2 том. Восьмой кадр. Многоликий

2 том. Восьмой кадр. Многоликий

    Сергей направился в сквер, найдя лавочку, присел, подставив лицо под искрящиеся, тёплые солнечные лучи. Мимо, не спеша, прошла лет тридцати женщина, скользнула взглядом по его лицу, прошла дальше, остановившись, повернулась и скорым шагом, словно опасаясь, что он уйдёт направилась к нему.

-Извините, - сказала она, переминаясь с ноги на ногу в жгуче – красных остроносых на шпильках тцфлях,  и пристально всматриваясь в его лицо. – Вы меня не узнаете? А я Вас узнала.

   Сергей внимательно присмотрелся к ней. Она была броско одета, безукоризненно сложена, с чувственным лицом и едва заметным тонким шрамом над левой бровью, который вовсе не портил её лицо, наоборот, придавал особенное очарование.

   Его охватило чувство тревоги. Насколько он понимал из – за какого – то неприятного происшествия, участниками которого  был он и эта женщина. Что за происшествие он конкретно сказать не мог, но чувствовал: оно было.

-  Может быть, Вы ошиблись, - неуверенно сказал он. -  Я на кого – то похож.

- Нет, - твёрдо ответила женщина. –Вы тот, которого я несколько лет искала. Четыре года. Чуть больше.

   Знакомая цифра. Четыре. Он столько лет просидел, но не в тюрьме же было происшествие. За все годы в ней его никто не посещал и ничего там особенного не случалось. За исключением драк до крови и отсидок в карцере. Может быть, во время беспамятства что – то произошло, и ему грозит опасность, продрала мысль, но время не складывалось

- Ого, - Сергей улыбнулся через силу. Проклятая тревога, она смешивала мысли, расшатывала его, вызывая колотун. – Что же такого я натворил и когда, что Вы меня ищите?

   «Она из полиции, - залихорадила мысль, - была авария, наверное, я кого – то сбил, меня ищут».

   Понеслись, полетели мысли, и Бог знает, до чего они довели бы его в болезненном состоянии, если бы он не услышал.

- Я Вас ищу, чтобы отблагодарить.

   Бывший зэк помнил, что благодарности он получал в исправительной колонии за хорошую работу, которую он делал, чтобы подать на досрочное освобождение, но благодарили ли его после тюрьмы на воле - не помнил. Об этом ему мог бы рассказать Константин Иванович Ставропольский, но он, увы, был зарыт в потёмках памяти, и вытащить его оттуда  в данный момент не было никакой возможности, а поэтому Сергей, ошарашенный  вниманием женщины, спросил.

- За что благодарить?

- Неужели Вы забыли меня, не помните, -  с ноткой неудовольствия промолвила она.- Это же Вы отбили меня от мужчин, которые пытались вырвать мою сумочку и чуть не убили. - Она показала на шрам. -  Один тогда убежал, а второй остался лежать на земле.  Приехала полиция. Мужчину забрали и Вас, а я убежала. Очень испугалась. Помните?

   Память открылась, выплеснув пронзительный женский крик, развесистый мат.  образы двух полицейских, которые, заломив ему руки за спину, тащили к машине.

- Ещё как помню, - облегчённо вздохнул Сергей.

- Всё благополучно в полиции обошлось?

- Вы счастливый человек, - насмешливо бросил Сергей.

- Почему Вы так сказали?

   Женщина растеряно посмотрела на него. И было от чего. Насмешливый голос сильно смахивал на издевательство.

- Вам, видимо, не приходилось сталкиваться с полицией. Да, Всё закончилось благополучно, как нельзя лучше, - Сергей подавил чувство злобы, ведь это было прошлое, зачем тащить в настоящее, в нём своих забот хватает. -  Вы же убежали, - бесстрастно сказал он, - а я не смог доказать, что защищал Вас. Это Вы должны были говорить, что они напали на Вас. А мужики сказали, что я всё вру и избил их ни за что, ни про что. Пять условно. А после нарушения пяти условного, заболел, забыл явиться для осмотра в надзорную инстанцию  четыре реального в тюрьме. Вот результаты помощи.

- Простите меня. Я очень испугалась, - повторила женщина, - а поэтому и убежала.

