Борщ в Одессе – блюдо торжественное

— Сема Накойхер таки да сволич! — веско объявила мадам Берсон, глядя косо в глаза тете Риве. — Он не хочит украсть для мене мозговую кость!

— Накойхер — коммерсант, — уважительно возразила тетя Рива, — и ему выгодней украсть вырезку за пять рублей кило!

— Но мене надо мозговой кость! — упорствовала мадам Берсон.

— Для укрепления одноименного органа... — по-научному встряла тетя Маруся.

— Для большую каструля борщ! — не приняла тетимарусин тезис мадам.

— Роза будет варить борщ! — со скоростью тети Ани понеслось по двору.

— Борщ — это вкусно! — подтвердил Межбижер, подслушивавший из подворотни.

— Но Накойхер сволич! — попыталась убить их надежды мадам.

— Мозговую косточку можно купить на Привозе! — постановила тетя Маруся. И добавила для утешения мадам. — А Сема пусть подавится!

На том и порешили.

Наутро мадам Берсон собралась на Привоз. Конечно, соседки предлагали свое участие в закупках. Но не мне вам говорить, что борщ — дело серьезное и требует личного присутствия на всех стадиях. Так что, вооружившись плетеной из конопли кошелкой и двумя авоськами, мадам поутру отправилась в путь. Ее провожали взглядами, похожими на те, которыми провожали Жанну д’Арк, по дороге к костру. Но мадам из всех Жанн знала только медсестру из поликлиники, поэтому возгордилась не очень.

Что вам сказать... Еще тот Привоз сильно отличался от нынешнего.

В самом начале базара, по левой стороне Новорыбной улицы шли длинные, приземистые лабазы, где торговали рыбой и немножко вином. В лабазах были мраморные столы и горластые торговки.

Я вам скажу — таки торговкам было об чем горланить! На мраморных длинных столах копошилась рыба. Нет, РЫБА!

Переливалась всеми цветами радуги, разложенная десятками свежая скумбрия! Отдельно, но уже поштучно лежала скумбрия-малосолка, причем одна рыба была разрезана на кусочки, чтоб люди имели, что пробовать и убеждаться. Совестливые мужики выпивали «стакан вино» и закусывали дегустацией, оставляя на прилавке по пять копеек.

Как разведчики в маскхалатах, распластались на столах, старательно пряча белое брюшко, глоси, дальние родственники камбалы, деловито бугрившейся поодаль. Камбала — рыба не для простых. Ее подают на свадьбах и при встрече дорогих гостей, приехавших ненадолго.

Чистым серебром отливали клады тюльки, фиринки, сардельки — этого товара для бедных, которым далеко не брезгуют и богатые. Кто откажется от сардельки, тушеной в масле и уксусе? А от биточков из фиринки? А от хлеба с маслом и тюльки сверху? Есть такие? Нет? То-то!

А бычки? Я не забыл за бычки! За этих пролетариев Черного моря. Сколько у них профессий! И каменщики! И кнуты! И песочники! Но костлявы... Но это между нами совсем! Правда?

За кефаль не буду. Потому что, где тот Костя и где та кефаль?

В банных тазах шевелят мокрую тряпку-занавес раки. Они не по пять и не по три. А всего лишь по рублю. Но суровые покупатели дорожатся и придирчиво спрашивают:

— Откуда?

— Из Маяков! С бублика! — заученно отвечают торговки.

На лучшем из столов отдыхает щука. Отдыхать ей недолго. Потому что без нее рыба фиш, которую так любят на русских свадьбах, украинских именинах и еврейском торжестве брис, всего лишь подделка, годная чтоб кормить бездомных котов и Межбижера.

Сверкает всеми своими зеркалами карп. Деловито щурится судак...

Ой, пошли уже отсюда, потому что мадам Берсон уже сладко поругалась с торговкой рачками.

Что? Вы не знаете, что такое рачки? Вы откуда? Из Орла? Так летите себе без несчастья. И не мешайте мадам покупать газетный фунтик вареных рачков за десять копеек вместо двадцати.

