Историк Адам Туз – о дедолларизации России и многополярном мире путинского образца

Цены на нефть и курс рубля до и после дефолта 1998 года

Федор Телков для Republic

Британский историк Адам Туз считается одним из лучшим специалистов по экономике Третьего рейха, а его книга «Цена разрушения» в свое время произвела сильное впечатление на читателей и экспертное сообщество благодаря «радикально новому описанию Второй мировой войны». Однако в своей последней, прошлогодней работе – «Крах. Как десятилетие финансовых кризисов изменило мир» (выходит в Издательстве Института Гайдара), до сих пор находящейся в приоритетной выкладке книжных магазинов США и Европы, Туз обращается к новейшей истории – к истокам и последствиям глобального финансового кризиса 2008 года. Не упрощая себе задачу, автор выходит далеко за рамки экономического анализа, стараясь дать панорамное изложение событий не только финансовых рынков, но и геополитики. Отдельная глава книги повествует о месте и роли путинской России в предкризисном ландшафте. Публикуем ее с сокращениями.

Выход России на мировую арену в начале 2000‐х гг. было обязано глобальному экономическому росту в еще большей степени, чем усиление Китая. Россия выбрасывала на мировые рынки нефть и газ. Ее банки и промышленные корпорации с энтузиазмом брали займы у Европы и США. Как и Китай, Россия обладала огромными долларовыми резервами, но в отличие от Китая, ее финансовые и экономические взаимоотношения с США носили косвенный характер. Россия не зарабатывала доллары на экспорте в США. Она продавала нефть и газ в Европу и Азию. Более того, если Коммунистическая партия Китая вела дела с Западом с уверенностью в себе, то раны поражения Советского Союза в холодной войне еще не зарубцевались. У Кремля не было никаких светлых воспоминаний о «никсоно‐киссинджеровских» мгновениях. И потому не случайно, что именно российский президент Владимир Путин, оперативник КГБ времен холодной войны, поставил вопрос, который Китай и Америка предпочитали не задавать вслух.

Что именно, – желал знать Путин, – даст восстановившая равновесие и реинтегрированная мировая экономика геополитическому миропорядку? Путин не только задал этот вопрос. Сделав это, он выявил наличие глубоких разногласий на Западе – в рамках Европы и между Европой и США – в отношении того, какая именно международная архитектура должна служить рамками экономического и финансового развития, не только в мире в целом, но, в частности, и на самом пороге Европы, в Восточной Европе, витрине капиталистического перехода в мире, сложившемся после холодной войны.

В Европе, в отличие от Азии, триумф «Запада» над коммунизмом был абсолютным. Это был триумф как жесткой, так и мягкой силы, военной, политической и экономической мощи. Пусть немцы в большей степени отдавали должное Горбачеву и дипломатии разрядки, а американцы– Рейгану и «Звездным войнам», победа сплотила атлантический альянс. Никто не извлек больше выгоды из завершения холодной войны, чем воссоединившаяся Германия, и именно германо‐американское сотрудничество обеспечило победу. В 1990 г. французский президент Франсуа Миттеран склонялся к примирительной идее о том, чтобы включить бывший советский блок в общеевропейские структуры безопасности, которые придут на смену НАТО и Варшавскому договору. Но ни Гельмут Коль, ни Джордж Буш не желали ничего предпринимать в этом отношении. Запад победил. И именно он должен был выдвигать условия европейского воссоединения.

После падения Берлинской стены и распада Советского Союза в декабре 1991 г. размеры страны сократились и Россия оказалась в изоляции. Она не испытывала такого унижения с мрачных дней пагубного мира, заключенного Лениным в Брест‐Литовске в 1918 г. При Ельцине отношения Москвы с Западом были дружественными. Но экономика России была разрушена. По словам Джорджа Сороса, Россия представляла собой «экономику с централизованным планированием, лишившуюся своего центра». В ходе так называемой рецессии переходного периода инфляция в России катастрофически выросла, а реальный российский ВВП в 1989–1995 гг. сократился на 40%. 11 октября 1994 г., в «черный вторник», в ходе одной‐единственной сессии лихорадочных валютных торгов рубль потерял более четверти своей стоимости по отношению к доллару.

