Ненаписанный роман. 1-я часть.

1.

«Почему понедельник всегда ассоциируется с серым цветом? И слово будни тоже? Есть даже фразеологизм «серые будни»! Странно, я всегда предпочитал носить серые костюмы, серые свитера и только джинсы консервативного цвета индиго. У меня даже «Шкода» цвета мокрого асфальта. И зимняя парка серо-синяя… При этом лыжные костюмы и куртки для загородных вылазок я всегда покупал яркие: красные, жёлтые. Спортивно-молодёжные. Глупо ведь. На любой работе столько бывает ярких событий! Будни совсем не серые, а динамичные, пёстрые…

Вот город ранним утром даже летом в лёгкой белёсой дымке кажется бледно-серым, а уж про осень и говорить нечего. Может, мы свою серость так оправдываем? Загадка сия скрыта от примитивного разума среднестатистического горожанина», - так, удивляясь и усмехаясь, размышлял бывший журналист, бывший редактор журнала, а ныне пенсионер и начинающий писатель Анатолий Львович Веснин, складывая в саквояж тот минимум вещей, которым привык обходиться в любой поездке.

«Жить надо налегке», - любил говорить он и коллегам, и женщинам, которые периодически появлялись в его жизни то как жёны, то как временные спутницы, то как яркие мгновения. Появлялись и исчезали, растворяясь в нескончаемом людском потоке суматошного города. На работе он романов не заводил принципиально, так как работа была некой константой его жизни, куда ничего временного не допускалось.

Веснин считал себя человеком самодостаточным и многоопытным. В шестьдесят два года, не дожидаясь, пока начнутся интриги, шёпот за спиной, намёки на смену форматов и необходимость уступать дорогу молодым-перспективным, он вышел на пенсию, но продолжал делать кое-какие обзоры для родного издания, оставил за собой кураторство над «Школой юного журналиста», спонсором которой был его давний приятель, опубликовал сходу серию ироничных рассказов о причудах семейной жизни, которую читатели приняли на ура. Кто-то в редакции то ли в шутку, то ли всерьёз спросил, не собирается ли он замахнуться на роман, на что Веснин ответил утвердительно, хотя до того момента даже мысль об этом в его седую голову не забредала. Тут очень кстати подоспело приглашение погостить от супружеской пары друзей и бывших коллег, обосновавшихся в станице, на берегу моря, недалеко от города Ейск.

Анатолий Львович при слове «станица» живо нарисовал в воображении пасторальную картинку: ослепительно чистые от свежей известковой побелки хаты под нарядной красно-рыжей черепицей, зелёные сады, пестрящие цветами палисадники, перевёрнутые крынки на плетёных изгородях, полосатые домотканые половики, сохнущие тут же, и чинно шествующие мимо, к речушке или пруду, красноносые степенные гуси. За гусями с неизменной хворостиной должна семенить старушка в беленьком платочке и фартуке с вышитыми по подолу петухами. Правда, Раису, оттрубившую больше двадцати лет редактором районной газеты, женщину с добрыми глазами и железной хваткой, представить бредущей за гусями или утками у него, сколько он ни силился, не получалось, но это не умалило вдохновения, с которым он уложил в специальную сумку ноутбук и устремился под стук вагонных колёс на юг, навстречу впечатлениям и хитросплетениям сюжета будущего романа.

На исходе вторых суток душной и бестолковой поездной муки Анатолий Львович ступил на тёмную платформу нужной станции. Было по городским меркам не поздно, но светящийся яркими окнами состав окружала почти непроглядная тьма, звенящая сверчками и цикадами. По ходу поезда, в метрах тридцати подслеповатый фонарь собрал вокруг себя рой мошкары, ночных бабочек и жучков. Всё это напоминало детский рисунок: неизвестный науке цветок с видимым запахом, распространяемым вокруг.

С другой стороны платформы, на приземистом здании висел фонарь побольше и поярче. Именно оттуда нёсся характерный вокзальный шум и оттуда же спешил к вагону коренастый, почти квадратный мужичок:

- Толька! Старый чертяка! Что ж ты на такой неудобный поезд билет взял? На этом скором обычно едут те, кто до Новороссийска!

- Привет, Валька, привет дружище! Ну и темень тут у вас…

Первая минута встречи, когда люди говорят одновременно, ничего не слыша, потому что слова  не важны, потому что надо коснуться, крепко сжать объятия, почувствовать реальность происходящего, эта первая минута прошла. Оба сделали шаг назад и посмотрели друг на друга:

- Ну ты красавец, Веснин! А я думал, что в последний момент всё сорвётся и ты отменишь поездку. Я и жёнке говорил, мол брешет старый греховодник! Ты же насквозь городской, тебя же в деревню румяным калачом не заманишь…

- Это ж когда я тебе врал, ворчун? Лучше скажи, далеко ли нам по этой темени переться?

- А вот до здания вокзала дойдём, а за ним мой «Жигулёнок» стоит. Минут за двадцать прямо до крыльца тебя доставлю!

- На ходу ещё твоя шестёрка голубенькая?

- А то! Я ей профилактику регулярно делаю, зимой движок перебрал, кой-чего заменил, кое-где подлатал – и как новенькая. Ты лучше скажи, чего это Серафиму уволили из её «Вестника». Это ж Раина протеже, и до пенсии ей всего ничего оставалось. Года два ведь, не больше?

- Год. Но она его на радио доработала «старушкой на побегушках». Обиделась на весь свет, сильно сдала. А как уволилась, так на другой день укатила к дочери и адреса никому не оставила.

- Ей Рая звонила, говорила, чтобы вступила она в эту партию власти, куда мэр и губернатор всех настойчиво зазывали. Какая разница с каким прилагательным упоминается там Россия? И ладно бы была она из идейных коммунистов. Так нет же.

- Да, не вовремя она решила норов показать, а тут выборы, понимаешь ли, борьба за электорат, ну и ушли её. Слава Богу, никакую статью не пришили.

- А ты чего же сдал пост? Мы с Раей твои рассказы читали. Даже два номера сохранили, чтобы ты нам автографы оставил. Будем внукам показывать, когда ты классиком заделаешься.

- А я, Валь, устал. Да и сочинительством заниматься мне интереснее, чем всей этой политической вознёй местного значения. Вот надеюсь у вас тут отыскать интересные типажи, подглядеть да подслушать чего-нибудь этакого.

- Подглядеть, говоришь? Прошли уже времена Гоголей да Тургеневых, когда у стариков или мальчишек за разговорами можно было на роман материалу набрать. В ночное нынешние ребятишки не скачут, не сочиняют страшилки у костра. Деревне хочется быть городом, желающих на земле трудится совсем немного осталось.

