Говно и мед

В этот светлый день, с утра обнаружив на балконе, как распускается в горшке первый цветочек, сижу и думаю про говно и мед. И не потому, что цветы хорошо растут на говне. И ответ на вопрос, можно ли считать жизнь круговоротом говна в природе, я для себя тоже нашел. У меня к себе другой вопрос. 

И снова плохо говорят о покойнике. В фильме «Leaving Neverland» бывшие дети рассказывают, что Майкл Джексон был насильником. Еще в канун телевизионной премьеры на HBO зазвучали призывы изымать из оборота музыку поп-короля, - негоже прославлять преступника, пусть и покойного, и кто-то уже приступил к люстрации.

Я думаю про говно и мед, потому что спрашиваю себя, готов ли слушать музыку поп-гения, зная, что он был педофилом-насильником.

Вопрос даже шире: где та мера, переполнив которую, творец становится для меня просто мерзавцем (вычеркнуть, забыть, другого не дано)?

Замечу, это разговор с самим собой, - мне хочется считать себя хорошим человеком, не поддерживать зла, не хулить невинных, только потому что кто-то так считает.

Это личный вопрос. Я хочу быть умным потребителем, мне нужны убедительные аргументы, почему нужно отказаться от гения.

Много ли их, гениев, чтобы ими так разбрасываться?

И тут надо бы учитывать, что музыка – не литература и не кино, она воздействует без особых объяснений, человека во всех человеческх подробностях там, вроде, и нет. Мы слышим боль Чайковского, а гомосексуальность его запросто прячется за кулисами, - подтвердит любой гомофоб, неравнодушный к классике. В случае с Джексоном сыграть в прятки с собственными представлениями о морали еще проще, - ведь он он исполнял поп-музыку, где хрустких оберток много, и поди ж пойми, что там за человек.

А если не понять, то не надо и понимать, - готова уж вздохнуть освобожденно душа фаната.

В случае сомнений я всегда встаю на сторону гениев. Или просто талантов, - потому что больших талантов на свете тоже не очень-то много, и пока мне мнится, что покойный поп-король заслуживает упоминания в психиатрии, а не в юриспруденции. И надо быть перед собой честным: если можно найти этическую лазейку, чтобы не отказываться от любимой музыки, то душа моя - изворотливый цветик, найдет эту лазейку.

Если можно усомниться, если нет неопровержимых доказательств, то я, видимо, усомнюсь. И интересно спросить себя, как далеко я готов зайти в этом моральном релятивизме? Что может переполнить чашу моего терпения в мире нынешней новой чувствительности, где к бойкоту взывают то и дело?

Для меня очевидно, что я готов не видеть злодейств творца, если он хронологически далек, - вон, Лермонтов был во многих отношениях дрянным человеком, но тут я нахожу повод повосхищаться, как  формирует он русский романтический канон. Французские имморалисты были вполне по названию аморальны, - но и тут можно списать все на время, сказать себе, что тогда было все иначе и нельзя ходить к ним со своим портновским метром.

Я и не хожу.

Иное дело, если перед тобой современник или человек не из столь уж далекого прошлого, и спрятаться за обстоятельства минувших лет уже нельзя.

И тут я вижу только то, что действую алогично. Когда говорят, что Чарли Чаплин был совратителем, то я вспоминаю счастье его последней жены Уны. Когда говорят, что насильником был Роман Поланский, то я вспоминаю жуткие обстоятельства его детства: сиротство, горькие скитания – страдания, которые сказались на душе, а без них не было бы той жути, которую он умел выплескивать на экран. Предполагаемые злодейства не мешают мне восхищаться фильмами, - они не вызывают у меня никакого протеста. Поланский остается равен своему кино, я готов видеть работу, как самостоятельную величину, в которой человека нет, а есть только творец.

За неимением железных доказательств мне жаль актера Кевина Спейси, обвиняемого в сексуальном насилии. И не жаль Харви Вайнштейна, - потому что есть куча свидетельств, что вел он себя как сволочь.

Что однако не мешает смотреть фильмы, которые Вайнштейн продюсировал. И тут мне опять помогает дистанция, - американский продюсер искал деньги, то есть к фильмам имел отношение косвенное, то есть я могу себя обмануть и я обманываться рад.

Вот мед, а говно – оно отдельно.

И, хорошенько в себе покопавшись, я нашел только один пример, когда был не способен отличить одного от другого. Это случай Вуди Аллена, женившегося на собственной падчерице. Он воспитывал ее вместе с женой, а затем на приемной дочери женился, - и пусть хоть сколько гениальных фильмов режиссер снимет, я вынужден всегда, каждый раз говорить себе, что придумал их дурной человек, вот доказательства, от которых увиливать было бы моей личной подлостью.

Подумав, решил, что мера у меня только одна, - брезгливость. Чувство не всегда логичное, возникающее иногда просто при сумме обстоятельств. Если мне противно, если тошнит, - то значит я готов, я согласен, что этот цветик медовой из говна сделан, можно прикопать и больше не смотреть в ту сторону.