Российская экономика стабилизировалась лишь в 1995 г. Скромное восстановление, подпитывавшееся крупномасштабным ввозом зарубежного капитала, позволило России перевести дух, но лишь для того, чтобы снова быть выбитой из равновесия азиатским финансовым кризисом 1997 г. Пытаясь удержать обменный курс, Центральный банк России учредил валютный контроль и обратился в МВФ с просьбой о срочном займе. Однако в августе 1998 г. правительство Ельцина не совладало с ситуацией. 17 августа Москва произвела девальвацию и объявила 90‐дневный мораторий на выплату иностранных долгов российскими банками. Рубль перешел в свободное падение; его курс по отношению к доллару рухнул с 7 до 21. Стоимость импорта резко выросла. Тем россиянам, которые брали займы за границей, угрожало банкротство. Через два дня, 19 августа, российское правительство объявило дефолт по внутренним долгам, деноминированным в рублях. В октябре 1998 г., в условиях, когда считалось, что доходы 40% населения не превышают прожиточного минимума, Москва была вынуждена просить у международного сообщества помощи при оплате продовольственного импорта.

В условиях, когда среднегодовой уровень инфляции достиг 84%, россияне утратили доверие к своей национальной валюте. В начале нового тысячелетия на доллары приходилось 87% стоимости всех денег, находившихся в обращении в России. За пределами США Россия была крупнейшей долларовой экономикой в мире. Международные инвесторы должны были платить местные российские налоги в американской валюте. Россия превратилась в площадку для решающего эксперимента по долларизации экономики, будучи бывшей сверхдержавой с ядерным оружием и с деньгами, поставляемыми из Вашингтона.

Не считая получившей независимость Украины, Россия была наиболее пострадавшей из всех постсоветских стран, однако начало 1990‐х гг. выдалось тяжелым для всего бывшего восточного блока. Страны Восточной Европы и бывшего Советского Союза, лишившись институциональной структуры экономического планирования, пережили экономическую травму. В 1989–1994 гг. выпуск продукции в среднем упал более чем на 30%.

Инфляция, безработица и социальное неравенство взмыли вверх одновременно с тем, как обрушились заработки и развалились системы социального обеспечения коммунистических времен. В странах Прибалтики по уровню заработков в 1990‐е был нанесен сокрушительный удар. Заработки сократились на 60% в Эстонии и на 70% в Литве. Для многих миллионов наилучшим выходом была эмиграция, пусть даже нелегальная.

На этом фоне НАТО и ЕС приняли решение о расширении на восток с целью стабилизировать текущий кризис, предложить будущий курс и навсегда перекроить геополитическую карту. Двойное расширение ЕС и НАТО проходило нескоординированно. Его движущей силой были не только Вашингтон, Берлин и Париж, но и сами восточные европейцы. Польша, Венгрия, чехи и словаки – «Вышеградская группа» – стали проситься в НАТО еще в феврале 1991 г. ЕС ответил на это соглашением об ассоциации. Но решение ЕС о расширении было принято лишь в 1993 г., а его условия были подробно прописаны лишь в 1997 г. В то время как некоторые сторонние наблюдатели призывали к принятию Плана Маршалла ради ускорения экономического развития, ЕС обещал кандидатам на членство из Восточной Европы содействие специалистов в деле преобразования всех сторон жизни – от государственных финансов до транспортной инфраструктуры, прав собственности и юридической системы. НАТО, занимавшееся только военным аспектом, могло действовать быстрее. Поляки, венгры и чехи стали его полноправными членами уже в 1999 г. Но это было лишь начало. 1 апреля 2004 г. в НАТО были приняты Болгария, Эстония, Латвия, Литва, Словакия, Словения и Румыния. Месяцем позже все они, за исключением Болгарии и Румынии, вступили и в ЕС. Двое отставших были сочтены готовыми для членства в ЕС в 2007 г.