   Сергей хотел сказать: твой испуг обошёлся мне в четыре года, но не сказал, а, вспомнив артистку Капу и панночку Вику, которые натаскивали его на пана Сергея, улыбнулся в душе. Это было хорошее воспоминание. Оно отбрасывало желание отомстить.

- Вы не переживайте, - добавил он, увидев, как женщина скомкалась и побледнела всем лицом. – Никаких обид

 - Я понимаю, что Вам не хочется вспоминать. Может быть, Вы нуждаетесь в помощи, и я смогу Вам  чем – то помочь? – заспешила женщина.

- Я похож на человека, который нуждается в помощи? Впрочем, это не важно. Похож или не похож. В жизни бывают чудеса. Вы, случайно, не врач?

   Сергей не хотел спрашивать, но подсознание пробило сознание и навертело бы ещё больше, если б женщина задержалась с ответом.

- Нет. Я работаю администратором салона красоты «Шарм». Салон мой личный. Элитный. – Ни оной заносчивой нотки. Обыденно. Это вызывало симпатию. - А почему Вы спросили о враче?

   И снова подсознание разломило сознание и Сергей разоткровенничался.

- Вот такие дела, - закончил он, - только никакой жалости, я не переношу её.

- Так дело не пойдёт, -решительно  сказала женщина, - меня, кстати. зовут Полиной.   Я найду хорошего врача. Только не подумайте, что я нахваливаю себя. Всё действительно так, как я говорю. Вы убедитесь сами. Ко мне ходят знаменитости. – Она задумалась. – У меня уже есть на примете врач – психиатр, психолог. Он вытащит Вашу память. Я предлагаю пожить у меня на даче, а хотите в городской квартире.

- Вот так сразу и к Вам?

- О, Господи, - вздохнула Полина, - а что здесь такого? Мы отвыкли от нормальных отношений или их у нас и не было, - понеслась она. -  Всё как – то с закорючками, углами, потёмками. Как говорят?

- Тянуть кота за хвост, - расхохотался Сергей.

- Во. Во. Тянуть, - воскликнула она, словно пацан и даже прищёлкнула пальцами. - С мужем я недавно развелась. Любитель закладывать. В общем, неплохой мужик, но пропитанный перегаром. Сколько я не билась -  ни хрена не помогло, - расковалась Полина. -  Детей нет. Никто Вам мешать не будет. А можно на ты, - шепнула она, наклонившись к Сергею.

- Валяй.

- Так вот.  Никто мешать тебе не будет. Домработница. Часа два убирает и уходит. Я с утра до вечера на работе. Если врач скажет, что нужен санаторий или какое – то путешествие, чтобы отвлечься, это не проблема.

- Ты можешь позволить себе такие расходы?

- Да разве это расходы по сравнению с тем, что я получаю от салона. – И опять никакого  желания блеснуть. -Так как?

- Я должен подумать, - сказал Сергей.

- И думать нечего. Прямо сейчас, - настойчиво сказала Полина, -  едем к тебе, забираем вещи.

- Какие вещи, - перебил Сергей. – Все мои вещи на мне.

 - Тогда едем. Я вызову машину.

   Она достала мобильник.

- Подожди.

   Ситуация развивалась так стремительно, что Сергей едва успевал отслеживать её, но это не огорчало его. Ему н6равилась поведение Полины: открытое и не чванливое.

- Твоё предложение просто отличное, даже сказочное для разрешения моей ситуации, расскажи – не поверят. но имеется одно но.

- Никакое но, - отрезала Полина. – Эта штука, - она постучала пальцем по шраму, - могла быть глубже и на всё лицо, а то и хуже, если бы не ты. Впрочем, какие «но»?

- Я ещё не научился  подводить людей. – Промахнулся Сергей, но он ведь не помнил «ковбоя» Ставропольского с его стремительными налётами на хутора. - Я по совести не могу убежать.

   Лицо Полины передёрнулось

- А я убежала.

- Это разные ситуации и винить себя не стоит. Капа и Вика   забрали меня с больницы, а я потом сбежал. Так как у меня с памятью, неважно, они станут волноваться: заблудился, ну и другое. Обменяемся телефонами. Я даже могу оставить адрес, где сейчас снимаю место.

- Это единственная причина, которая удерживает тебя или, прости за откровенность, тебя удерживает квартирантка, о которой ты говорили с таким чувством, что я позавидовала. Редкая откровенность.

