От «закрепощения» к «обвалу»: почему в России не работают планы развития и роста?

Одиночество Голема

Александр Подопригора

Все сейчас заняты истолкованием американских санкций: повлияют они на экономику России или обойдется, ослабнет режим или будет дальше крепчать? Это мнимая повестка: санкции вообще не про сегодня, а скорее про послезавтра. Их содержание не в воздействии на рынки, а в эскалации двух главных, но не новых вызовов российской власти: снижения поддержки элит и растущей бедности масс. 

Первый посыл — в монотонных сюжетах о злоключениях Дерипаски, Вексельберга, Абрамовича, далее по списку. Нашей «элите» шлют внятный сигнал о том, кто здесь главный, от кого именно зависит — быть им и их детям респектабельными владельцами транснационального бизнеса (и жить соответствующе) или сдать свои компании под контроль русским генералам и провести оставшуюся жизнь между Крымом и Тувой (пусть и по-богатому, если повезет). Широкой публике трудно понять, какой когнитивный диссонанс терзает сейчас изрядную часть совокупной «партии власти», оказавшуюся меж двух огней. Они так не договаривались, им не нравится такой выбор.

«Казус Белоусова» это наглядно продемонстрировал. Олигархи от металлургии ведь не вчера родились и отлично знают, как здесь прятать рентабельность, чтобы не отобрали сверхприбыль. Но они вынуждены раскрывать достоверную отчетность, потому что их компании — публичные, инвесторы — тамошние, биржа — в Лондоне, валюта — доллар, прокурор — в округе Колумбия; потерять из-за вранья там можно неизмеримо больше, чем спрячешь здесь. Вот их честно показанные излишки отсюда и углядели. И попросили поделиться. 

Олигархи отбились, но едва ли этот кейс закрыт — скорее, проведен тест на лояльность, в том числе людей из правительства.

И многие его провалили — причем, кажется, сознательно, что особенно важно. На «примирительную» встречу с помощником президента не явились действительно крупные и влиятельные собственники: Усманов, Мордашов, Потанин, Рашников — зато пришел всем задолжавший Зюзин. У прочих нашлись дела важнее, хотя просили быть всех. Президент, не вмешиваясь до поры, наблюдает эти стычки, вскрывающие групповые позиции, доводы и расклады. Похоже, стратегия четвертого срока определяется именно сейчас, опытным путем.

Второе — доходы и достаток населения — тема почти метафизическая.

В России довольно давно столкнулись с нетривиальной проблемой: очень трудно внятно объяснить, почему при росте экономики (пусть слабом), росте цен на нефть и металлы, а также росте зарплат у людей все последние годы падают реальные доходы и качество жизни. Но объяснять как-то надо, проблема чем дальше, тем актуальнее — особенно на фоне пенсионных трансформаций, роста цен и тарифов, девальвации рубля и прочего. Ведь число живущих ниже прожиточного минимума, то есть в нищете, составляет уже 14% населения страны (по другим расчетам, учитывая содержание хотя бы одного ребенка — 25%), а низкие доходы — на первом месте рейтинга личных проблем россиян: есть опасения, что эти тревоги не вытеснить даже роликами о суперракетах.

Привычное объяснение: это враги и их санкции — здесь не проходит, ведь никакие санкции не способны нам помешать и всерьез навредить. Иначе как объяснить людям, что власть, единственная надежда и опора, не может защитить их от губительных решений, принятых где-то в Вашингтоне? Отсюда ведь рукой подать до того же страшного вопроса, но заданного уже с другого конца социальной иерархии: так кто здесь власть? Российский обыватель боготворит начальство, но не прощает ему слабости — как и Богу (вспомним, как мало времени потребовалось Святой Руси, чтобы начать рушить храмы и убивать попов). 

На истолкование парадокса роста бедности по мере развития брошены все силы «экспертов».

