Прохоровка: страх и ужас вермахта. Как драпали немецкие дивизии на Курской дуге

За написание этой статьи меня заставила увесистая книжка плодовитого писателя А. Широкорада (историком его назвать нельзя, так как методами исторического исследования он не владеет) под странным названием "Танковая война на восточном фронте" (М, 2009). Книга представляет типичную апологетику вермахта, характерную для того времени.

"Главной же причиной неудачи был человеческий фактор — храбрые, но плохо обученные танкисты и некомпетентные генералы", - писал Широкорад в своей книжке. Очернение подвига наших предков в то время и сегодня стало правилом для многих. Сколько писак поучаствовали в обливании грязью, и перечислить невозможно. Вот и Широкорад потоптался на славной победе Красной армии на Курской дуге: "Ошибка с нанесением контрудара по наиболее сильной группировке противника (три танковые дивизии СС) не позволила реализовать наше превосходство над противником в количестве танков и их манёвренности. Танковая армия, которая должна была сыграть главную роль в контрнаступлении на белгородско-харьковском направлении, понесла потери, несопоставимые с достигнутым результатом и уроном, нанесённым противнику.

 

И отход противника, вопреки очередному мифу, был вызван не разгромом его ударной группировки, а невозможностью удержания района вклинения протяжённостью по фронту до 160 км. Тем более что в 35 км южнее находился хорошо оборудованный рубеж. Войска Воронежского фронта не смогли опрокинуть части прикрытия противника и сразу перейти в неотступное преследование, чтобы разгромить его отходящие главные силы, не вследствие ««исключительной переутомлённости» (выражение Г.К. Жукова, которому цензура много крови испортила), а в связи с большими потерями»".

В этом пассаже Широкорада великолепно всё: и слепое доверие немецким данным, и восхищение вермахтом, и презрение к нашим предкам. Оказывается, немцы не были разгромлены, почему-то не смогли удерживать позиции (устали что ли?). И ударили неправильно по танковым дивизиям (а куда нужно было?). И даже немецкие части прикрытия наши предки опрокинуть не смогли. Почему-то Широкорад и другие апологеты вермахта верят именно немцам, а не нашим предкам. Хотя если почитать немецкие мемуары, то иногда возникает вопрос какую травку курили тевтонские бароны Мюнхгаузены. Ладно бы в мемуарах, так и документы у немцев также иногда удивляют. Так, в докладе ОКВ (Верховное главнокомандование вермахта) в министерство пропаганды от 15 июля 1943 г. утверждалось, что в ходе операции "Цитадель" было уничтожено свыше 11 тыс. танков Красной армии.

Это если читать немецких генералов и их отчеты с мемуарами. Вот тут так и хочется спросить: "Если вы такие умные, то почему сражение проиграли?". Правда же для немцев и их апологетов здесь неприглядная. Дело в том, что немцы не осуществляли организованное наступление из-под Прохоровки. Они бежали от Красной армии, причем это было паническое бегство. Понятно, что о страхе охватившем немцев под Прохоровкой сами немцы вспоминали неохотно. Но такие свидетельства сохранились.

Вот письмо эсесовца Курта Пфёча, служившего в 2-й рот 2-го мотопехотного полка дивизии СС "Лейбштандарт Адольф Гитлер" (единственный оставшийся в живых из этого полка к концу войны), написанное уже в госпитале и приведенное в его воспоминаниях о боях под Прохоровкой. Правда, в письме эсэсовец явно лукавит, когда пишет, что был ранен во время атаки, потому сам пишет что во время атаки был смертельно уставшим и видел только свои сапоги. На самом деле он вместе со своим полком удирал. Судя по описанию, немецкая артиллерия была подавлена, немецкие танки выбиты, и тут якобы эсэсовцы пошли в атаку, да так что напоролись на встречную атаку красной армии, где эсэсовцы и полегли. Так в атаку не идут, так удирают. Удирал и "Лейбштандарт Адольфа Гитлера", когда эсэсовцев догнали советские танки и передавили тех, кто удирал слишком медленно. Вот как это выглядит в описании Пфёча:

"Мы пошли в атаку. Из оврага под проливным дождем. Небо сильно плакало, и вскоре нам тоже досталось. Мы — точнее сказать, то, что осталось от нашего батальона, — продвинулись далеко вперед. Помню только, как выглядели мои сапоги. На них налипли огромные комья грязи, с каждым шагом становившиеся все больше и тяжелее. Артиллерия наша была в отпуске. В любом случае, мы ее не видели и не слышали. Наши танки дрались с Т-34 и останавливались. И это было настоящим чудом. И тут началось! Иван! Мы, идиоты, бежали навстречу контратаке! Бежали? Мы пытались ковылять по земле, как кроты, которые не умеют плавать. Потом подошли русские танки и завершили дело. Они развалили едва выкопанные окопы, стреляли во все, что шевелилось, намотали раненых на гусеницы. Рядом со мной ранили Пимпфа. Он звал санитара, но тот не пришел, так как не мог прийти — лежал в нескольких метрах позади с простреленным животом. Я подскочил, чтобы помочь Пимпфу. Удар в левую руку опрокинул меня в грязь. „Ничего страшного“, — подумал я. А Ханс — мой командир взвода — кричал, хотел узнать, что со мной случилось. Я крикнул, что со мной все в порядке, подполз к Пимпфу и лег за пулемет. Пимпф стрелять больше не мог. Осколком ему разорвало предплечье. Сначала я еще видел русских, потом не смог больше держать голову. Что было дальше — не помню.

Когда очнулся, почувствовал сильную боль. Дождь продолжал все еще лить как из ведра. Пимпф лежал рядом со мной. Он не шевелился и был перевернут, по-видимому, хотел бежать назад и при этом был убит. Я переломил его жетон и попытался отползти в глубокую воронку от крупнокалиберного снаряда. Можете себе представить, как я испугался, когда увидел там лежащего убитого русского. Перед другими воронками тоже лежали убитые гвардейские стрелки...

След танка отпечатался в нескольких метрах от позиции пулемета. Он был кривой, и колеи были наполнены водой. Собаки ехали от окопа к окопу. Почему именно меня они не взяли — не знаю.

Иван прорвался!

Повсюду валялось множество вещей. Я не стал ждать, пока стемнеет, надел русскую накидку и таким „полуиваном“ отправился дальше. Мне навстречу проехало несколько Т-34. Они отходили. Значит, далеко прорваться им не удалось. В любом случае, я вежливо их пропускал. Рука горела огнем. Мне стало плохо. Ноги были как ватные.

Потом я нарвался на отделение русских. Теперь я понял, как был прав, захватив с собой автомат. Они попали мне в спину и в голень. Боль была нестерпимой. Но я дошел, и мне удалось сесть на „Тигр“, ехавший в тыл".

Как видите, но Широкорад и апологеты вермахта лукавят, когда пишут, что советские войска "фронта не смогли опрокинуть части прикрытия противника и сразу перейти в неотступное преследование". По крайней мере эсэсовцев "Лейбштандарта Адольф Гитлер" не наши прадеды только догнали, но передавили танками, да еще и погнали дальше. Отдельно стоит сказать и про встречное танковое сражение, которого якобы не было, если верить Широкораду и апологетам вермахта. Курт Пфёч видел такое сражение своими глазами и честно его описал:

"Русские наносили главный удар левее. Моторы ревели, гусеницы лязгали, деревья трещали, разлетаясь в щепы. Через лесочек продирались «Тигры»!...

Конечно же, иван послал не только пехоту против немецких «Тигров». Они показались на правом склоне перед позицией Пауля. Внезапно, хотя их ждали, по непросматриваемой местности им удалось подъехать необычайно близко. Т-34!

Один «Тигр» повесил хобот. В его левом борту зияла дыра. Башню охватили языки пламени, словно факел. Т-34 на полном газу неслись к «Тиграм» спереди слева. Первые «Тигры» дернули гусеницами и повернули. Один задымился, но продолжал еще стрелять. И первый Т-34 исчез в разлетающемся серо-черном облаке. Иваны мчались на полном ходу, чтобы не дать «Тиграм» воспользоваться преимуществом в дальности стрельбы и бронировании. Они мчались решительно, упрямо, ожесточенно. Масса против качества. Каждый попавший снаряд на сравнительно малом расстоянии проходил сквозь стальные стены, словно гвоздь через фанеру. И местность помогала русским".

Интересно, что это, если не описание встречного танкового боя? Как можете убедиться, но сами немецкие участники сражения опровергают наших туземных "историков". Но здесь следует обратить внимание на чувство страха, которое охватило эсэсовца даже при виде мертвого советского солдата. Страх! Вот какое чувство возникло внутри немецких солдат после Прохоровки.

Это же чувство страха вдруг охватило эсэсовца моторизованной дивизии СС "Рейх" Йоахима Шолля (воевавшего под Прохоровкой на "Тигре", что дало ему временное чувство неуязвимости, поэтому чувство страха пришло ему несколько позже). Это отражено не в мемуарах, а в личном фронтовом дневнике. Вот как выглядит пришествие страха к танкисту, воевавшему на "Тигре":

"29 августа 1943 г. Сегодня мы были вынуждены отступить. Такое впечатление, что русские имеют бесконечное количество солдат и танков, и они накатываются на нас волна за волной. На поле боя находилось не меньше нескольких сотен Т-34 и КВ.