- А зачем прятать то, что невозможно спрятать?

- Сложный ты человек.

- Точнее не управляемый.

- Как это понимать?

- Я не могу контролировать свои состояния. Могу вспыхнуть, расслабиться. Нагрубить. Неудобный я. Со мной не так просто.

- Тем более тебе быстрее нужен хороший врач.

- Врач – то врач, но я могу ведь сорваться и на тебя.

- Принимаю. За ошибки нужно платить.  

- Не нужно платить, - перебил Сергей. -  Ничего такого не было. Срыв. У тебя был простой нервный срыв. За участие спасибо. Надо же, - Он покачал головой. – То было пусто, а затем стало густо.

- А что здесь такого? Что ты за человек, - вскипела Полина. – Я же не предлагаю тебе жениться на мне. Не тащу в Загс. Тебе предлагают помощь. Вникни. Может дело и до свадьбы дойдёт, - подковырнула она.

- Разошлась.

- Эх, мужики, мужики. До чего же вы не мечтательны.

- Не горячись. Звони. Кстати, у тебя красивое имя. Полина, поле, немного расширить и степь получится, балки, курганы. Мне бы в степь. Я же степняк. Наверное. сразу бы вылечился.

- Да хоть сейчас, - бросила Полина. – Вызову машину и кати с шофёром. Водить умеешь? Если умеешь, езжай сам. Я бы тоже поехала, да салон не на кого оставить.

- Было дело и водил, но сейчас боюсь.  Насчёт переезда к тебе и степи – давай подумаем. Послушай, а если я тебя попрошу меня на Кипр отправить? Потянешь?

- Потяну.

- А почему же мужа не сумела вылечить от водки?

- Лечила. Подшивали «торпеду», а он лимонов наесться,  кислота, она лекарство сбивала, вытравливала и по – новой.

- И всё – таки нужно подумать.

-  Твоё дело. На колени не собираюсь становиться. Ладно. Вижу, что ты упрямый мужик.

   Сергей поднялся, слегка кивнув головой.

- Да не кивай, - насмешливо бросила Полина, - а то голова отвалится. Тогда никакой врач не поможет. Позвоню, и ты звони.

   Она встала, потянулась и направился в противоположную сторону от церкви. Сергей к церкви, стоявшей на высоком бугре, у подножья которой пробегала мелкая речушка. Выбрав место, присел.  От речушки тянуло прохладой, доносился шум, гам пацанов, толпившихся возле густолиственной, крепкой вербы с тарзанкой.

- Всё, как в детстве, - с грустью промолвил он.

    Сергей посмотрел на пацанов, которые  усилено толкали друг друга. Тарзанка одна, а пацанов толпа. Первым оказался самый рослый. Он сделал несколько шагов назад, стремительно разогнался, прыжок и завис на палке. Сергею всколыхнуло и ему показалось, , что на тарзанке завис он.

   Полёт. Что может быть прекраснее полёта?.

   Кажется, что взлетаешь до облаков,  которые бесшумно скользят по небу. Охватывает восторг и желание лететь, лететь… Рассекаешь воздух. Вокруг тебя вихри мечутся. Рвёшься ввысь. Летишь. Ещё, ещё, но матушка – земля тянет. Тарзанка, набрав высоту, «выдыхается» и останавливается, разжимаешь пальцы и, словно стрела мчишься вниз к воде. Сгруппироваться не успел, чтобы войти  вытянутыми вперёд руками и головой в воду и бомбишь её пузом. Крепко приложился. Это ещё хорошо,  А порой, сорвавшись, летишь, летишь и  видишь, как речка «уходит» в сторону и как стремительно к тебе приближается земля, а тормознуть о воздух, увы, никак не получается.

  Промчался над водой и сокрушительный, позорный удар. Вместо фонтана брызг рот полон песка и сильно болит пузо, принявшее на себя удар. Небо кувырком. В глазах все цвета радуги, Не так больно, если пузо оголодавшее: пустое, но часто бывает, что оно забито ворованными яблоками. Твёрдое, как кожа на барабане. Ничего. Поболит и перестанет.    Бомбят пацаны воду, а ей хоть бы хны. Раскатится по сторонам и снова сомкнётся, разбежится кругами и снова ровная гладь

   Сергей встал  и направился к церкви. Открыв тяжеловесную, железную дверь, окунулся в полумрак. В церкви было тихо. Нелюдно.  Горело несколько свечей. Побродив, он присел на лавку. посмотрел на колеблющееся пламя. Почувствовав, как закружилась голова,  закрыл глаза.