Использовано множество «технических» версий: от падения депозитных ставок и доходности ценных бумаг (будто у нас все население — рантье) — до успехов правительства в выводе доходов из тени (что звучит совсем неубедительно). Росстат, переподчиненный правительству, даже решился на отчаянный шаг, объявив, что теперь растут уже и реальные доходы, однако будучи уличенным и пристыженным пообещал все заново пересчитать. Либеральные экономисты обращают внимание на нехитрые уловки при повышении зарплат, когда одновременно сокращаются занятость и ставки, что дает «бумажный» рост при настоящем снижении доходов. 

В каждом из технических объяснений есть доля истины, но вместе они образуют некую эмерджентную сущность, не сводимую к своим составляющим, признакам и проявлениям. Дело в том, что социально-политическая система, сложившаяся в России (далеко не сегодня и вовсе не при Путине) на базовом уровне отвергает такой сценарий развития страны, которому внутренне присущи устойчивый рост реальных доходов большой части населения и наличие настоящего среднего класса, чей достаток не зависит от милостей государства. Это просто не заложено в ее «программе», хотя именно сейчас сама власть, действуя в рационально осмысленных личных интересах, способна этот травмированный «генетический код» изменить. 

Не так давно довелось выступать на научной конференции в Ельцин Центре, проводившейся по теме знаменитой «колеи» русской истории. Для объяснения описанного парадокса я сослался на впечатляющую концепцию «Русской Системы» выдающегося историка Юрия Пивоварова, где единственным значимым субъектом социума является Русская Власть. Она, в силу этой моносубъектности, движет страну в цикле «закрепощение — освобождение — обвал — закрепощение» в соответствии с логикой сокращения и возобновления «вещественной субстанции» общества как ресурса собственного кормления.

Важно, что избыток этого ресурса для Системы опаснее его недостатка, так как ведет через обогащение населения к социальной мобилизации и требованиям политического участия.

Что неизбежно эту моносубъектность и основанную на ней монополию подтачивает и разрушает, подготавливая обвал, который обусловлен тотальным одиночеством Власти — других скреп у общества просто нет. Такая цикличность хорошо просматривается на протяжении всей истории Государства Российского — от Ивана IV до Путина. Если посмотреть, как рождались в Средние века испанские кортесы и другие формы европейского парламентаризма, увидим, что власть собирала горожан и знать и просила у них денег на войну. Ей давали — в обмен на представительство и законы. В России такое и сегодня восприняли бы как опасное или смешное вольнодумство. Настоящие деньги должны быть только у власти (или под ее полным контролем), а экономический рост не является настоящим приоритетом, он подозрителен и рискован. 

Разумеется, все это не работает на уровне сознательных действий или злой воли представителей государства, особенно сейчас. Члены правительства — милые люди, совсем не похожие на опричников. Они, как правило, достаточно образованны и часто приятны в общении. Каждый из них был бы удивлен и даже шокирован, услышав, что в целях сохранения власти препятствует росту благосостояния населения. Напротив, эти люди регулярно отрабатывают и предлагают массу конкретных мер и комплексных планов развития страны — и даже реформ, но ничего не срабатывает. Так организм больного отторгает пищу, хотя сердобольное окружение убеждает, что кушать нужно и даже точно знает, какую именно диету употреблять (стеснительно не отказывая себе в устрицах в сторонке).

Как же тогда реализуется эта железная цикличность нагуливания населением жирка с последующим спусканием шкур? Еще в конце 80-х А. Лелик и П. Лазарчук описали феномен российского административного голема, под которым понимается совокупный государственный аппарат (сегодня это понятие куда менее формализовано) как система искусственного интеллекта, обладающая собственным поведением, которое определяется целями выживания, питания и роста (та самая Русская Власть). При этом голем стремится вовсе не к уничтожению возмущающих его покой элементов (что не вполне экономно), а к их транквилизации, к истощению у социума стимулов и возможностей саморазвития. 

Голем не добр и не зол, он «просто хочет жить», а общество рассматривает исключительно как среду обитания и прокорма.