Я был очень напуган. Это был первый раз, когда мне показалось, что мне пришёл конец. Мне не хочется быть похороненным в России".

А вот как в дневнике Шолля выглядит "организованное отступление" вермахта из-под Прохоровки:

" 28 июля 1943 г. … Мы возвращаемся обратно в Белгород. На своём пути мы встретили группу пехотинцев. Они выглядели уставшими и понурыми. Я почувствовал себя виноватым и предложил им забраться на броню. Они устроились за башней".

Разрозненные группки солдат, побросавшие пулеметы и тяжелое вооружение, как-то плохо подходят под описание "организованного отступления".

О страхе и паническом бегстве немцев на Курской дуге вспоминает артиллерист 332-го артиллерийского полка Алоис Цвайгер:

"13 августа в 16 часов небо потемнело. Сотни советских бомбардировщиков освобождались от бомбового груза как раз над нашей деревней. И снова содрогалась земля, и снова приходилось улепетывать от разрывов. Было приказано незамедлительно сменить позиции: «Отступить вместе с техникой!» Для контрудара не оставалось ни времени, ни сил — мы видели, как на нас опять устремились русские танки, вынудившие нас бежать наперегонки со смертью.

Полк понес страшные потери — до 50 % живой силы и техники. Сильнее всего донимали шедшие на бреющем штурмовики. Они всегда появлялись внезапно и нещадно косили нас из пулеметов".

Как-то не складывается утверждение немецкого солдата вермахта Цвайгера о потерях в 50% в людях и технике с утверждением Широкорада, что разгрома немецких дивизий не было. Видать, нашему туземному писателю виднее, чем немцу-участнику сражения. И потерю половины состава полка для наших апологетов вермахта разгромом не считается. И опять мы видим паническое бегство немцев от Красной армии. О событиях сентября Цвайгер уже пишет:

"Во время отступления через Украину 9 сентября мы снова подверглись сильной атаке русских. Орудия, техника — все пришлось бросить на съедение танкам противника. А нам, солдатам, опять пришлось спасаться бегством. Очень и очень многим спастись таким образом не удалось, и они навеки остались на поле боя…

Общим правилом стало: «Спасайся, как можешь!» Число убитых и раненых постоянно росло".

Только страх мог заставить так бежать немцев. Эсэсовец дивизии "Великая Германия" Ги Сайер, воевавший на Курской дуге пишет об этом страхе вполне определенно:

"От страха и усталости мы обезумели. Нервы наши были напряжены до предела. Мы с трудом повиновались приказам и крикам, предупреждающим об опасности, которые сыпались непрерывной чередой…".

Это еще когда немцы наступали. А страх у немцев только нарастал:

"Мы пытались стереть из памяти воспоминания о русской траншее, которую сами же обстреляли из пулемета, и о танках, кативших прямо по человеческим телам, о деревне, переполненной трупами большевиков, о разрывах снарядов вражеской артиллерии на узких улочках, напичканных солдатами гитлерюгенда, – пытались забыть о всем, что нас пугало и вызывало отвращение. Нас внезапно охватил ужас, от которого по коже бежали мурашки, а волосы вставали дыбом. Я больше не мог ощущать внешний мир: было такое впечатление, будто я раздвоился. Я знал, что не способен такое вынести – не потому, что я лучше других, а потому, что такое не должно происходить с молодым человеком, который живет нормальной жизнью, как другие люди".

Этот страх появился у наших врагов и неспроста:

"Мы своими глазами увидели целое поле мертвых солдат гитлерюгенда: они погибли во время вчерашнего артиллерийского налета. С каждым шагом мы понимали, что может произойти и с нашей презренной плотью…

За насыпью располагался полевой госпиталь: по крикам и стонам, доносившимся из него, можно было подумать, что там скотобойня. Увиденное нас потрясло. Я чуть не упал в обморок, а Линдберг от страха разрыдался. Пройдя за загородку, мы уставились в небо. Перед нами будто во сне проходили молодые солдаты с оторванными руками, гноящимися ранами, торчащими из животов кишками, прикрытыми простынями".

Страх перед Красной армией обернулся паническим бегством элитной дивизии Третьего рейха:

"Но русские солдаты продолжали двигаться. Но теперь смерть нас больше не пугала. Я не отрывал взора от раскалившегося дула пулемета, который удерживал ветеран.

– Приготовить гранаты! – приказал фельдфебель, стрелявший из «люгера» с левого плеча.