Анатолий Львович в свете фар машины видел только разбитую дорогу. О лобовое стекло ежесекундно разбивались летающие насекомые, оставляя разнокалиберные пятна; то и дело приходилось включать омыватель и дворники. Вдруг после очередного поворота дорога стала ровной, угольно-черной, со свежей разметкой. Замелькали по бокам огоньки, радостно подмигивающие сквозь деревья. Ещё один поворот, и вдруг в окно ворвался знакомый с детства горьковато-солёный, свежий запах моря. Веснин невольно улыбнулся мальчишеской радости предвкушения приключений, пробудившихся в душе после долгой спячки.

2.

- А вот и моя избушка, - с нескрываемой гордостью объявил Валентин Петрович и посигналил ярко-зелёным железным воротам. Створки тут же распахнулись, как руки для объятий, и они въехали на мощёную площадку перед крыльцом. Крепкий фундамент из дикого камня производил мощное впечатление, но рассмотреть его подробно Анатолию Львовичу не дали.

- Что-то вы долгонько, али на станции ещё буфет не закрыли? – певуче проговорила красивым грудным голосом Раиса Прокопьевна.

- Ох, Раечка, да ты прямо расцвела тут у моря, - сделал искренний комплимент своей старинной приятельнице Веснин. – Королева, да и только. Словно и не с тобой мы, молодые, мотались по району, аки борзые собаки.

- Я погляжу, ты и сейчас поджарый, как борзая, только уже не щенок, а матёрый кобель, - рассмеялась Раиса и троекратно расцеловала гостя.

- Это ты мне сейчас польстила или обложила? – хохотнул Анатолий Львович. – Всегда остра на язык была, такой и осталась.

- Соловья баснями не кормят, давай, мать, зови к столу, человек с дороги.

- Да я не голоден. Мне бы попить чего холодненького, да душ принять…

- Компот из холодильничка подойдёт? Пошли на кухню, напою, - позвала Раиса Прокопьевна и, повернувшись к мужу, распорядилась:

-  Вещи неси сразу в Витькину комнатку, да халат зелёный достань, он побольше, должен подойти. Думаю, вода в летнем душе сейчас в самый раз.

Немного одуревший от долгой дороги, сумбура встречи и компота, в котором только что лёд не плавал, Анатолий Львович в небольшой уютной комнатке достал из кожаного баула смену белья, белую футболку и льняные шорты до колен. Из бокового кармана вынул видавшие виды сабо, привезённые когда-то из Венгрии, замены которым он никак не мог или не хотел найти.

- Майку и штаны оставь, - в комнату заглянул хозяин, бери, вон, халат Витькин.

- Как сын поживает? Не собирается в гости-то?

- Да ну его к бесам. В Турцию они с Маринкой и внуками укатили, там, понимаешь ли, всё включено. А у нас с матерью, видать, выключено.

- Ну чего ты, Валь, ворчишь. Там и правда хорошо отдыхать. Сервис отличный, с детьми аниматоры занимаются. Мир ведь тоже посмотреть охота.  Да что я тебе рассказываю, ты молодым что ли не был?

Низенькие фонарики высвечивали дорожку к душевой, рассчитанной на двух человек, с цветными пластиковыми занавесками. Бросив на скамью, что стояла рядом, вещи, друзья встали под колкие струи воды, показавшейся вначале разгорячённым телам холодной, но подарившей такую свежесть, такую ласковую прохладу, что у Веснина невольно вырвалось:

- Вот счастье-то!

Валентин в ответ только рассмеялся, разделяя эмоции друга и гордясь своим домом, душем и немного собой.

Ужин был сытный, но не тяжёлый. Яркие свежие овощи, ранние, из самодельной теплички, духовитый домашний ржаной хлеб да жаренные бычки, что ещё утром плавали в море… Пригубили и хозяйскую настойку на ягодах калины. Для аппетита и за встречу. Но главное, вспомнили молодость, помянули тех, кто раньше срока ушёл, с кем дружили и с кем воевали на работе.

Спал Анатолий Львович, как младенец, без сновидений, в том счастливо-блаженном состоянии, когда не только душа, но и тело чувствует игру молодой нерастраченной силы.

3.

Утро порадовало синим небом и ослепительным солнцем, словно и не было нигде и никогда серых, пасмурных, будничных городов, нудных дождей, чёрных зонтов и серых костюмов.

- Я тут у вас за одну ночь лет десять с плеч сбросил, - признался гостеприимным хозяевам Веснин.

- Будешь молодеть такими темпами, мы тебя ещё и женим, - рассмеялась Раиса Прокопьевна, ставя на стол широкую тарелку с высокой стопой блестящих от масла блинов. – Сметанку бери, а вот мёд майский, с первоцветов. Всё с местной фермы. Там вообще-то свиней да бычков растят для мясокомбината, но хозяин задумал сыроварню завести, увеличил молочное стадо и излишки пока что своим продаёт. А пчёлами его зять недавно стал заниматься. Учёный человек, говорит, что мечтал об этом с детства. Валентин там со всякими механизмами помогает, так что мы, считай, члены семьи.

- Не пустует, значит, земля? Не перевелись настоящие станичники?

- Михалыч наш, местный, фермером стать не мечтал. Был он военным лётчиком. Да только летунов на пенсию рано выпроваживают. Вернулся. Тогда ещё родители его живы были, а рядом дедов дом пустовал. Обе усадьбы на краю села, за ними два огромных огорода. Жена через год сбежала с дочкой. Но два сына отказались отца бросать. Начали с малого, а сейчас у них наёмные работники трудятся, да в сезон всем желающим работу даёт. Валька ещё не хвастался, что сенокосилку освоил? Парни женились, отстроились, дочка с мужем в прошлом году тоже к отцу перебралась. Только личной жизни у Михалыча как не было, так и нет, жалко мужика, - горестно подытожила Раиса Прокопьевна.

- А может ему без жены очень даже замечательно. Никто его никогда не перебивает, не пилит по чём зря, - решил подколоть жену Валентин Петрович.

- А ты пожалуйся, пожалуйся. Толь, ты не поверишь, каждый год по размеру прибавляет. Ростом не удался, так в ширину пошёл.

- А ты так вкусно не готовь.

- А ты на пиво не налегай.

- Да тут такое пиво! Куда там чешскому… А Михалыча не нам с тобой жалеть. У него вон четверо внуков во дворе, пятый на подходе, дел невпроворот, а идей и того больше. Чего ещё человеку для счастья надо? Вот и материал для романа, между прочим. Тут тебе и любовь, и предательство, и война с подвигами, и земля с коровками… Я тебя познакомлю. Он разговоры говорить не мастер, но на вопросы какие надо ответит, а остальное ты досочиняешь.

- Не знаю – не знаю, - без особого энтузиазма откликнулся Веснин. – Боюсь, читатель в такого плакатно-положительного героя не поверит. Какой-то он очень уж советский.

