Телохранитель. Из серии "Кто кому меньшие братья?"

Он был прирожденным охранником. Не знаю, от кого передалось ему это призвание. Да, собака, но… Мама – болонка, папа – папильон, что по-русски означает «мотылек». Сам – от горшка два вершка, внешность совершенно игрушечная. Длинная шелковая шерсть; на белом фоне разбросано несколько крупных асимметричных черных пятен – как ребенок раскрашивал. Маленькое изящное вытянутое туловище – не кожа да кости, а мышцы да пух; когда я устраивала Бимке «банный день», над его габаритами смеялась даже наша кошка. Изящные лапки – скорее для неспешного променада по ковру, чем для прогулок по жестким и немытым улицам; хвост бубликом – конечно, не бледным непропеченным недоразумением, а пышным, румя… ой, мохнатым, бахромчатым. Нос из натуральной черной кожи, ласковые блестящие глаза цвета вишневого дерева. И самое главное – уши: очень похожие на крылья бабочки, грациозно шевелящиеся на маленькой головке и стремящиеся поднять своего владельца в воздух, высоко в небо – да вот поводок не пускает…

Этот собачий ангел имел душу аскета, несгибаемого бойца, самурая, для которого кодекс чести – превыше всего. Еще в младенческом возрасте он выбрал себе место – напротив входной двери, откуда сильно дуло зимой, но можно было осуществлять полный контроль входящих и выходящих. Никакие уговоры перебраться в более теплый уголок не помогали. Единственно на что он нехотя согласился – это на старую куртку в роли подстилки. Там было его лежбище и наблюдательный пункт.

Мы жили на третьем этаже, и о том, что кто-то вошел в подъезд, Бим незамедлительно оповещал и нас, и, заодно, обитателей всей пятиэтажки. Но вот что интересно: если человек уже оказывался у нас в квартире, он автоматически попадал в категорию друзей, и больше ни о каких гавканьях речь не шла: очевидно, здесь ответственность за его поведение перекладывалась на хозяев.

А вот на улице дело обстояло сложнее. Возникал вопрос: от кого защищать хозяйку, если, с одной стороны, никто на нее не нападал, а с другой – все «чужие»? Ответ был найден интуитивно: от пьяных. Ими, по умолчанию, считались все, от кого доносился хотя бы легкий запах алкоголя. А таковых вечером в рабочем районе столицы Донбасса было, мягко говоря, немало.

…Промозглая ноябрьская темень, но идти надо. Подмерзающая слякоть под ногами, перемешанный с копотью холодный, тяжелый туман. Фонари? Да, имеются, однако светят через один. Впрочем, при такой погоде особой роли это не играет. «И шествуя важно, в спокойствии чинном», как сказал поэт… нет, не «лошадку ведет под уздцы мужичок», а, наоборот, Бим выгуливает меня, надежно прикрепленную к другому концу поводка. И вдруг – стойка, растопыренные уши застыли в ожидании команды «пуск», весь преданный собачий организм сосредоточен в носе… Значит, где-то метрах в трехстах за пеленой тумана материализовался некто – неважно кто, главное – он пил что-то крепче кефира. Так и есть: от звонкого лая грозного «мотылька» закладывает уши, и даже плотный туман не может его приглушить; напротив, создается впечатление, что акустический эффект усиливается; по крайней мере, теперь нетрезвый гражданин точно знает, куда ему идти: на источник непонятных звуков. Как только не слишком хорошо ориентирующаяся в пространстве (исключительно из-за неблагоприятных метеоусловий) фигура принимает достаточно четкие очертания, Бим решает, что его ангельская внешность может быть неправильно воспринята помутненным (туманом, конечно) сознанием путника; дабы измученному организму не показалось, что он находится уже не на грешной земле, а в горних высях, мой страж прячется за меня. А далее, естественно, следует диалог, поскольку мудрый Экзюпери был прав: единственная истинная роскошь – это роскошь человеческого общения, и чем больше градусов было «принято на грудь», тем очевиднее это становится принявшему, вне зависимости от его знакомства с французской литературой.

– Кто-то что-то сказал? – подозрительно интересуется жертва облаивания.

– Нет, я молчу, – честно отвечаю я.

– А кто же тогда гавкал? – искренне недоумевает мой любознательный собеседник.

– Точно не я, – заверяю его.

Пауза. Гражданин добросовестно обозревает окрестности, но никаких подозрительных объектов разглядеть не удается: вокруг лишь смутные очертания деревьев. Только потенциальный алкоголик может допустить мысль, что они способны издавать какие-то звуки, кроме скрипа, а он ведь почти совсем не пьет! Разве что иногда, но с утра – ни-ни!.. С другой стороны, только безнадежный пьяница может слышать лай, которого не было, а у него ведь практически ни в одном глазу! А если даже и двоится, то не в ушах же! И в сбитую с толку голову закрадывается ужасная догадка:

– А может, меня здесь кто-то не уважает?

– Что вы! – самым убедительным образом успокаиваю я. – Как можно? Сразу видно, что вы очень уважаемый человек!

