Моя жизнь. Часть III

Чрезвычайные происшествия

Признаться, не так-то просто выделить события, относящиеся к данной теме, из общего хода жизни автора этих строк, поскольку вся моя жизнь до 18 лет представляет собой одно большое чрезвычайное происшествие. Более того, и то, о чём будет рассказано ниже, прошло в своё время для меня почти незамеченным — настолько «осчастливили» меня господа демократы, которые заранее избавили меня от супа, гречки, манной каши, пионерского галстука и других пережитков тоталитаризма, дав взамен демократически слипшиеся пельмени, от которых бывают и демократические отравления, и не менее демократически организованные молитвы на коленях за каждый кусок хлеба.

Я при рождении перенёс асфиксию и гипоксию. Меня некоторое количество часов продержали в инкубаторе. А мать ещё хотела родить меня не 24 декабря, а 25, приурочив это... к западному рождеству. Это был, пожалуй, единственный случай, когда общество, в лице светил медицины, вмешалось и не позволило моей матери насильничать над будущим ребёнком ради удовлетворения своих бредовых идей.

Потом я был лишён материнского молока, которого, по позднейшим словам матери, у неё просто не было, и последняя держала меня на искусственных смесях, которые не вызывали ничего, кроме рвоты.

Где-то в два-три года я получил ожог левой руки. Как утверждала мать, она в это время гладила распашонку, и я залез на гладильную доску и выхватил у неё утюг. Едва ли такое было бы возможно, если бы я в тот момент не страдал от полного отсутствия развлечений и даже простого внимания. Вполне возможно, что я в тот момент просто мучился от голода. Впоследствии, когда я уже учился в школе, мать сама в припадке истерики замахнулась на меня горячей скороваркой и нанесла мне ещё один маленький ожог.

В другой раз, в те же годы, мать посадила меня на горшок, который поставила на табуретку перед кухонной раковиной, под которой... валялись бутылки. Вскоре я упал на них головой. Как впоследствии утверждала бабушка, мать даже не дала вызвать скорую.

Где-то в три года я, оказавшись в микрорайоне Сипайлово, в котором тогда было много свалок, увидел облезлый голубой троллейбус. Помнится, мы бывали там несколько раз. В сгоревший салон лазили дети. Однажды я получил возможность оценить находку изнутри. Запомнил яму над местом, где располагалась ось передних колёс. Вообще, к тому времени я уже до фанатизма полюбил этот вид транспорта. При этом мать отказывала мне в удовольствии лишний раз прокатиться на нём. А ведь городской общественный транспорт в те годы был БЕСПЛАТНЫМ! Что уж говорить о платных аттракционах, путь к которым для меня (в отличие от моих советских предков) был заказан... Зато после 1999 года, когда весь транспорт стал платным, мать вынуждала меня ездить, не платя за мой проезд. Демократические кондукторши принимали свои меры.

В другой раз, в четыре года, со мной произошло чрезвычайное происшествие, связанное... с троллейбусом. Дело было так. В моём выгуливании в тот вечер не было никакой необходимости. Днём мы с бабушкой погуляли у телевышки; бабушка показала мне памятник Салавату Юлаеву и сорвала для меня букет сирени. Тем не менее, мать потащила меня на улицу. При этом оставила меня на поруки девочке по имени Гульнара. Девчонка в своей безалаберности оказалась достойной моей матери: через некоторое время она повела меня на остановку и поставила в троллейбус. Сначала мне показалось, что Гульнара поехала со мной, но уже вскоре я очутился в одиночестве. Проехал через полгорода и доехал до торгового центра «Юрюзань», где ко мне с улыбкой подошла какая-то девушка, после чего взяла за руку и высадила. По-видимому, это была курсантка милиции. Весь вечер я просидел в будке. Милиционер, ещё брежневской закваски, немного похожий на Анискина из популярного фильма 1960-х годов, говорил с улыбкой в телефонную трубку, что мальчик одет в штанишки с подтяжками.

«Я же не виноват(а)», — повторял я любимую фразу матери, когда она приехала. «Нет, ты виноват», — нагло заявляла мать. Когда мы вернулись, бабушке только и оставалось выражать свой шок от безалаберных действий матери, которая была хуже всякой мачехи.