- А это теперь недостаток? – начал заводиться Валентин Петрович.

- Вы ещё подеритесь. Совсем сдурел, что ли? – остановила мужа Раиса Прокопьевна. – Ты лучше дом человеку покажи. И чем бросаться на всех подряд, позвони сыну, узнай, когда нам внучат привезут. Тебя ведь это волнует, а вовсе не судьба Михалыча и не роман Веснина.

- Это я просто кофе с утра не попил, - пробурчал, вставая, Валентин Петрович. – Нам прошлой осенью сын на годовщину свадьбы кофе-машину подарил. Будешь со мной?

- Кофе – это здорово. Надо уравнять температуру наружную с внутренней.

- Вы как казахи, только те в жару горячий чай пьют.

- Может в этом таится особая восточная мудрость?

- На счёт мудрости не знаю, а мне их цвет кожи не подойдёт однозначно, так что я лучше холодненького компотику.

- Нет в тебе, мать, никакой толерантности.

- Так я ж не в Евросоюзе живу, так что имею полное право.

Зашумела блестящая кофе-машина и густой аромат поплыл по кухне.

- Арабика, - блаженно зажмурился Анатолий Львович.

- Кто ж твоих пристрастий в редакции не знал? – проворчал хозяин, протягивая белую фарфоровую чашечку, которая казалась ещё тоньше в его больших , с короткими толстыми пальцами руках.

4.

Дом, любовно названный накануне хозяином избушкой, оказался строением сложным и монументальным. От ворот до крыльца вся немаленькая площадка была сверху затянута виноградными лозами и количество зелёных пока ещё кисточек обещало большой урожай. Рядом с высоким парадным крыльцом удачно вписался въезд в гараж-мастерскую, поражавшую порядком и чистотой. Каждый инструмент, каждый винтик имел свой ящичек, коробочку, полочку, шкафчик. Наличие специальной балки и лебёдки говорило о том, что хозяин знал толк в деле ремонта. На верстаке лежали гладкие золотистые дощечки, заготовки для очередной столярной затеи. Из гаража дверь вела в коридор первого этажа, где располагались две спальни кроме той, что занимал Веснин, туалет, ванная комната с душевой кабинкой и большущей круглой ванной, напоминающей бассейн. Внутри чаша была выложена мелкими квадратиками кафеля, имелись и ступеньки для спуска.

- Рая попросила, - ответил Валентин Петрович на вопросительный взгляд друга, - а внуки любят здесь плескаться, когда непогода или, наоборот, слишком жарко. Вот сварил это чудо, дно и бока запенил, чтобы тепло дольше сохранялось. Все довольны.

- Не скромничай, Валька, не понимаю, чего ты с такими талантами столько лет в газете фоторепортажи делал, да статьи писал?

- А я в основном и писал о заводах, стройках, машинах, о проблемах ремонта, о строительстве дач. Заодно, считай, не один университет прошёл, учился у людей и завидовал их мастеровитости. Это Рая боялась пенсии, думала, что себя потеряет, а я давно уже знал, чем на свободе займусь. Лет десять все премии на инструмент тратил. Вот. А сейчас мы опять к кухне-столовой вернулись, - продолжил экскурсию Валентин Петрович.

Через боковую дверь в конце столовой мужчины вышли на широкую лестничную площадку. В открытую дверь в сад-огород видна была дорожка к душевым, где уже сохли под солнцем вещи, что были вчера забыты во дворе на лавке.

- Внизу, в цокольном этаже, у нас прачечная, водяной насос и котёл для обогрева дома, он на солярке работает. Здесь вода артезианская, невкусная, но для полива, стирки и отопления вполне подходит и почти ничего не стоит. А для готовки и помывки газа и водопроводной воды не так много надо.

- Да ты ещё и экономистом стал?

- Ты вот шуткуешь, а я как новую жизнь начал. Строиться мы до выхода на пенсию начали. Раины родители, царство им небесное, своими сбережениями очень нам помогли, да Михалыч не раз плечо подставлял. Это, понимаешь, для потомков ведь, родовое гнездо. Не знаю, как Никитка, мал он ещё, а старшенький Данила и собак, и коров, и лошадей любит, ветеринаром хочет быть. Невестке это, конечно же, не нравится, ну да где наша не пропадала. Прорвёмся. Пошли лучше на второй этаж, там такой вид на море открывается – красотища.

На втором этаже они попали в очень светлый коридор, одна стена которого почти сплошь была из стекла: два огромных французских окна выходили на широкую открытую лоджию. С земли, из кадок тянулись к солнцу экзотические лианы. Мощные и жилистые, они вдруг превращались в невероятную цветущую красоту белого и лилово-розового цвета, украшая и затеняя лоджию

- Это бугенвиллии. Не прошло и трёх лет, как я выучил это название. Рае привезла подруга её здешняя то ли из Испании, то ли из Израиля. Кусты многолетние и любую жару прекрасно переносят, и никакого ветра не боятся. Только осенью мы их скручиваем и переносим в подвал.

Между цветущим великолепием открывался вид на сине-зелёное море и синее небо. Если смотреть из коридора или сидя, казалось, что дом стоит буквально на берегу.

В тени от бугенвиллий стояли кресла и столик, на котором примостилась корзинка для вязания, обшитая внутри чем-то пёстрым. Веснин сразу вспомнил о неуёмной страсти Раисы к вязанию. В девяностые, когда магазины были пусты, а зарплату и вовсе забывали платить, Валентин щеголял в отличных свитерах и пуловерах, а Рая, на зависть многим женщинам, появлялась то в новых кофточках, то в юбках, а то в платьях. Клялась в сердцах, что, когда безденежье закончится, выбросит из дома все спицы и клубки, на которые уже не может смотреть. Ан, нет, не выбросила…

На втором этаже было две больших спальни, а между ними гардеробная и туалет с раковиной для умывания.

- Валь, а что-то я не видел помещения для хранения всяких банок и припасов на зиму. Или Рая ничего не консервирует?

- Бог с тобой, есть у меня подвал, он как раз под кухней. Ты же видел дверь в сад, а рядом, направо, ещё одна дверка, за нею спуск в подвал. Моя вчера компоты крутила и укладывала под стол, так не сегодня-завтра будем это добро спускать в закрома, налюбуешься на наши припасы.

- В общем, считая с цокольным, дом у тебя трёхэтажный?

- Получается, что так.

- Вот придут красные и сошлют вас с Райкой в Сибирь, как кулацкий элемент, - рассмеялся Анатолий Львович.