Сошлись на пятнадцати. За каких-то полчаса. Окрыленная победой, мадам потопала в мясной корпус.

О, мясной корпус это что-то! Тут разговаривают с достоинством и не визжат, как торговки картошкой. Тут товар для людей понимающих, имеющих свою копейку и авторитет у соседей.

Нет, конечно, есть идиоты, берущие биточное мясо для котлет. Про таких говорят:

— Каждый сам себе адиот! — и обвешивают мастерски, но нахально.

— Они, наверное, с газводы! — говорят про таких.

Мадам — из уважаемых людей. Ее тут даже слегка боятся и еле-еле обвешивают. Она зорко, как Илюша Муромец с картины на стене, оглядела окрестности. Рубщик Кадик с Карла Маркса был на месте, и мадам пошла к нему, с трудом растягивая улыбку.

Рубщик мяса... Что вы понимаете? Это же аристократ Привоза. В каком-то Букингемском дворце — герцог. А на Привозе — рубщик. И то — это две большие разницы. Может ваш хваленый герцог разделать сто кило так, чтоб двадцать пошло ему, а те же сто хозяину туши? И еще взять немножко денег за труды! То-то!

Сахарная мозговая кость для мадам появилась как из-под земли. И почти даром. Кость была облеплена мясом, как летняя пивная будка народом. Более того, рубщик еще и разрубил ее на несколько частей.

Довольная мадам пошла за салом. Сало занимало — и по праву! — целый ряд длиной метров пятьдесят. Но в две стороны! Какого тут сала только не было! Но мадам знала, что ей нужно. Она брезгливо — да-да! — обходила прилавки, где сало было тоньше, чем в ладонь, игнорировала толстое сало, но без мясной прослойки и брезгливо отворачивалась от продукта, который немного, хоть чуть-чуть, отдавал желтизной.

Всего вероятных кандидатов на то, что они будут осчастливлены мадам, осталось, после первого круга человек двадцать. И мадам пошла на второй круг, интересуясь ценой, происхождением и рационом. Отобраны были те, кто кормил кукурузой. Это сузило круг до пяти претендентов. А потом...

Еще какой-то несчастный час и сало куплено!

Но на настоящий борщ нужна еще постная свинина или телятина...

При таком выборе...

Короче, еще час с кусочком. Мадам уже немного спешила.

Выйдя на воздух, мадам вдохнула полной — я бы даже сказал: очень толстой! — грудью и впустила в уши посторонние звуки.

— Дрожжи! Дрожжи! — надрывались цыганки.

— Примусный иголка! Примусный иголка! — голосили евреи.

— Нафталин! Нафталин! — вписывались в хор и вмешивались прочие нации.

Отмахнувшись от них, идет мадам в овощные ряды. Ее знают... Некоторые готовятся к обороне, некоторые трусливо бегут, укутав свой товар рядном и умолив соседа:

— Дядя Гриша, постерегите, Христа ради!

А мадам должна столько купить! Перечислить? Нате: картошку надо, морковку, буряк, капусту надо, а зелень, а перец сладкий, а лук-чеснок? А фасоль? Белую крупную фасоль, которую придется замочить очень заранее! Ша! А томат? Борщ без томата не бывает! Только в Одессе делают такой густой, темно-вишневый, ароматный томат! Знающие люди даже мажут его на хлеб и имеют от этой еды удовольствие, почти такое же, как Дуся Гениталенко от своего мужа Вани, если он трезв и серьезно настроен.

Нагруженная, как на войну, борщеприпасами, притопала мадам домой. Было уже за полдень, а дел впереди невпроворот.

Борщ в Одессе — блюдо торжественное. Но трудное. И требует, кроме времени, еще и минимум два примуса.

— Зачем? — спросят люди несведущие, избалованные газовой плитой и полуфабрикатами.