   Большая комната, которую мать и батько называли «зала» с железной, пружинистой кроватью, пузатым жёлтым сервантом, высокий, коричневый шкаф для одежды, стол, в углу в рушниках икона Христа, мерцающая лампадка. перед которой на коленях стоит десятилетний пацан. Он смотрит на икону, кланяется и шепчет.

- Господи, беда у меня, сотвори чудо. Мамка меня ругать не будет,  лучше было бы, если б она меня отшлёпала, но она не сделает этого. Она сильно расстроится. Ты же знаешь, что у неё больные ноги, пальцы закрученные, а она ходит за пять километров в посёлок Петроградка с бидонами на коромысле, чтобы продать молоко и насобирать для меня грошей на одежду, а я что натворил? Помоги, Боженька

   Он молится, пока на лбу не выступает пот, который мелкими ручейками струится по лицу, потом встаёт с колен и по рядниной дорожке  идёт к шкафу, распахивает дверцу с зажмуренными глазами, он боится увидеть то, что раньше видел, затем быстро открывает веки и, долго смотрит в шкаф и плачущим голосом говорит.

- Я не хотел. Я нечаянно. Споткнулся, когда шёл из школы и упал

   Он закрывает шкаф  и возвращается к иконе, становится на колени, молится и шепчет.

- Зашей пальто, Боженька, оно новое, но я его немножко порвал, мамка говорит, что Ты всё можешь. Батько пропил гроши, и теперь мамка снова будет ходить с молоком в Петроградку по дорожке возле железнодорожных путей, а по ним поезда ходят, сколько уже поселковых баб порезало.

   И снова шкаф, вера, надежда, горечь и снова возврат на колени, молитва…

- И это было, - говорит Сергей, - и другое было.

   От воспоминаний ему легче, некоторые из них тяжелые, но они привычные, Сергей научился их переносить, а мысли о болезни новые, ему никак не удается приспособиться к ним.

   Посёлок, расположенный у подножья меловых бугров, условно разделён на две части. Центр, где находятся магазины и административные здания, а также увеселительная забегаловка: бусугарня, в которой мужики накачиваются пивом, когда после работы в депо, на каракубе идут домой, летний и зимний клуб,  парк с сиренью   и Яры, на которых нет ничего кроме домов и оврагов, куда посельчане свозят на тачках муссор.

   На Ярах  в конце улицы Интернациональная стоит хата Кузьминых с дворовой кухней, из которой доносится перебранка.

   Сергей – пятнадцатилетний пацан в железнодорожной тужурке батька, перешитой матерью под его фигуру  желтых брюках – дудочкой,  футбольных бутсах с отбитыми шипами заходит в кухню. Мать – Вера Николаевна – шестидесятилетняя с ещё не опавшим от старости  лицом чихвостит батька – Андрея Дмитриевича. Приземистого мужчину с огромной, сверкающей лысиной и со свёрнутым в правую сторону носом.

- В чём дело, - говорит Сергей, присаживаясь на табуретку и забрасывая ногу за ногу.

   Он забросил бы ноги и на стол, но мать и батько, а когда их нет, он забрасывает, закуривает цыгарку, пускает кольцами дым и мечтает…

   У Сергея проблема, которую нужно разрешить с родителями. Он и сам может разрешить её, но он устал от нервотрёпок, которые накатываются на него, когда он применяет свой способ. Его тревожит не то, что способ нечестный, а то, что он не долговечен и когда – то вскроется, а попадать под скандалы и затрещины матери ему никак не хочется. Сергей и так  в скандалах и виной тому штаны в дудочку и не модные посельчане, которые обзывают его стилягой. Он снял бы дудочки и надел бы шелковые, казацкие  шаровары. Это было бы поражение, но оно не основная причина, которая удерживает его от перехода стиляги в шароварную пацанву Имеется более веская.

- Так в чём дело, - повторяет Сергей. – В чём Николаевна провинился Дмитриевич?