- Я в очереди из последних в нашей станице буду. Вот пойдём на пляж, я тебе оттуда наше «поле чудес» покажу. Не дома – дворцы! Сюда строиться приезжают небедные граждане. Да ещё в районе одно время ветеранам Афгана давали на строительство ссуды беспроцентные, грех было не воспользоваться… Зато теперь и торговый центр отстроили, и школа новая и целых два детских сада. А ещё лет пятнадцать - двадцать назад думали, что сгинет станица.

5.

Пока бродили по дому, а потом по саду-огороду с теплицами, курятником и крольчатником, солнце поднялось высоко и выход на пляж отложили до вечера: белокожему Анатолию Львовичу ни ожоги, ни солнечный удар были ни к чему. Он с радостью вызвался помочь опустить в подвал банки с компотом и вареньем, ещё раз подивился аккуратности и продуманности всего, что делал в доме Валентин Петрович. А тот тем временем уехал в хозяйство своего друга Михалыча, где начала барахлить поилка в коровнике.

- Рая, если помощь не нужна, пойду я по вашей станице пройдусь.

- И то дело, пойди оглядись. Направо от угла повернёшь - и топай по прямой. Это у нас центральная улица, на ней все достопримечательности: и клуб, и рынок, и торговый центр, и сельсовет.

- Спасибо, Рай, разберусь.

Ни одной белёной хаты под черепичной крышей Веснин так и не увидел, хотя вначале пошёл не к центральной улице, а совсем в другую сторону. Дороги все были покрыты свеженьким асфальтом, а вот до переулков цивилизация не добралась: там пышно разрастались лопухи и лебеда, кое-где, видимо на месте глубоких ямок, лежал гравий. Одноэтажных домов было мало, и все кирпичные, под железными крышами или под серой черепицей. Приусадебные дворы у всех огромные, судя по длине высоких заборов. Чем дальше от центра, тем ниже и проще строения, тем громче и отчаянней лаяли собаки. Анатолий Львович сделал круг и вышел к небольшому рынку, представлявшему собой широкую заасфальтированную площадку, с рядами прилавков под навесами, несколькими синими модулями-магазинчиками по периметру и белыми киосками-прицепами на колёсах.

Утренняя торговля уже закончилась, но кое-где ещё сидели старушки с семечками, нехитрыми сувенирами из ракушек, да плетёными из всевозможных подручных материалов корзинами, коробочками и шкатулками. Работал ларёк с пивом и квасом, вокруг которого кружили мухи, осы и местные бездельники-выпивохи.

За рынком сверкал разномастными рекламами супермаркет, о чем свидетельствовала огромная надпись на крыше высокого прямоугольного здания из стекла и бетона.

На первом этаже приятно удивила прохлада, что говорило о наличии работающих кондиционеров. Почти весь первый этаж занимал гастрономический отдел. Шесть касс из восьми не работали и у каждой стояло по три-четыре покупателя. В основном это были женщины с детьми. Ближний угол просторного фойе занимал салон «Коготок», со страшной, огромной рукой с хищно загнутыми фиолетовыми ногтями. Чуть дальше, под красными китайскими фонариками, расположилась кофейня, но, судя по запахам, кофе там подавали неважнецкий, зато бойко торговали мороженым из квадратных контейнеров.

Лестница эскалатора, скорее всего, работала последний раз в день открытия: в уголках скопилась грязь и шелуха от семечек. Наверное, кому-то показалось, что дешевле использовать это чудо техники как обычную лестницу. Только зачем её было строить и тратиться на оборудование?

На втором этаже были сплошь частные магазинчики, где торговали тряпками, обувью и головными уборами. Выделялась оформлением секция для рыболовов, магазины канцтоваров, бытовой техники и компьютеров.

Веснин купил для работы десяток карандашей с мягким грифелем, точилку, большой белый ластик и пять блокнотов на спирали с жёсткой картонной обложкой. Он с юности любил писать карандашами, потому что они его никогда не подводили, и по опыту знал, что заметки и наброски лучше делать в разных блокнотах. Свои рассказы он потом складывал, как мозаику, из отдельных листочков, потому что каждый герой им прорабатывался отдельно, пейзажи писались отдельно, а диалоги отдельно. Такую систему он придумал сам и очень гордился своим изобретением.

Обходя по кругу второй этаж Анатолий Львович вдруг увидел в витрине соломенную шляпу. Точно такая же, с чёрной узкой ленточкой, была у его отца в далёком пятьдесят девятом году прошлого века. Он помнил эту шляпу так отчётливо. Захотелось тут же купить. Примерил образец с витрины, но шляпа оказалась мала. Девочка-продавец куда-то позвонила, прибежала женщина постарше и быстренько отыскала точно такую же, но его размера. Чтобы не обижать скучающую напротив блондинку, он приобрёл для походов в душ цветные сланцы на толстой полосатой подошве, сложил все свои покупки в большой пакет, на котором были нарисованы такие же сланцы и «с чувством глубокого удовлетворения», как одно время было принято писать, направился к выходу.

Спустившись на первый этаж, Веснин подумал, что быть нахлебником нехорошо, и решительно шагнул в ту часть торгового центра, где сверкали прилавки с продуктами. «Всё как везде, - констатировал он, пройдя между рядами полок и холодильников со стеклянными дверцами. – Как скучно мы стали жить в этом сытом мире». Он помнил, как они с отцом ездили на электричках с двумя пересадками за продуктами в Москву, как его поражало великолепие столичных магазинов, похожих на дворцы или музеи. Очереди были огромные, но это означало, что было за чем стоять. В период перестройки опустевшие прилавки заставляли его думать о крушении веры в светлое будущие, которое его родители, искренние и наивные люди, точно бы не пережили.

Он удивился, обнаружив свой любимы козий сыр, который и по цвету, и по запаху был именно таким, как он любил. К утреннему кофе именно этого сыра не хватило ему сегодня для полного счастья. Дорого, конечно, но удовольствие того стоило. Сыровяленую колбасу прошлось выбирать долго. Яркие палки с огромным количеством красителя отметались сразу, с трудом он отыскал то, то считал приемлемым для употребления. Большой выбор коробочек с паштетами не вдохновил. Рука потянулась было к полке с коньяками, но в закромах семьи Зварыкиных стояли домашние наливки и самогон двойной очистки в разномастных бутылках и банках. Кстати вспомнилось, что хозяйка дома обожала шоколад. На глаза попалась довольно большая глубокая коробка с миниатюрными квадратиками, затянутая плёнкой: «Риттер Спорт. Ассорти». Это было то, что нужно.

Довольный собой, в соломенной шляпе, надетой чуть набекрень, возвращался Веснин назад по широкой центральной улице, где заборы, несмотря на высоту, не укрывали добротные строения селян.

Зычный женский голос за спиной раздался так неожиданно, что он вздрогнул и чуть не выронил пакеты:

- Любаня! Витчиняй! – орала дородная дама, державшая в руках сумки, пакеты и перевязанные коробки, о весе которых можно было только догадываться.