Можно возразить: а как же «нулевые», когда реальные доходы населения реально росли, причем очень быстро?

Тогда нашему голему действительно пришлось несладко, ведь обильная «подкормка» бизнеса и населения шла помимо него: из открывшегося в 90-е глобального мира, через рост нефтегазовых доходов, торговлю и бурную самозанятость, дешевый западный кредит и инсталляции новых стандартов. Однако он и тогда справился, пустив львиную долю хлынувших в страну богатств на собственные нужды — рост аппарата, мегапроекты, вооружения и личное потребление элит, а затем укрылся за спасительным занавесом «войны санкций», восстановившем «меру скудости» в обществе.

Главным оружием голема в борьбе за выживание и в то же время единственным его уязвимым местом, замечали исследователи задолго до наступления эры интернета и инстаграма, является монополия на информацию и вытекающий из нее принцип криптократии. Его смысл в том, что общество не может знать, что именно стоит за тем или иным жестом голема; этого не знает также ни один отдельный чиновник, даже самый высокопоставленный: все знает лишь совокупный голем. Это позволяет ему проводить в социуме любые решения, предъявляя населению лишь их рекламную упаковку и избегая тем самым сопротивления — стихийного или организованного.

Големы такого рода — не российское изобретение, это информационные объекты, которые есть везде. Глобальными големами являются, например, финансовые рынки и международная бюрократия, корпорации, министерства и ведомства; в таком формате можно представить любую иерархически организованную систему, не сводимую к своей элементной базе. Однако конкурентная среда и работающие институты — там, где они есть, — программно ограничивают их возможности и аппетиты. 

Можно сказать, что уникально одинокий в силу своей моносубъектности российский голем питается избыточными (с его точки зрения) доходами населения, но видит в их неконтролируемом росте прямую угрозу своей жизни. А потому до тех пор, пока его возможности ничем не ограничены, расти эти доходы сверх некоего уровня («меры скудости») просто не могут: скорее голем станет пожирать само население, остановившись лишь у последней черты, за которой утрата собственной кормовой базы. Такое не раз случалось в нашей истории. И сегодня цель политики правительства — не развитие, а пресловутая «макроэкономическая стабильность», когда богатства общества в лучшем случае изымаются и складываются в кубышку, чтобы голем мог пережить совсем уж голодные времена, тогда как экономика все больше утверждается в перманентной рецессии, а социум — в деградации. Санкции обостряют страх голема перед опустошением кубышки, заставляя его активнее отбирать корм у людей (см. сюжеты: пенсии и тарифы ЖКХ, НДС и «Платон», новые акцизы и оброк на большой бизнес, управляемая девальвация рубля и т. д.) Очень разным слоям населения это все меньше нравится. 

Согласно описанной модели, мы живем сейчас в стадии «закрепощения», предельно истончающего «вещественный ресурс» общества, за которым, в интересах выживания голема, должно последовать новое освобождение, а потом — новый обвал.

Предпоследний раз так случилось в 1917-м, последний — в начале 90-х. Скорее чувствуя, чем понимая это, властный голем старается всячески продлить стадию «закрепощения», однако выйти из этой дурной цикличности, предотвратив фазу обвала, можно лишь одним способом — использовав предстоящее раскрепощение общества и преодоление им «меры скудости» не для укрепления, а для ликвидации метафизического одиночества Власти, составив этому голему компанию из других субъектов и защитив их стандартным «брачным контрактом» — работающими институтами гражданского общества и правового государства: настоящим представительством, муниципалитетами, судом, подотчетным правительством, медиа (постоянно предлагаемые рецепты от А. Кудрина вполне для этого подойдут). 

Возможно, это выглядит общим местом, но ведь и главные вызовы развитию имеют очевидную природу: это «перепад температур» между институциональными средами страны и глобального мира, создающий здесь область повышенного давления. Только выравнивание этих сред способно его снять: элиты и капиталы смогут спокойно работать по единым правилам в стране и за ее пределами, что даст фундамент реального и безопасного роста. Цена вопроса — дурная монополия отдельных околовластных групп, блокирующих конкуренцию и развитие. Но разве оно того не стоит?   