- Да вот, - срывается Дмитриевич, - заторочила меня мать. Кричит, что я выпил трёхлитровую бутыль самогона, спрятанную в зерне в погребе.

- Ага, - коршуном налетает Николаевна, - знал, значит, где я прятала.

- Так ты же перед этим сама сказала.

- Не говорила, - отсекает Николаевна.

- А я не пил, - голосит Дмитриевич. - Я ей уже и дышал, рот раскрывал и чертил на полу мелом полосу и ходил по ней, чтоб она видела, что я не шатаюсь, трезвый. Как доказывать ещё? Может врача вызвать, чтоб анализ сделал? Хочешь, Серёжка. тебе дыхну, по полосе пройдусь, -  в отчаянии, наращивая голос, бросает он.

- Не надо, - небрежно отвечает Сергей. – Всё дело в вашем забытом прошлом, - тяжело вздыхает он. – Не пойму, почему люди  отворачиваются от своего прошлого.  Вот скажи мне мать честно. Когда ты только встречалась с батьком, он тебе мороженное в стаканчиках за свои гроши покупал?

- Ну, покупал, - огрызается мать. – Не хватало, чтоб я ему покупала.

- А в кино за свои гроши водил?

- Ну, водил, - начинает свирепеть мать. – И что?

- Выходит, что Дмитриевич был грошовым пацаном. В кармане водились монеты, и он тратил их на тебя, а почему я спрашиваю? Почему он тратил на тебя   гроши?

- Ты перестань языком болтать, - вскидывается мать. – Переходи к делу. Что задумал?

- Дело то ясное. Он тратил на тебя свои монеты, потому что, - Сергей  наносит удар. – Дмитриевич был влюблённым пацаном. Тебе было приятно есть мороженное в стаканчиках за его деньги, ходить в кино за его гроши, - он усиливает слово. - Ты не тратилась, а он выжимал из себя все способности, чтоб ты любила его. Так?

- Что было, то было, - сменив гнев на улыбку, растроганно отвечает мать. – Даже весной ландыши на рынке  покупал, хотя их в балке можно было нарвать. Дурень.

- Во, - пристёгивается Сергей. – Вначале ландыши, а потом дурень. Ладно. Обойдемся без упрёков- Я хочу о мороженом, конфетах и кино поговорить.  Скажи батько только честно. Между мужиками должна быть ясность. А где ты гроши брал? Ты же тогда учился в школе, не работал, а гроши водились. Мать. Подключайся. Спроси его, где он деньги брал?

- Где, где. Воровал у своей матери. Твоей бабушки Евы, которая наезжала на твоего деда Митьку и в пропаже грошей винила его. Дед молотил в грудь, клялся до истерики, что не брал, но бабка так наматывала его, что он признавался, что брал, хотя деньги таскал батько.

- А как ты относилась к тому, что он гроши таскал?

- Не видишь, что ли. За него же замуж вышла.

- Ясно. Не задумывалась о его воровских страданиях, а он страдал. Страдал Дмитриевич?

- Так, так, сынку, - чувствуя поддержку, вклинивается батько. – Страдал и сильно.

-- А она не обращала внимания. Не чувствовала.

- Не обращала и не чувствовала.

- Вот мать, что получается, но я тебя понимаю, - бросает Серней, - а ты меня   нет.  Я же влюблённый пацан.  Понимаешь. Не просто пацан, а влюблённый, - с нажимом бросает он. -  Комакину Светлану люблю, а она меня. Я же продолжаю дело отца.

- Так это ты бутыль украл? – всплёскивает мать. – Так это ты всю её выцедил, но пьяным я тебя не видела.

 Да при чёи здесь пьяным. Украл. А что мне было делать? За какие шиши я бы мороженное в стаканчиках покупал и в кино водил Светлану? Я самогон перелил в бутылки, пошёл в Пахалёвку, там забулдыг полно и продал, потому что я влюблённый пацан. Мне же для ухаживания и угощения гроши нужны.

- Так ты домашний вор, - столбит мать.

- Абсолютно не точно.

   Сергей, хоть и стиляга, но любит читать, а читает он, чтобы найти и выдернуть какую – нибудь искромётную фразу.

   И он выдернул.

- Только влюблённый имеет право называть себя человеком. Блок. Понятно.