К этому мнению придраться нельзя, и незнакомец вновь скрывается в тумане, озадаченно бурча что-то себе под нос; у меня из-за спины выпархивает мой собачий ангел-хранитель и с чувством выполненного долга продолжает свое победное шествие.

Надо сказать, что есть несколько категорий лиц, которые ко мне неравнодушны: очень пожилые люди, пьяные и собаки. Если на многолюдной улице находится бабуля или дедуля, которым нужно помочь перейти дорогу, узнать, как куда-то пройти, или просто высказать свое мнение о государственной политике, они безошибочно отлавливают меня. Если на остановке общественного транспорта стоит сто человек и среди них – один нетрезвый, он тоже обязательно найдет меня, невзирая на все трудности передвижения и ориентации в такой массе людей. При этом надо отметить, что пьяные меня никогда не обижали, даже если их поползновения на ухаживания решительно пресекались: главным для них было просто поговорить «за жисть», а мои уши, очевидно, представлялись им образцовым полем для засева его развесистой клюквой, на ветвях которой можно разместить пару-тройку килограмм высокосортной лапши. Собаки же, по-видимому, принимают меня за собрата (сосестру?) по духу (разуму?), и несколько раз собаковладельцы чуть не лишались чувств, когда их огромные, но безнамордниковые питомцы вдруг резко изменяли маршрут своего следования и бросались ко мне, хотя официально представлены друг другу мы не были. Когда же хозяева осмеливались открыть один глаз, чтобы осторожно обозреть мои останки, они впадали в ступор, поскольку вместо обкусанного туловища видели трогательную сцену с обязательными объятиями и жаркими поцелу… то есть тщательными облизываниями всех доступных фрагментов моей фигуры. И несколько раз я беззастенчиво пользовалась таким расположением к себе этих замечательных животных, спасая от их зубов Бимку. Как ни странно, когда «агрессоры» гуляли вообще без хозяев, разбираться с ними было иногда легче, чем при наличии двуногого приложения. Так, однажды, при попытках какого-то боксера (я породу имею в виду) познакомиться с Бимом поближе, я пожертвовала замечательным японским зонтом, который использовала как крепостную стену вокруг своего «охранника». Пока любознательный собачий спортсмен ломал спицы, он, очевидно, успел забыть об истинной цели своих экзерсисов, и поэтому, одержав решительную победу над зонтиком, удалился с чувством выполненного долга. А вот в другой раз, при желании весьма резвого подростка овчарки позабавиться с Бимом как с мягкой игрушкой, рядом находились хозяева пса. При этом «игрушку» я держала на поднятых вверх руках, а веселая овчарка пыталась достать свой приз, встав на задние лапы и положив передние мне на плечи. Поскольку наши массы были примерно равны, я вынуждена была прислониться, для сохранения вертикального положения, к ближайшему дереву, откуда до овчарковладельцев и доносилась наша перепалка.

– Уберите собаку! – велю я хозяевам настолько категорично, насколько позволяет обстановка.

– Дай сюда! – гораздо более настойчиво требует собачий подросток, пытаясь извлечь из моих рук возмущенного Бимку.

– Пошел отсюда! – негодует Бим.

– Вася, что она хочет? – любознательно интересуется хозяйка.

– Ее спроси, – буркает Вася, гордо обходящий дозором свою новенькую ярко-красную иномарку.

– Молчать! – воспроизвожу я интонации командира военной части, в которой когда-то работала начальником клуба.

– Это вы кому? – настораживается хозяйка.

– Собакам! – уточняю я.

– Вася, разберись! – вопит дама, недослышавшая ответ и интерпретировавшая его на свой лад. – Она меня обозвала!..

– Сюда! Повеселимся! – призывает хозяев овчарка.

– Лапы прочь! – гнет свою линию Бим.

– Пса своего возьмите! – продолжаю настаивать я.

– Вася, смотри! Как наш малыш хорошо играется! – умиляется женщина, подбирая полы роскошной шубы и делая шажок в нашем направлении, чтобы не упустить животрепещущих подробностей.

– Вася, у меня муж – милиционер! – Я решаю оказать моральное давление на автолюбителя.

– Какой муж? Какой милиционер? – От такого наглого обмана правдивый Бим чуть не сваливается со своего наблюдательного поста.

– Ну, слезай, сейчас разберемся! – требует наш непрошеный хвостатый собеседник.

– А нервничать зачем? Сразу бы сказала, чего надо, а то – милиционер! – примирительно гудит Вася. – Сынок, ко мне!

– Сукин сын он, а не сынок! – разоряется мой защитник. – И родители подходящие!

Наконец поводок пристегнут, и милая троица неспешно удаляется. Бим тявкает им вслед, обещая страшные кары, если еще раз увидит их в нашем дворе, а я размышляю, сразу ли выбрасывать мою обслюнявленную и подранную когтями куртку или попытаться как-то ее зашить и отстирать…

Более надежного телохранителя у меня не было никогда.