня всё из головы вон.  Я пока разогреваю, ты печь растопи, а то мы с тобой околеем. Ты ведь умеешь?

- Умею, мама, я всякие печи топил. А у нас только дрова? Или уголь есть в сарае?

- Уголь есть. Да только пока ещё мороз небольшой, дров вполне хватает.

- Как вкусно запахло! Бабуля тебя готовить научила?

-  Нет, я кулинар бездарный. Лада наготовила, думала, что людей много придёт. Да где там. Мама ведь всех подруг своих пережила, а старожилов на улице осталось раз-два и обчёлся. Две соседки заглянули, чуть посидели и ушли.

Тяга в печи была отличная и скоро поленья занялись весёлым огнём. Матвей чуть прикрыл вытяжку, чтобы не всё тепло улетало в трубу, послушал уютное потрескивание дров и вышел в коридор, чтобы вымыть руки. Вода к домам была подведена, но летом она была вечно тёплой, а зимой отчаянно холодной. Он умылся бодрящей ледяной водой и поспешил на кухню.

«Да, готовит эта Лада отлично. Интересно, она замужем? Скорее всего, нет. Хотя за такой борщ вполне можно влюбиться», - Матвей с удовольствием ел настоящую домашнюю еду, которой не был избалован, и готов уже был простить этой женщине и неприятный голос, и некоторую бесцеремонность. На последнее она, наверное, имела право, так как привыкла в этом доме чувствовать себя своей.

Мясо, тушёное с мелкой кругленькой картошечкой, сразило Матвея наповал. Первому его критерию выбора будущей жены Лада соответствовала на сто пятьдесят процентов.

После сытного обеда потянуло в сон. Подбросив в печку несколько крупных берёзовых полешек, Матвей прилёг на старый дедов диван и почти мгновенно уснул.

Нина Фёдоровна согрела воду в большом чайнике, перемыла старательно посуду, заменила свечку возле фотографии в чёрной рамке. Привычно сказала себе: «Ни о чём не думай. Просто проживи этот день. Ещё только один день. Завтра - ещё один день. Время рано или поздно притупит боль, сгладит».

Сладко спящий сын вызвал улыбку. «Такой большущий, а привычки детские сохранились: ладонь под ухо и никакой подушки не надо. Засыпает всегда исключительно на правом боку, вытянув длинные, стройные, как у девчонки, ноги». Она укрыла его пушистым пледом и пошла чистить от снега двор. Любая работа была не в тягость, лишь бы не думать о потере, о грядущем беспросветном одиночестве, о неожиданно обрушившейся на неё старости, которую она так долго не желала замечать. Нужно было дожить этот день, устать так, чтобы уснуть без всяких сновидений. Завтра будет новый день, и она придумает, чем занять себя, чтобы только не думать. Ни о чём не думать.

6.

Под утро, когда уже сквозь сон откуда-то издалека раздались крики местных звонкоголосых петухов, Матвею приснилась бабуля. Он её не видел, но слышал, как она на кухне что-то взбивает венчиком, как в сердцах чертыхается, уронив на пол вилку, как на сковородке разогретое масло начинает имитировать звук дождя, принимая в свои жаркие объятия беляши.

Он уже собирается крикнуть, что проснулся и что он угадал по запаху свои любимые беляши…

Затёкшее тело сообщило ему, что он много часов проспал в одежде, а следом вдруг разом вспомнилось, что случилась беда, и он был вчера на кладбище, где под венками и комками стылой земли лежит гроб с телом бабули.

На кухне, видимо, опять эта вчерашняя женщина, которая не понимает, что ни блинов, ни беляшей от неё он не хочет. «Это просто пытка какая-то. Зачем она мучает меня этими запахами, которые раньше я так любил, потому что они означали любовь и счастье».

Матвей сел на диване, старые пружины на разные голоса просили пощады. Обвёл глазами комнату, наткнулся на фото Були и горящую рядом свечку. Хотелось в туалет. Он решительно встал и через летнюю веранду вышел во двор.