- И, - тянет мать, - сколько же влюбленному  в неделю требуется грошей?

- Ну, если учитывать фруктовое мороженное каждый день, сосальные конфеты леденцы в кулёчке, кино и цветы два рубчика.

- Это же в месяц больше восьми, - возмущается мать. - Да я столько на продаже молока не зарабатываю.

- А ты дойки у коровы сильнее тяни, она будет больше молока давать. И ты при продаже станешь больше получать. И тебе хватит, и мне.

   Сергей встаёт и направляется к выходу.

- Вы подумайте, что нужно сделать, чтоб я не воровал.

   Он выходит на улицу с уверенностью, что мать не пожадничает и обязательно выделит статью расходов для влюбленного.

- И это было, - говорит Сергей, не отрывая взгляд от колеблющегося пламени свечки. – И другое было в крымской степи под Феодосией, куда меня направили работать после окончания института военных переводчиков.

   Степь. Он не видит её. Как она сузилась, как  стеснилась. Просторная и раздольная, тихая и спокойная рассвирепела, превратившись в бушующий, клокочущий буран. Снег валит увесистыми   хлопьями, забивает глаза. Они залиты водой таяния. Мороз прихватывает воду, которая превращается в ледяную корочку.  Темень. Идёт вслепую. Сильный ветер сшибает с ног. Падает. Усталость сковывает. Спать, спать, спать…. Холод отступит. Станет тепло. Нужно идти, идти, идти. Тебя ждут.  Поднимается. За спиной хриплое дыхание. Волки. Сколько их? Одиночка не преследует. Стая, стая, стая. Заледенелые пальцы. Пистолет. Паника, паника, паника. Бьёт на хрип. Один, два, три выстрела... Остаток – одна пуля. Последний выстрел для себя, для себя, для себя, если не отступят. Порвут. Начнут с лица. Остальное – дело волчьей техники.

- Живое будет грызть живое, - говорит Сергей. - Одно станет наслаждаться, другое корчиться. Боль задушит сознание. Не будет ни холода, ни тепла.  Так устроено: грызть. В противном случае живому не выжить, а ему  хочется жить.  Почему зверь? Потому что лапы, когти, пасть? Почему человек, потому что он совершеннее зверя. Масса различий, но что  объединяет. Любое живое является и жертвой, и убийцей. Любое живое наполнено силой жить и убивать. Мораль в словах, а в схватках живого с живым – ни добра, ни зла. Как для солнца не существует ни праведников, ни грешников. Оно равно светит и одному, и другому. Разум не работает.  Он отключён инстинктом самосохранения, который  не вырубишь. С ним не договоришься.  Для него не существует свобода выбора. Он не создан, чтобы понимать. Его единственная цель: выжить, выжить, выжить…, но и он со временем истощается.

   Сергей замолкает. Его бьёт дрожь. Он пытается её унять, но она становится только сильнее.

- А как мне удалось выжить, - говорит он. – Я сделал шаг назад и не заметил, что стал на край обрыва балки, поскользнулся и слетел по склону вниз. Волки потеряли меня из вида и отстали. Всё помню, - продолжает он, - а вот, что было после тюрьмы, словно вырубили.

   Возвратившись в квартиру Капы, он присел на диван. Хозяйки и Ляпти  не было. Сергей нервничал. Доставал мобильник, смотрел. Полина. Дача. Квартира. Элитный салон красоты. Знакомства не простые. Удивительная женщина. А кто вытащил тебя из больницы? Кто не выгнал тебя, услышав, что ты бывший зэк? Кто поверил тебе? Мысли изматывали его.

   Случись это с Сергеем, когда он был Константином Ивановичем Ставропольским и в полном здравии, проблема решилась бы быстро. Оставлять такое предложение Полины, а Ставропольский смог бы сыграть больного, без усилий, он посчитал бы самой крайней глупостью. Нет. Он не обобрал бы Полину. Это было бы мелко, а вот выдать идею, как элитных нагреть на гроши, за ним не стало бы.

- Да, - вздохнул Сергей, осмотрев комнатку, - плохо они живут. Были бы у меня бабки, купил бы и Капе, и Вике квартиру.

   Да есть гроши, есть. Только о них знаешь не ты, а «ковбой» Ставропольский, которого твоя память от тебя и закрыла.