Весной 1999 года произошёл ещё один весёлый случай. В нашей семье тогда ещё, по советской традиции, частенько не закрывали квартирную дверь: достаточно было запертой двери общего коридора. Зато бабушка почти сразу вставила замок в дверь своей комнаты. Со стороны бабушки такая мера была понятна. Но теперь то же самое со своей комнатой сделала и мать, только с прямо противоположными целями. Так вот. Однажды бабушка обнаружила пропажу документов (которые могла случайно выронить в местах общего пользования) и логично предположила, что тут не обошлось без её дочери. Потерпевшая стала вопить на весь дом: «Верни мне мои документы!» Вскоре соседка, тётя Люба, вошла в нашу квартиру и стала вторить бабушке. Но и это не подействовало. Тогда соседка стала ломать дверь комнаты, в которую мать незадолго вставила замок. При этом взломщица приговаривала в адрес воровки: «Ах ты, сволочь, скотина!» Бабушка торжествующе наблюдала. Через некоторое время тётя Люба попала в комнату и что-то пошарила на столе, после чего покинула комнату и квартиру. Бабушка вела себя так, как если бы документы были возвращены ей. Что касается тёти Любы, то в тот период, до и после этого случая, я не раз гостил у неё, с бабушкой и один. К сожалению, через год она переехала. А через много лет, когда я выяснил новый адрес старых соседей, тётя Люба также неоднократно пускала меня ужинать и слушала мои рассказы о жизни.

Неоднократно на протяжении моего детства и отрочества мать заставляла меня, ввиду своей полной неспособности правильно рассчитать время, ходить с ней на ночь глядя пешком через весь город.

Зато когда я зимой 2000 года однажды загулялся в своём родном квартале и вернулся домой, эта сука расшвыряла меня по полу прихожей так, что у меня из макушки текла кровь. «Весь в крови!», — кричала бабушка. «Не весь», — подличала мать.

Также неоднократно, с 10 лет, эта ведьма лишала меня сна. И это притом, что она и без того всегда укладывала меня затемно.

В конце марта 2005 года у меня случилось воспаление уха. Мать не только не помогла мне ничем, но ещё и устроила истерику. Когда же я зажёг в ванной лечебную свечу и засунул её себе в ухо, заботливая мать тут же прибежала и потушила её. Когда эта история повторилась в конце того же года, меня спасло только то, что эта тварь глубоко дрыхла. Я смог воспользоваться какой-то «универсальной» мазью и утихомирил боль в ухе.

День 5 апреля 2005 года я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Накануне случилась какая-то авария, и более суток в доме не было ни горячей, ни холодной воды. У меня ещё не прошли осложнения после простуды. Уродина-мать не оставила заранее даже банки воды. Она сама провалялась весь день на топчане, и меня никуда не пустила. Разрешила только разок выйти на общую лоджию около мусоропровода, где мне попался сосед. Сосед лицемерно показывал мне какую-то непонятную точку вдалеке и уверял, что там находится пункт раздачи питьевой воды. «Ну, что? Дал он тебе воды?», — цинично комментировала потом эту встречу мать-перемать, которая в другое время, до и после этого случая, постоянно нахваливала «дядю Володю».

Не меньше запомнил я и день 29 декабря 2005 года, когда мать раскидала в квартире кучу всякого хлама и запустила в меня осколком одного пластмассового предмета, после чего на протяжении месяца не выпускала меня из дому. И всё это только за то, что я отказался вытирать лицо полотенцем, которое было нестиранным по меньшей мере 10 лет, да ещё оказалось запачканным в 1999 году, когда у меня однажды пошла кровь из носа. Эта гадина вообще годами заставляла меня ходить в грязных вещах и спать на ковриках, укрываясь старыми драными куртками.

Весной 2006 года, где-то в конце апреля, я ехал на троллейбусе, стоя, как это часто бывало, перед кабиной водителя. Водительницей была девушка. Троллейбус ехал по Проспекту Октября, кажется, по перегону между Аграрным университетом и остановкой «Фирма «Мир»». И вдруг водительница ни с того ни с сего разогналась, после чего не сумела вовремя затормозить и...