- Га, - донёсся ответ с балкона двухэтажного дома из белого кирпича в красную шашечку.

- Ото не гакай, а витчиняй мамке калитку, бо у мэни ключ не знамо куды заховалси.

- Мамо, ну шо ужо так орать, звонок же есть.

- Ты мэни не слухаешь, чи шо? Говору ж витчиняй, бисова девка, бо у мамки руки оборвуться.

Анатолий Львович замедлил шаг, чтобы дослушать диалог и запомнить каждое слово, каждую интонацию, где фрикативное «гэ» на фоне певучей речи взрывало мозг. Ему тут же представилось, что у этой женщины, весившей никак не меньше двух центнеров, такой же громогласный и здоровенный муж, крепенькая дочурка, из тех, что коня на скаку поцелует, а, выпив с гостями, любят они дружно петь народные песни с оттяжкой в конце каждой музыкальной фразы, когда голоса вольно разливаются, заполняя собой пространство дома, сада, подхваченные ветерком, уплывают в сторону моря, добавляя атмосфере станицы особый аромат бесконечной истории жизни.

«Надо спросить у Раи, что за цветы так одуряюще пахли ночью под окном, - подумал вдруг Веснин. – Вот интересно, а Тургенев тоже спрашивал про названия цветов и кустарников или сам в этом деле разбирался… Родился-то он в поместье. Мог и знать: детская память цепкая и долгая. Это мы, городские, угадываем только те цветы, что обычно покупаем в цветочном ларьке: гвоздики, розы, хризантемы, ромашки и ещё эти, завёрнутые… калы, кажется. А в марте тюльпаны и мимоза. Последнее время, правда, ассортимент сильно расширился, хорошо, что дарить уже давно некому, а то с проблемой выбора замучился бы. Хотя самые универсальные по-прежнему розы. Они на все случаи жизни хороши».

Раиса Прокопьевна коробке шоколадок обрадовалась, как девчонка, но приказала больше в супермаркете ничего из продуктов не покупать:

- Ты вот завтра на рынок с нами в Ейск поедешь и увидишь, что этот магазин только для богатых дураков: для дачников, да для дамочек с фанабериями. Коренные жители туда не ходят. То ли дело рынок. Там такие запахи, всё можно попробовать, пощупать, понять, что покупаешь. Ты напрасно глазами по сторонам зыркаешь. Валька задержался у Михалыча. К половине четвёртого примчится, небось голод не тётка. А ты пока чай или кофе попей с бутербродиком, раньше половины четвёртого мы не обедаем, жарко больно.

- Да я и не хочу пока ничего. Пойду разложу покупки и карандаши себе для работы приготовлю.

- Это тоже дело. Ступай, я не люблю готовить, когда кто-то под ногами крутится, уж извини.

Валентин Петрович вернулся в начале четвёртого. Был он возбуждён и очень доволен собой.

- Ох, чую я, какую-то ты шкоду затеял, - заулыбалась при виде мужа Раиса Прокопьевна.

- Та ни Боже мой. Это я радуюсь, что управился до обеда, что поломка была пустяковой. Мы ещё успеем с Толиком на море сходить.

6.

Море поразило удивительным покоем. Солнце, преодолев зенит, клонилось к воде, хотя до закатного омовения ещё было далеко. Тихий плеск и шорох волн ритмом напоминал походку уставшего человека.

Вначале песчаное плотное дно было пологим, но шагов через шесть-семь резко уходило из-под ног. Море принимало в свои объятия человека бережно, как ребёнка. И такую негу почувствовал Анатолий Львович, такую ласку… «Наверное, так хорошо бывает только в утробе матери», - пришло неожиданно ему на ум. Он сам себе удивился, повторил эту фразу про себя, чтобы запомнить и непременно записать в блокнот, потом встрепенулся и поплыл размашистыми саженками, как когда-то учил его отец, разрезая воду и опираясь на неё одновременно.

Вернувшись к берегу и почувствовав под ногами надёжную опору, он ещё понежился, отдышался и с неохотой вышел на горячий песок пляжа.

Валентин, сидя на перевёрнутой лодке, разговаривал с двумя местными подростками. Они улыбались и кивали ему, но, заметив приближающегося незнакомца, развернулись и лениво побрели к той части посёлка, где жили коренные его обитатели.

Вид на новую часть станицы, кем-то метко названную «Полем чудес», с пляжа открывался во всей красе. Прежде всего поражала чудовищная эклектика и полное отсутствие здравого смысла. В глаза бросались прежде всего дома, похожие сразу на всё: от средневекового замка с башенками и стрельчатыми окнами с витражами, до круизного лайнера с круглыми иллюминаторами и открытыми палубами веранд на уровне второго этаже или даже на крыше. Так строит ребёнок, которому подарили сразу несколько коробок с кубиками разных материалов, форм и расцветок.   

- Ералаш, -  только и смог сказать Анатолий Львович, уставившись на дом с колоннами под полосатой розово-изумрудной крышей.

- Ага! Праздник архитектурного беспредела!

- Зато о хозяевах сразу всё понятно. Гоголю бы понравилось.

- Ты ещё Василия Фёдорова вспомни:

Все вещи

По служивости своей.

Сживаются с характером людей,

Порой перенимают их недуги,—

Быть может, в том и состоит уют,—

Кряхтят, скрипят и даже предают,

Как давние и близкие подруги.*

- Точно. Помнишь, как мы любили эту вещь, как цитировали… - Веснин с улыбкой закатил глаза. – Я и сейчас помню кое-что:

«Долой разврат!»

Сказать-то просто. Кстати,

Поговорим немного о разврате,

Перелистнем страницы словарей,

Откроем те, где есть определенье

Разврату, как порочному явленью,

С позиций моралистов наших дней.

Увы, воображенью не мешая,

Молчит Энциклопедия Большая.*

- Да. Сегодня таких поэтов нет, - вздохнул Валентин Петрович.

- Слушай, а вот тот беленький домик с мезонином под зелёной крышей мне определённо нравится. Похож на подмосковную усадьбу девятнадцатого века в миниатюре. Симметрия и лаконичность. Думаю, что и внутри она уютная и удобная.

- И вон ещё справа дом из серого песчаника под блестящей крышей из оцинкованного железа, с флюгером в виде журавля. Есть и ещё несколько весьма интересных домов, но их до обидного мало. А один чудак поставил себе деревянный терем. Настоящий сруб… И это в нашем влажном климате с гнилой и слякотной зимой. Да хоть бы сделал фундамент высокий, так нет же… Нижние венцы уже начали гнить. Деньги и фантазия есть, а ума недодали.

- Ладно тебе, Валь. Скажи лучше: завтра долго ли до города добираться будем.