Ну, что им сказать? Я добрый. Я продолжу рассказ, а вы впитывайте, как раскаленный июлем организм впитывает холодное пиво. Но тогда есть опасность, что ваше нынешнее счастье покажется вам худым и бледным. Вам не повезло. Вы — и я, увы — живете в то время, когда обед готовят для себя. Готовят... Или, чаще, покупают...

На один примус мадам поставила ведерную кастрюлю с мозговой костью, на вторую — сковородку диаметром с колесо от велосипеда «орленок», на котором гоняет без всяких правил рыжий Шурка.

Пока вода закипит, а сковородка раскалится, можно нарезать сало аккуратными кубиками. И нашинковать лук. А потом сало кинуть на сковородку. Пусть скворчит и выжаривается до шкварок. Шкварки очень полезны. Если кто понимает. На второе мадам сделает пюре. А какое пюре без жареного лука и шкварок?

Сняв шкварки, мадам кинула в сковородку, прямо в растопленное сало, лук. Пусть себе жарится. А мадам, пока, натрет морковку. Морковка очень крупная и что-то напоминает... Но зачем отвлекаться на глупости?

Ой, надо успеть почистить от кожуры парочку буряков.

Лук, лук мешать! А то подгорит!

А над варевом в кастрюле уже подымается желтый шум. Снять, немедленно снять! А то, не дай Бог! — закипит и борщ будет мутным, как глаза у Камасутренко, когда он с похмелья.

Лук уже почти золотой. Тогда можно кинуть в зажарку много тертой морковки и закрыть все крышкой. А в кастрюлю кинуть свеклу. И фасоль.

— Фасолю! — как говорит мадам.

Уф!

Нет, не «уф!». Надо отделить зелень от черенков, и черенки, связанные ниткой, кинуть в варево. И парочку чищенных луковиц.

Можно присесть? Куда там!

А чистить картошку, а шинковать капусту и перец? А вынуть свеклу из кастрюли и, обжигаясь, разрезать на куски, чтоб быстрей остывала для шинковки, а добавить чашку жидкости из кастрюли в сковородку? А попробовать ножом мясо? И вытащить в миску. А вынуть кости вместе с их мозгом?

Мясо нарезать кубиками и опять в кастрюлю. С мозговых костей тоже снять мясо и тоже нарезать. И опять в кастрюлю.

Натереть свеклу. Горячо? Но мадам терпит.

Еще чашку бульона в сковороду. И тертую свеклу туда. И закрыть крышкой.

И открыть крышку и добавить две ложки сахара. Но столовых. И полных! Не пожалеете!

А теперь...

Мадам разводит в кружке томат. Три столовые ложки. Как пахнет! И все это туда же — в сковородку.

А из кастрюли надо вынуть черенки зелени и лук!

Зато кинуть капусту с картошкой и перцем. И выбить, наконец, мозг из костей и отправить обратно в кастрюлю.

Можно присесть...

И вскочить. И пробовать, пробовать.

Соль! Надо кинуть соль.

Мясо.

Оно готово!

Картошка.

Легко протыкается ножом.

Фасоль. Слава Богу, готова!

И... Венец! Сковорода с зажаркой опустошается в кастрюлю. Все перемешивается.

Все?

Нет. Еще чуть-чуть.

Зелень, срезанная с черенков, мелко шинкуется. И в кастрюлю ее! И крышкой, крышкой закрыть!

И выключить примус.

И сесть, бросив руки на колени.

Но разве дадут спокойно посидеть эти крахаидлы, изверги и аферисты? Разве оставят они в покое несчастную женщину? Ну, зачем, зачем в этом еврейском городе Одессе у всех, даже антисемитов, такие длинные носы, чующие борщ из любого места двора и, частично, улицы Жуковского? И идут, идут соседи на запах, рассеянно расталкивая друг друга. Но для всех найдется место и тарелка с борщом. А как же?

— Сегодня — готовишь! — ты, а завтра я... — как поет Германн из Оперного...

Александр Бирштейн