на ближайшем перекрёстке врезалась в легковой автомобиль, который упёрся задом в проезжую часть. Столкновение оказалось не очень сильным, а я держался за перила с достаточной сосредоточенностью, чтобы устоять.

Одна из свидетельниц утверждала, что «троллейбус ехал на свой свет». Но верно и то, что «троллейбус нарушал правила», как заметил другой свидетель, мужчина: иначе никак нельзя было квалифицировать такое превышение скорости.

Двумя годами ранее я уже сталкивался с подобным превышением скорости троллейбусом, который, разогнавшись по улице Кувыкина, резко остановился перед перекрёстком с улицей Обской и при торможении ревел, как самолёт. Но тогда всё обошлось благополучно, хотя дело было зимой.

Должен сказать, что в обоих случаях токосъёмники устояли: это были машины, недавно произведённые на Башкирском троллейбусном заводе. А вот у троллейбусов, произведённых в советское время, при малейшем превышении скорости штанги слетали. Не берусь судить, в чём тут дело, в старости экземпляров или в устарелости конструкции. Непреложным фактом является лишь то, что в советское время БТЗ только ремонтировал машины, произведённые в других городах, а с конца 1990-х он начал производить их самостоятельно.

Где могла, мать отравляла и моё редкое общение с природой. Так было особенно в 2006 году.

Прогулка на реку Белая, чуть ниже устья реки Уфы, запомнилась тем, что мать навязала мне для погружения каменистое место, где я два раза поранил ногу. «Ты должен бывать в любых условиях», — издевательски-назидательно комментировала мать.

Ещё с большими насилиями со стороны мамаши была сопряжена одна из прогулок на реку Уфу, которую в обиходе называют Уфимкой. Это очень быстрая и холодная река, с многочисленными воронками и подземными ключами. Под вечер, когда солнце уже клонилось к закату, этой сволочи вздумалось повести меня вверх по реке, как раз туда, где не оказалось свободного прохода. После блужданий туда-сюда по лесу окончательно стемнело. Заботливой матушке не оставалось ничего другого, кроме как предложить мне ночёвку на берегу. И здесь она была верна себе: она заставила меня всю ночь... простоять. Когда относительно ранним августовским утром мы выбрались обратно и приползли домой, я чуть не задохнулся от собственной мочи: её запах напоминал аптечный аммиак.

Конечно, со временем я получил возможность ходить на Уфимку самостоятельно. Только в таких случаях я имел возможность приобщиться к собиравшимся там мужикам и пацанам и хоть чуть-чуть чувствовал пацаном себя.

В один из таких случаев я заплыл так широко, что быстрое течение Уфимки чуть не вынесло меня прямо в Белую. Благодаря отчаянным усилиям я сумел выбраться к берегу где-то за полкилометра от пляжа. Ей-богу, я бы всё отдал теперь, чтобы вернуться в 14-летний возраст и всю свою юность соткать из таких эпизодов. И даже когда однажды я обнаружил лежащие уже вторые сутки на берегу кроссовки, явно принадлежащие какому-то утонувшему мальчишке, это меня нисколько не испугало. Даже такой сценарий был в моём положении лучше, чем попытки матушенции путём всевозможных истязаний состряпать из меня кисейную барышню...

Но наступила осень 2006 года, и эта мразь снова принялась терроризировать меня. 1 ноября она, с целью уклониться от судебного иска бабушки, инсценировала в собесе потерю сознания. Насколько эта инсценировка была грубой, было видно уже хотя бы из того, что перед падением эта артистка погорелого театра хорошенько набрала в рот воздух и даже нахлобучила старую меховую шапку. Затем она добровольно легла в психушку и этим на месяц избавила меня от своего самодурства. Весь этот месяц я жил с бабушкой.

Следующий 2007 год был связан с моей борьбой за освобождение от тирании мамаши. Этого освобождения я добился при помощи социальных органов, бабушки и КПРФ.

В 2007 году я оказался в Альметьевске (Татария). Однажды, когда я гулял по одной из главных улиц, на моих глазах машина сбила парня, пытавшегося в неположенном месте перейти улицу. Я шёл по противоположной стороне.