- Утром раненько за сорок минут домчим, а вот назад, это уж как повезёт. Но думаю, что за полтора-два часа доберёмся. Там у рынка улицы узкие: ни подъехать, ни выехать, да и трасса к обеду будет основательно загружена.

- На обратной дороге меня утешит пиво, о котором ты мне говорил.

- А не стыдно будет старого друга дразнить?

- Я не пить буду, а предвкушать.

- С такой постановкой вопроса я согласен. Ну что, ещё раз заплывём?

- А то!

За неспешным обедом, переходящим в ужин, с разговорами, воспоминаниями, обсуждением планов на пару дней вперёд засиделись почти до полуночи.

- Мужчины, вы не забыли, что завтра подъём в пять утра? Марш на горшок и спать!

- Ну ничего не меняется! Валь, ты как с этой командиршей живёшь?

- Наслаждаюсь молча, - хохотнул довольный Валентин Петрович и обнял жену.

7.

О этот южный рынок! Ещё утренняя прохлада не уступила место беспощадной жаре, а в рыночных рядах уже яблоку негде упасть.

Прежде всего Раиса Прокопьевна, рассекая толпу, двинулась к мясным рядам. Ярко-алая говядина соседствовала с нежно-розовой свининой и темно-бордовой бараниной. Тушки кур радовали взор солнечно-жёлтым жирком, а индюшатина была представлена как целиком, так и искусно разделанная на порционные кусочки. Решительность, с которой бывшая журналистка выбирала у кого, что и сколько покупать, выдавала в ней знатока. Внешне Раиса Прокопьевна казалась неторопливой и даже вальяжной, торгуясь, она отворачивалась с недовольной миной к мужу, чтобы как бы посоветоваться. Валентин Петрович, подыгрывая, кривил физиономию и делал вид, что собирается идти дальше, к более сговорчивым продавцам, которых в воскресный день было пруд пруди. На самом деле она задавала мужу только один вопрос:

- Клюнул?

- Ага, подсекай, - бурчал тот или отрицательно мотал головой и начинал движение к следующему прилавку.

- Значит не уступите? – улыбалась она продавцу, убирая сумку-кошелёк за пазуху, а глазами уже шарила по следующему прилавку.

- Не уходи, дорогая, а брать много будешь? – сдавался продавец.

- А как пойдёт, мы себя в мясе не ограничиваем, чай не пост.

- Любимый, ты вон у той казачки спроси, почём у неё убоина? – продолжала неявный торг Раиса Прокопьевна. – Если чо, рукой махни.

Анатолий Петрович подходил к указанной торговке, заговаривал с ней и начинал подавать призывные знаки.

- Женщина, я вам уступлю, а если возьмёте больше пяти килограмм, ещё сброшу, - сдавался продавец.

- Сколько? – решительно и жёстко спрашивала Раиса Прокопьевна, укладывая на весы приглянувшиеся ей куски мяса.

Анатолия Львовича эта игра забавляла, он наслаждался мастерски разыгранной сценкой, многоголосым хором голосов, запахом жарившегося недалеко шашлыка… Его посетило ощущение счастья и полного довольства жизнью: «Я обязательно вставлю это в роман. Приеду и сразу же запишу, чтобы не потерять ни одной детали. Только ради этой вылазки на рынок имело смысл сюда приехать».

С тяжёлой сумкой Валентин Петрович быстро удалился к стоянке, чтобы убрать мясо в авто морозилку. Очень быстро он появился опять и подмигну:

- Толик, теперь дыши глубже, к колбасному ряду идём.

В этом ряду над прилавками радовали яркими красками названия местных заводов и фермерских хозяйств. Запах стоял такой, что рот мгновенно наполнялся слюной, ноздри начинали раздуваться от восторга, а желудок требовал немедленной дегустации всего подряд! Глаз радовали колбасы разных форм от тёмного-вишнёвого до молочно-розового цвета, а ещё копчёные окорока и рулеты, балыки и буженина, свежайшие паштеты и мясные чипсы… Улыбчивые продавщицы предлагали попробовать тонкие, почти прозрачные ломтики и не уставали хвалить свой товар. Анатолий Львович пробовал и готов был купить всё. Он чуть не потерял в толпе Раису Прокопьевну, которая с упорством ледокола не сворачивала с одного ей ведомого маршрута. В кильватере виднелась голова Валентина Петровича. Вот они остановились, появилась возможность присоединиться к этому семейному каравану.

Продавец был колоритен и по-своему красив: горящие из-под чёрной копны волос, ярко-карие глаза, нос с горбинкой и изящно очерченными ноздрями, напоминающими клюв хищной птицы, лёгкая небритость и алый подвижный рот. Повяжи он на голову бандану, и получился бы портрет пирата, как его рисуют в детских книжках. «Бабы от такого парня должны с ума сходить», - подумал Анатолий Львович, мысленно фиксируя манеру держаться продавца, не навязывающего свой товар, а словно предлагающего разделить с ним радость от того, как вкусно у него всё получилось.

- Рая-джан, я ждал тебя. Паштет из печени индейки со сливочным маслом, пасторма из куриных грудок, вяленая ягнятина и говяжья колбаса – вот твой заказ. Когда у женщины такой правильный вкус и она точно знает, чего хочет, это не покупатель, это золото! Слушай. Возьми на пробу этой ветчины, не пожалеешь, мамой клянусь. Вот ровно триста граммов. Тебе скидку делаю как постоянному покупателю и привет от отца с пожеланиями здоровья. Что нужно – звони, для тебя всегда рады… Мира твоей семье, Рая-джан.

Полная сумка опять перекочевала в руки Валентина Петровича и уплыла в сторону автомобильной стоянки.

- Рай, у тебя с этим пиратом прямо кулинарный роман.

- Толик, скажешь тоже. Это Рустам, хороший вежливый мальчик. У его отца небольшой заводик в Адыгее. Семейный бизнес. Сами выращивают птицу, баранов, бычков, сами перерабатывают. Здесь его отца бабы одно время обижали. Воспитанным людям тяжело с хамоватыми торговками общаться. А продукция у него не в пример многим. Знаешь же, я несправедливости не терплю. Распробовала я его колбасы и паштеты и давай громко хвалить. Такой спектакль устроила, ну как я умею. Народ подтянулся, попробовали и давай покупать. Вот так и познакомились. Он постоянным клиентам на заказ паштеты делает и пасторму, скидки у него перед всеми праздниками, а у меня особые. Я ведь к нему всех своих соседей направила, детям отправляю сумками. В общем, помогла я ему сделать рекламу, даже тряхнула стариной и статью написала о его семье, о бизнесе. Хорошим работящим людям помогать надо.