– Бесполезно! – еще громче крикнул ветеран. – У нас не хватит боезапаса. Нам их не остановить. Фельдфебель, отдавайте приказ об отступлении, пока еще не слишком поздно.

Мы переводили взгляд с фельдфебеля на ветерана. Все громче и громче становились крики русских:

– Ура!

Они стреляли с бедра, прямо на бегу. Вокруг засвистели пули.

– Ты спятил, – упирался фельдфебель. – Отсюда не уйдешь. В любую минуту появятся наши войска. Так что, ради бога, стреляйте, не останавливайтесь.

Ветеран зарядил последний магазин.

– Сам ты спятил. «В любую минуту»… Да пошел ты к черту! Сиди здесь! Помирай, если хочешь!

– Вернитесь! – заорал фельдфебель.

Ветеран выбрался из окопа и, пригнувшись как можно ниже, со всех ног бросился в лес. Не останавливаясь, он крикнул:

– За мной!

Мы в спешке похватали оружие.

– Бежим! – закричал судетец.

И весь взвод побежал за ним. От страха мы обезумели. Сломя голову, задыхаясь, неслись к зарослям. Вокруг свистели русские пули. Как ни странно, мы бежали все семеро: фельдфебель, не прекращая выкрикивать ругательства, оказался рядом с нами:

– Подонки! Отстреливайтесь! Вы же погибнете! Лучше умереть в бою!

Но мы не останавливались.

– Стоять! – орал фельдфебель. – Стойте, свиньи!

Мы поравнялись с ветераном, который остановился перевести дух у покореженного дерева.

– Ах ты, ублюдок! – не унимался фельдфебель. – Ну, я о тебе доложу!

– Плевать, – рассмеялся ему в лицо ветеран. – Лучше штрафбат, чем русский штык.

Мы снова бросились бежать. Принялись карабкаться на горку. Снарядами вырвало с корнем все деревья.

– Быстрей! – заорал ветеран, услышав, как вокруг свистят русские пули. – Скорей, фельдфебель, чего застрял! – прокричал он нашему командиру. – Вот увидишь, как только доберемся до своих, мы дадим русским понюхать пороху…

Ветеран не успел закончить. Фельдфебель вскрикнул и замер, комично взмахнув руками, затем покатился с горки вниз и остался лежать на земле.

– Придурок, – выругался ветеран. – Говорил же ему, нечего мешкать.

Наш отряд, уже во второй раз лишившись командира, продолжал продираться через заросли, сгибаясь под тяжестью оружия".

Страх овладел немецкими солдатами во время сражения на Курской дуге. Именно этот панический страх перед Красной армией, перед неминуемой гибелью в далекой России заставил бежать немецкие дивизии, в том числе элитные. Немцы не отступили организованно. Они бежали, бросая технику, тяжелое вооружение и другое военное имущество. Именно на Курской дуге немцы поняли, что они не просто проиграли войну (многие поняли это после Сталинграда), они поняли, что их тут убьют. Этого чувства страха немцы не чувствовали ни после поражения под Москвой, ни после поражения в Сталинграде. Так, 22 февраля 1942 г. ефрейтор Иоганнес Михель писал в письме: "Отступление не прошло для нас бесследно — кто отморозил ноги, кто нос, всякое было. Питание стало безобразно скудным. Нужно самому себе помогать, иначе плохо кончишь. Но вы обо мне не беспокойтесь, уж как-нибудь мы пробьемся… Может быть, это скоро кончится, и мы вернемся здоровыми домой… Нам это все так надоело…". Не чувствовали немцы страха после поражения под Москвой. А вот оптимистические речи одного гауптамана после поражения под Сталинградом, воспроизведенные в воспоминаниях Генриха Метельмана: "Ну, когда я говорю об упущенной победе, я имею в виду военную ситуацию, но не экономическую. Даже если нас разгромят, экономически мы были и останемся сильной страной, во всяком случае, нам будет чем козырнуть в игре. Крах Гитлера и нацизма вовсе не означает конца Германии… Слова словами и останутся, а вот нам с тобой следует пока что думать о том, как выбраться живыми из этой заварухи. Может, еще и потолкуем!".

Поражение на Курской дуге вселил в вермахт страх, который немецкие солдаты глушили алкоголем. Этот страх уничтожал хваленную немецкую дисциплину. Этот страх, угнездившийся в разуме немецких солдат, лишал их воли к победе и приближал конец Третьего рейха. И породили этот страх наши предки, которые так вломили тевтонам, что те в панике бежали на Курской дуге. И никакие апологеты вермахта не отменят этого факта.