Осенью 2007 года я примкнул к КПРФ и стал постоянно посещать находящийся на улице Фрунзе (ныне улица Заки Валиди) Башкирский республиканский комитет КПРФ.

2 марте 2008 года, в день президентских «выборов», я впервые был задержан милицией за распространение листовок с перечёркнутым изображением Путина. Слов нет, я в данном случае поступил глупо. Но только тупицы реформизма и прямые агенты путинского режима могут ставить мне в упрёк то, что я немножечко нарушил закон.

Я познал предательство со стороны молодого партийного босса Юрия Афонина, который, когда милиция привела меня в реском, не только не заступился за меня, но ещё и поддакнул милиционерам: «Ну, в прокуратуру надо обращаться». Гнусную реплику бросил и некий старший «товарищ»: «Это вы обращайтесь в соответствующее учреждение на Владивостокской!» (имелась в виду психбольница). К счастью, демократические милиционеры не приняли к исполнению такой слишком уж холуйский совет зюгановского маразматика. «Чтобы ноги твоей здесь больше не было!», — проревел тогдашний первый секретарь рескома Гарданов.

После этого меня повезли в Кировское РОВД, где долго обыскивали и продержали до ночи. Нужно признать, что в отличие от родной матери, эти чужие дяди не тронули меня и пальцем. Они прекрасно понимали, что вся чёрная работа была выполнена ещё до них. Добрым милиционерам оставалось только попугать меня своей чёрной формой, в которой они были до неприличия похожи на гестаповцев. К обыскам мне тоже было не привыкать.

Мать тогда в очередной раз лежала в психушке (на этот раз в принудительном порядке), и меня из милиции забрали бабушка и преподаватель училища, который отвёз нас на собственной машине.

На состоявшемся по этому поводу спустя месяц заседании комиссии по делам несовершеннолетних я выступал, — да-да, я не побоюсь этого сравнения!, — как Димитров на процессе по поджогу рейхстага. Я из обвиняемого превратился в обвинителя капиталистической полиции и демократических фарисеев. Бабушка выступила в мою защиту не только как бабушка, но и как единомышленница. Представительница КПРФ Елена Евгеньевна Флорова тоже пришла поддержать меня.

Менее чем через год, в конце января 2009 года, я вечером распространял листовки против повышения цен на проезд. У Дома актёра я попался. Несмотря на то, что на этот раз мои действия не выходили за рамки буржуазного закона, стражи капиталистического порядка задержали меня с такой же наглостью, как и год назад. Правда, теперь уже они не могли мне ничего предъявить. Тем не менее, они доставили меня в то же Кировское РОВД, где снова продержали до ночи. Мать на этот раз была дома, но она отказалась приехать, чему, конечно, я только радовался. Сделали по звонку двум активистам КПРФ. Второй из них, Данила Герасимов, упитанный очкарик, возглавлявший местный зюгановский комсомол, согласился забрать меня. Правда, попутно Герасимов сделал то, чего погнушались даже милиционеры, — отнял все экземпляры газеты «Бумбараш», органа конкурирующего комсомола, связанного с тюлькинской РКРП. Эту молодёжную сталинистскую секту тогда возглавлял Александр Батов. Вскоре, вследствие своего разочарования в КПРФ, я примкнул к РКРП. Разумеется, тюлькинцы и батовцы оказались нисколько не лучше. Но это уже другая история.

Летом того же 2009 года мать запугала меня тем, что за меня, за мою политическую деятельность и жалобы, может взяться уфимский психоневрологический диспансер, и под этим предлогом вытурила в Москву, точнее, в Подмосковье, где я устроился на учёбу, на которой по ряду причин, главным образом по причине невозможности прокормиться, не смог удержаться. Другой причиной послужил конфликт с заместителем директора по «воспитательной» работе Белолипецкой, о котором я подробно писал в статье «Таким воспитателям Гитлер по душе», помещённой в феврале 2010 года в газете РКРП «Трудовая Россия». Несмотря на мой отказ от сталинизма и советского патриотизма, нашедших отражение в этой статье, я и теперь не беру ни слова назад из сказанного 8 лет назад об этой «демократической» фурии.