Включение Восточной Европы в состав ЕС и НАТО представляло собой всеобъемлющий геополитический, политический и бюрократический процесс. Но в его авангарде шли не официальные круги, а западноевропейский бизнес. Перед привлекательностью использования восточноевропейской рабочей силы, высококвалифицированной, но зарабатывающей менее четверти того, что было нормой в Германии в 1990‐е гг., было невозможно устоять. Процесс интеграции был еще более драматическим, чем заключение договора НАФТА между Канадой, США и Мексикой. В течение десятилетия после падения коммунизма около половины всех восточноевропейских производственных мощностей перешло в руки европейских мультинациональных корпораций. Восточноевропейская автомобильная промышленность, на долю которой вскоре пришлось 15% европейского производства автомобилей, на 90% принадлежала иностранцам – показательным примером здесь служит покупка «Шкоды» «Фольксвагеном». В то же время крупнейшим единичным иностранным инвестором в Польше в 1990‐х гг. был FIAT, за которым следовал корейский концерн Daewoo.

Если во главе этих процессов шел частный капитал, то за ним следовала нараставшая волна государственного финансирования. Шоссейные дороги и общественные здания по всей Восточной Европе оказались украшены синей эмблемой ЕС и его звездным кругом. Несмотря на то что первоначальный уровень финансирования был весьма скромным, после 2000 г. через Фонд сплочения, Европейский фонд регионального развития и созданные в ЕС механизмы сельскохозяйственного субсидирования с запада на восток потекли десятки миллиардов евро. На протяжении последнего периода финансирования, в 2007–2013 гг., на Восточную Европу в структурных фондах было выделено 175 млрд евро, причем 67 млрд евро – на одну только Польшу, 26,7 млрд евро получили чехи, а 25,3 млрд евро досталось венграм.

В пределах всего региона денег ЕС хватило на финансирование от 7% до 17% валового прироста основного капитала на протяжении семилетнего периода. Суммы, направленные Брюсселем новым членам ЕС из Восточной Европы, были сопоставимы по размерам со знаменитым Планом Маршалла, осуществлявшимся с 1947 г. с целью спасения разрушенной послевоенной Западной Европы. Но если после Второй мировой войны частный капитал в больших количествах потек из‐за Атлантики лишь к концу 1950‐х гг., то в переходных экономиках Восточной Европы государственное финансирование со стороны ЕС было немедленно дополнено частными инвестициями, которые многократно умножили его эффект.

Произошедший в 1990‐е гг. захват восточноевропейской индустриальной базы был только началом. К концу 2008 г. принадлежащие западным хозяевам банки в постсоветских экономиках выдали кредитов на 1,3 трлн долларов. Эти колоссальные цифры были обязаны своим происхождением не только «зарубежным займам», они стали фактором интеграции местной банковской системы. В то время как в еврозоне средства в такие горячие точки, как Ирландия и Испания, вкладывали французские, британские и бельгийские банки, в бывших коммунистических странах тон задавали голландский ING, баварский Bayerische Landesbank, австрийский Raiffeisen Bank и итальянский UniCredit.

В главных городах Восточной Европы материальный уровень жизни быстро приближался к западным нормам. И едва ли удивительно, что это должно было производить сильное впечатление на более восточные бывшие советские республики, которым не уделялось такого же внимания. К началу 2000‐х гг. многие бывшие советские республики словно бы застряли во временной ловушке. Эдуард Шеварднадзе в качестве министра иностранных дел при Горбачеве был любимцем Запада. Но к началу 2000‐х гг. его личный режим в Грузии был настолько отягощен коррупцией, что ему не выдавал займов даже МВФ. Украина почти так же сильно, как Россия, пострадала от экономического коллапса 1990‐х гг. и почти не демонстрировала признаков выздоровления. Контраст с соседней Польшей мог вызвать слезы.

Движущей силой «цветных революций» 2003 и 2004 г. в Грузии и на Украине в первую очередь была решимость не допустить дальнейшего отставания и не оказаться отрезанными от драматических изменений, идущих западнее. Не случайно главная украинская протестная группа называлась «ПОРА». Ее символом были тикающие часы. Постсоветские страны больше не могли терять времени. На Украине революционеры 2004 г. постарались сохранить геополитический баланс, не выказывая однозначного предпочтения ни России, ни Западу. В Грузии все было проще. Новое грузинское правительство во главе с Михаилом Саакашвили, изгнавшее Шеварднадзе и пользовавшееся поддержкой Запада, к 2006 г. упивалось своим новым статусом «главных реформаторов», который был ему присвоен Всемирным банком. Вскоре грузинские солдаты пополнили силы коалиции в Ираке.