- Ну ты даёшь, Раиса! То-то он тебе всё улыбается и влюблёнными глазами смотрит, - Анатолий Львович оглянулся: Рустам не стоял без дела, люди подходили один за другим, здоровались, как с добрым знакомым и покупали, покупали, покупали..

- Вот погоди, попробуешь паштет из печени индейки, язык проглотишь, - продолжала нахваливать Раиса Прокопьевна.

Попробовал Анатолий Львович и домашний козий сыр. Не устоял. «Специалисты едут учиться на запад, а надо бы на Северный Кавказ»! – он цокал языком, закатывал глаза и блаженно улыбался. Валентин Петрович исправно уносил пакеты и пакетики и только качал головой, куда столько продуктов. Друга можно было понять – ему это всё в диковинку, но похоже и жена решила забить оба холодильника под завязку.

В рыбном ряду купили три десятка шипящих буро-зелёных раков, для которых была приготовлена специальная корзинка с крышкой, выложенная травой и уже на выходе прихватили ведро молоденькой "кудрявой" картошки.

Всю обратную дорогу утомлённый шумом, суетой и яркими эмоциями Анатолий Львович спал, но и во сне продолжал счастливо улыбаться.

Обед получился роскошным: молодая отварная картошечка со сливочным маслом и укропом, свиные отбивные, щедро обсыпанные зелёным лучком с огорода, пупырчатые огурчики из теплицы…

А потом остывшее вожделенное тёмное пиво, густое, ароматное и хмельное.

- Валька, ты живёшь в раю!

- Я с Раей не теряю связи с раем! Как тебе такой каламбур?

- Я тебе завидую. Вот честное слово, первый раз по-настоящему завидую. Хоть оставайся здесь жить, так ладно! Сюда, я подозреваю, добрая половина народу из-за пива переехала.

- Ага. А вторая половина из-за рыбы и тёплого моря. Погоди, вот вечерком отварим раков, достанем мясные чипсы и сыр, и ты начнёшь завидовать сам себе!

Вечером на лоджии, обдуваемой солёным морским ветерком, обсуждая достоинства разных сортов пива, отдавая должное местным деликатесам, Анатолий Львович вдруг осознал, что с момента приезда не смотрел телевизор, не брал в руки свежие газеты, а главное, ничего этого ему было не нужно.

- Валька, вы с Раисой живёте в магическом месте. Это словно другое измерение: доброе, несуетное и такое человеческое!

8.

Утро в доме началось с громкого стука в калитку и крика:

- Телеграмма! Хозяева! Есть живые-е???

- Что ж ты орёшь, как антихрист на сковородке? – отозвался зычный голос Раисы.

- Да я уж двадцать минут тут колочусь…

- Вот же звонок.

- Опа? Не заметил, блин.

- То-то, что блин.

Через несколько минут в доме началась беготня по лестницам, телефонные звонки. Недовольно заурчала машина, выезжая из гаража. И Анатолий Львович смекнул, что что-то случилось.

Натянув шорты и майку, даже не умывшись, он выскочил на крыльцо.

- Что-то стряслось, Валь?

- Да тётка у Раисы померла. Надо ехать. Хорошо хоть мы вчера холодильники забили. Продержишься тут недельку без нас?

- Да что я, маленький, что ли?

- Утром и вечером соседка будет приходить кур и кролей кормить. В огороде боковая калитка есть, так что тебя это никак не коснётся.

- А огород поливать нужно?

- Огород сын её польёт, и душ он же будет наполнять. Ты как раз тут в одиночестве роман свой ваять начнёшь. Ну я поеду заправлюсь да масло поменяю: путь не близкий…

В столовой Раиса Прокопьевна, всхлипывая, составляла список-инструкцию: что где лежит, что нужно съесть в первую очередь, куда и кому звонить в экстренных случаях, как и что закрыть, если вдруг гроза.

Веснин ушёл умываться и бриться, чтобы не мешать сборам, не крутиться под ногами расстроенных хозяев дома, которые без конца извинялись, что оставляют его одного.

9.

Завтракал он в огромной кухне-столовой, устроившись у окна, из которого доносился лай собак, щебетание птиц и отдалённые редкие крики детей. «Это с моря», - понял Веснин и открыл ноутбук, чтобы просмотреть почту.

После завтрака он вышел на пляж, поплавал вволю, удивляясь тёплой ласковой воде, полюбовался издалека на белый домик под зелёной крышей. «Нужно в такой дом поселить привередливую старуху, - подумал Веснин. – Старуха, которая в последствии окажется замечательно мудрой и доброй, сначала должна напугать главного героя, приехавшего к соседям на юбилей свадьбы. На контрасте может получиться яркий, запоминающийся образ: белый дом и старуха с клюкой в тёмной одежде. Ещё пусть дочка у неё будет озлобленной неудачницей, а внучка студенткой-красавицей и умницей. Три поколения женщин под одной крышей – это может быть интересно. Такая вот второстепенная линия. А уж с главной я придумаю, как её увязать. Смешную толстую хохлушку и её дочурку я сделаю жителями аляповатого безвкусного дома. Да, надо садиться за работу».

Устроившись после душа на лоджии с видом на море и местный пляж, Веснин взял в руки чистый блокнот и идеально отточенный карандаш. Идея написать роман о жизни самодостаточного холостяка начинала вырисовываться. Герой на каком-то этапе жизни усомнился в правильности существования без любви и без семьи, но концовка разрушит эту последнюю надежду на другую жизнь. Эта концовка ему привиделась в ночь перед отъездом: герой, уставший от одиночества и, как ему показалось, влюбившийся, в ресторане на праздновании серебряной свадьбы друзей становится свидетелем жуткого скандала. Вдруг выясняется, что «благополучие семьи» долгие годы держалось на умении не замечать взаимные измены, на обмане, притворстве, изображении счастья, которого никогда не было и нет.

И ещё одна сцена как-то сразу вспомнилась, которая просилась в эту историю: на вокзале прощаются двое. Они трогательно держатся за руки, смотрят друг другу в глаза. Он ловит губами непрошенную слезинку, бегущую по ей щеке. Поезд трогается, она машинально делает насколько шагов вслед за вагоном и смотрит, смотрит, смотрит вслед. А молодой мужчина заходит в купе, где, улыбаясь, его встречает другая женщина вопросом:

- Надеюсь, твоя клуша не утопила провожающих в море слёз и соплей?

Вспомнилась первая жена Оля, студентка театрального. Она так красиво и трагично умела плакать. Впрочем, о её актёрском мастерстве и сейчас ещё иногда пишут. Оля-Оленька… Как же его тогда угораздило влюбиться в эту фальшивку, податься в статисты бесконечного спектакля, где менялись роли и костюмы, где появлялись партнёры – «друзья», на которых «не следовало обижаться». Лет шесть назад они пересеклись случайно в  аэропорту. Просто столкнулись лоб в лоб. Она удивилась, манерно подняла бровки, сделала большие глаза:

- Ты хорошо выглядишь.