В конце концов, голем — лишь информационный объект, его можно программировать, а цифровое общество предоставляет инструменты  «расколдовки» големов — алгоритмы десакрализации и дешифровки жестов власти, нынче мы наблюдаем их работу каждый день. Вспомним, в конце концов, легендарного пражского рабби Лева: он, конечно, использовал голема для черной работы и защиты гетто, но вовремя вынимал у него изо рта записку с тетраграмматоном, чтобы тот не перестарался. Проблема в том, что рабби и в пражской легенде однажды едва катастрофически не опоздал, а наш голем все еще предоставлен своим инстинктам, фобиям и аппетитам, что выглядит порой страшновато; эту старую, дефектную и опасную «программу», импринтированную стране много сотен лет назад, пора менять.

Чем продолжение ее работы опасно для общества, понятно. А для самой власти? Нет, на улицы толпы не выйдут (такое бывает после провала власти, но не до него), заговоров не будет тоже. Но утрата властью популярности и доверия (даже официозные рейтинги теперь падают быстро) вкупе с фобиями элит, не ведающих завтрашнего дня (это особенно страшно для людей, которым есть что терять), рождает более опасную реакцию общества — отчуждение, презрение и саботаж. Этот закон одинаково работает в странах с очень разными режимами: утрачивая легитимность, власть не просто перестает быть эффективной, она перестает быть, распадаясь на кланы, озабоченные исключительно личным интересом. 

Приказы, увещевания и даже репрессии перестают действовать. В центр идут отчеты, что все исполнено, но на деле ничего не работает — даже деньги, потому что обязательства не исполняются. Начальник со сверхчеловеческими полномочиями из лучших побуждений давит на кнопки, но система не реагирует: теперь каждый за себя. И тогда любое дуновение ветра, любой залетный «черный лебедь» заставят вспомнить купринское «святая Русь слиняла в три дня». Такие три дня ведь были у нас не только в 17-м, но и недавно, в 91-м. Специфика нынешней ситуации в том, что голем пропустил двойной удар: санкции обозначили его немощи в экономической сфере, а пенсионной реформой он сам отказался от сакрального ритуала «исполнения социальных обязательств», доставшегося в наследство от предка — СССР. И тут же кинулся на общество — от будущих пенсионеров до авторов репостов и лайков. Но люди видят: это от слабости, «Акела промахнулся».

Однако шанс есть, он в трансформации голема в современное государство. Новые условия жизни, в которых Россия по факту больше не остров за железным занавесом, облегчают осознание задачи: принять законы физики вовсе не значит встать на колени. Напротив — на коленях молятся, уповая на сверхестественное, но для этого есть специально отведенные места, там не работают, не тратят деньги и не рожают детей.

Тем более что нынешние левиафаны склонны ценить комфорт и крепко задумываться о безопасном будущем: возможно, нынешнее увлечение милитаристской риторикой лучше всего обнаруживает эти тревоги их коллективного бессознательного. Восприятие мира в таком состоянии духа амбивалентно, о необходимости «расширения пространства свободы», как условии развития, Путин в предвыборном послании тоже сказал; там было не только про пушки, но и про «цифровые платформы, совместимые с глобальным информационным пространством». Однако строить такие платформы довольно странно, если одновременно мыслить это пространство как боевую цель — если же оно живо, мы неизбежно становимся частью его «программной архитектуры». Отсюда уже лишь шаг, пусть самый сложный, до признания идеи распределенной власти и полисубъектного социума. Не зря наши власти сразу полюбили блокчейн, хоть и не знают пока, куда его тут прикрутить.

Автор — политолог, старший научный сотрудник Научно-образовательного центра УрО РАН и ЧелГУ, кандидат политических наук.