Дорожки были уже подметены, дверь дровника открыта:

- Мам, ты чего меня не разбудила?

- Проснулся? Вот и хорошо. Сейчас печь растоплю и будем завтракать. Я попросила Ладу беляшей тебе нажарить, специально вчера фарш накрутила, пока ты спал…

- Она у нас живёт, эта Лада твоя?

- Пока ты не приехал, мне одной в доме боязно было, особенно ночью. Она и согласилась. Она тебе не нравится? Мама говорила, что вы в детстве враждовали, но ведь это так давно было.

- С кем враждовали?

- Ну с Ладой и её сестрой-близняшкой Лидой.

- Так это одна из пираний?

- Она, между прочим, твою машину во двор поставила, пока колёса кто не снял. Спасибо бы сказал.

- Ну распоряжаться чужими вещами, а главное, портить их – это очень в духе сестричек. А я не мог понять, почему она на «ты» со мной разговаривает.

- Так ты её не узнал?

- Нет, конечно.

- А мы уж с Ладой было подумали, что ты такой злопамятный…

«Ну вот. Вспомнил сестричек и одна из них тут как тут! Ничего не изменилось», - пробурчал Матвей себе под нос, отобрал у матери дрова и потопал в дом.

Умывшись и переодевшись в старенький спортивный костюм, Матвей проверил, всё ли в порядке с машиной и убрал ключи в барсетку.

Завтракали на кухне. Нина Фёдоровна оживлённо обсуждала с Ладой городские новости. Судя по всему, в маленьком провинциальном городишке кипели не шуточные страсти вокруг кресла мэра. Весной должны были состояться выборы, но уже обсуждались кандидатуры десятка людей, заявивших, что они знают, «как поднять город с колен».

Матвею это всё было безразлично. Он зажарил себе глазунью из трёх яиц, сделал два любимых с детства бутерброда: на ломтик хлеба намазал подтаявшее масло, а сверху положил кружочки тонко нарезанных солёных огурцов. Нина Фёдоровна в начале его демарша выразительно закатила глаза, но говорить ничего не стала.

После завтрака Лада объявила, что днём у неё дежурство на скорой и надо ещё отдохнуть, да не мешало бы протопить печь в доме. Она засобиралась и удалилась.

- Ведёшь себя, словно пубертатный прыщавый юнец.

- Ну вот уже и диагноз поставили. Мам, понимаешь, мне рядом с ней душно.

- Не понимаю. Она старается тебя порадовать, с утра бежит, чтобы по бабушкиному рецепту нажарить этих пирожков или беляшей, чёрт бы их побрал…

- Вот именно, что по бабулиному рецепту… -  голос дрогнул, он отвернулся, чтобы мать не увидела набежавших слёз.

Она подошла, прижала его голову к груди:

- Прости, я не подумала, что ты это так воспримешь. Но это не Лада виновата, это я… Ну прости меня, сына, прости, пожалуйста.

- Ладно, проехали. Мам, а давай баньку истопим.

- Я только за, но угля у нас не так много.

- А где покупают уголь?

- Есть контора такая, там брикеты можно сразу купить, а вот настоящий антрацит только по заказу.

- А телефон у этой конторы есть.

- Телефон-то есть, но без предоплаты они заказ не примут, так что всё равно к ним идти нужно.

- Так давай прямо сейчас съездим. И брикеты купим, и уголька ещё закажем, а вдруг зима будет холодной. Деньги у меня есть, да и экономить на себе – последнее дело.

- Как же ты стал похож на своего отца, - с грустной улыбкой произнесла Нина Фёдоровна, поцеловала своего «мальчика» в макушку и решительно ответила: - Поехали, я что-то давно не парилась в нашей баньке. Кстати, заедем на рынок и купим веники.

Она по-настоящему обрадовалась, потому что предстояла весёлая суета до самой ночи, баню ведь ещё следовало вымыть и приготовить как положено. Вот и дело нашлось, чтобы пережить ещё один день.