Подразумевалось, что без неё он должен был пропасть, предаться пьянству и распутству.

- Ты тоже, - ответил он вежливо и безразлично.

И всё. Каждый пошёл к своей стойке приёма и регистрации багажа, словно чужие, едва знакомые люди. Хотя почему «словно»? Абсолютно чужие, чужеродные существа из разных галактик, неведомо каким космическим ветром соединившиеся на короткое мгновение…

«А вот Рая сегодня плакала некрасиво, - совершенно отчётливо вспомнил Анатолий Львович. – У неё мелко дрожал подбородок, уголки губ опустились вниз, рот кривился, а веки и нос стали красными. Она даже не плакала, она сражалась с горем внутри себя, а сражение не может быть красивым…»

Веснин встряхнул головой, будто прогоняя воспоминания и видения, неожиданно посетившие его в тишине пустого дома, он глубоко вздохнул и карандаш стремительно заскользил по блокнотному листу:

«Утро было пасмурным и серым, как вся его жизнь».

Сине-голубая даль, где отсутствовала линия горизонта, так как море и небо, перетекая друг в друга, превращались в единое целое, манила своею бесконечностью и какой-то умиротворяющей чистотой. «Так, наверное, срастаются, сливаясь в единое целое, две нашедшие друг друга половинки», - подумал Веснин и тут же записал эту фразу в другой блокнот, на котором вывел: «для монологов и диалогов».

Почему-то вспомнилась фраза Ричарда Баха: «Если тебе будет скучно со своими собственными словами, написанными на бумаге, представь, каково с ними будет читателю. Твое удовольствие абсолютно необходимо».

Анатолий Львович потянулся. Встал, чтобы размять затёкшую спину.  Множество людей на пляже и линии прибоя как раз получали сейчас удовольствие, шары голов качались на волнах тут и там вплоть до ограничительных буйков.  

«Нужно пройтись. Вдруг на пляже услышу что-нибудь интересное, колоритное. Да и поплавать перед обедом не грех. Писать надо только тогда, когда получаешь от этого удовольствие».

10.

На пляже было шумно. Невидимые с высоты второго этажа из-за высоких кустов дамы почтенного возраста восседали на складных рыбацких стульчиках. Они тревожно вглядывались в ораву ребятишек, занятых строительством замков из мокрого песка, собиранием ракушек и красивых камней. «Бабушки бдят», - понял Анатолий Львович и грустно улыбнулся. Он был поздним ребёнком. Его маму часто принимали за бабушку, а ему не хотелось поправлять ошибающихся, от этого было неловко и даже стыдно, будто он предавал своих родителей. Он заканчивал последний курс журфака, когда они один за другим умерли. Он так и не успел им сказать, что любит, что очень благодарен за всё… Почему-то казалось, что родители будут жить вечно, и он ещё всё успеет.

«Писательское любопытство» разом угасло. Распластанные женские тела, жарящиеся под солнцем, вызывали раздражение. Парни, играющие в карты у перевёрнутых лодок, слишком громко ржали, визг детей казался непереносимым.

За небольшой зелёной ширмой, разделявшей пляж, людей было меньше. Здесь тени деревьев защищали от палящих лучей. На большом полотенце спал мужчина, а рядом с ним уткнувшись в книги сидели мама с дочкой. Две пары неопределённого возраста на жаккардовом покрывале пили пиво с вяленой рыбой. В стороне сидела худая серо-пыльная кошка и терпеливо ждала конца трапезы. Парнишка в очках уткнулся в планшет, а его рыжая подружка, с наушниками и шкодливой улыбкой, закапывала в песок его сандалии. Почти у самой воды сидела женщина с салатовым платком на голове и больших тёмных очках. Она смотрела в сторону моря, а её золотистые от лёгкого загара руки обхватывали ноги с острыми коленками.

Веснин и этих, «тихих отдыхающих», оставил позади. Оказавшись на самом краю пляжа, где большие камни были сложены в огромную пирамиду, он скинул одежду и зашёл в воду. Неприятно удивили скользкие камни на дне. Он оттолкнулся от них и поплыл размашистыми саженками. Даже вдали от берега крики детей и людской многоголосый говор мешали прочувствовать единение с морем, мешали расслабиться. Назад плыл медленно, чувствуя, что устал. С пляжа потянулся ручеёк отдыхающих к посёлку: бабушки уводили внуков обедать.

Стройная фигура в воздушном салатовом сарафане и таким же платком на голове, с большой канареечного цвета сумкой, двигалась в сторону «поля чудес». Что-то было изящно-завораживающее в её плавной походке, манере держать голову, в трогательной худобе её рук и лодыжек. Веснин поймал себя на том, что вплавь пытается догнать её, отдаляясь от оставленных на берегу вещей.

«Вот, старый дурак, далась тебе эта зелёная худышка, запыхался так, словно на рекорд пошёл для открытых водоёмов. Прямо, как молодой, рванул за юбкой. А оно тебе надо? Вот что морской воздух творит!»

Вернувшись в тенистый двор, Веснин обнаружил за домом соседку, о которой говорила Раиса Прокопьевна. Та наливала воду в поилки домашней птице.

- Доброго здоровичка!  Это ты стало быть Тигрович будешь.

- Львович я, Анатолий Львович…

- Та я всё равно не запомню, и уедешь ты скоро… А меня, значится, Нюрой кличут. Вода в душе уже готовая. Свежие яйца в миске, у задней у двери. Ты их вынь и сразу в холодильник сховай, а миску обратно, значится, выставь. Завтра я ить обратно соберу свеженькие. Ты это, слышь, если чо занадобится, вона калитка, аккурат за прищепой, - соседка ткнула пальцем в абрикосовое дерево.

Говорила она без пауз, не очень заботясь, слушают её или нет. Выключив воду и сунув конец шланга в высокую бочку, Нюра удалилась, продолжая что-то говорить, уже, видимо, себе самой.

«Раз скоро уеду, то и запоминать моё имя смысла нет. Вот она жесткая правда ситуации, - думал Веснин стоя под колючими струями летнего душа. – А какое хорошее слово «прищепа», это, наверное, сорт абрикосы. Надо будет у Раи спросить. Надо же – прищепа. Эта Нюра очень резкая, загорелая, поджарая, и движения у неё угловатые, и речь такая же. Прищепка, одно слово. А вот Рая вся округлая и плавная. И говорит Рая чуть растягивая окончания, напевно. Интересно, как говорит это незнакомка в салатовом. Ходит она красиво. Вот про неё не скажешь «поджарая», скорее, хрупкая. Так, стой, Веснин, давай думать о насущном, например, об обеде».

(продолжение следует)