Знакомство

Недавно ознакомился с творчеством интересного поэта и прозаика Евгения Карасева. Предлагаю познакомиться и вам.

Евгений Кириллович Карасев

Родился 21 июля 1937 года в Калинине. 
Отец погиб подо Ржевом во время войны, занесен в тверскую "Книгу памяти", мать работала швеей-мотористкой. Евгений окончил среднюю школу. В юности попал в компанию молодых уголовников. Имеет 7 судимостей за карманные кражи и нарушения административного надзора. В общей сложности провел 20 лет в местах лишения свободы на особо строгих режимах в отдаленных районах страны. Работал на лесоповале и на строительстве железных дорог.

Стихи начал писать в детстве. Серьезно отнесся к этому в лагерях, стихи помогали коротать время, морально поддерживали. Считал: если напиcaл стихотворение, значит, прожил и просидел день не зря. В застойное время пытался опубликовать свои произведения в газетах, обращался в журнал "Новый мир" – безуспешно. Когда стали наступать более-менее раскрепощенные времена, первой газетой, опубликовавшей его стихотворение, стала "Лесная промышленность", второй – "Красное знамя" в Коми АССР, затем – "Тверская жизнь". В 1995 г. "Новый мир" опубликовал наконец большую подборку его стихов на тему "Человек и тюрьма". Так завязалась дружба с этим журналом. В 1996 г. Kapaceвy была присуждена премия "Нового мира" за лучшую публикацию. Потом были публикации в "Литературной газете".

Прозу начал писать, потому что почувствовал, что знания и впечатления не умещаются в стихотворные строчки, требуют иной формы изложения. В 1991 г. в издательстве "Mocковский рабочий" вышла первая книга Карасева "Один на льдине", затем там же повести "С фонарем Диогена", "Деньги" и "Двоеборье". Карасев продолжает сотрудничество с "Новым миром" и "Литературной газетой". Член Союза писателей РФ.

Немного стихотворений:

Мост 

Памяти Нади Попцовой

Ты подходишь к перилам моста. 
Под тобою вода, как лед. 
В этот миг сорвалась звезда, 
завершив над рекой полет. 
Чем тебя потянула вода? 
Что толкнуло тебя вниз? 
Или это твоя звезда 
в стылом небе закончила жизнь? 
А может, большая любовь 
оказалась домиком на песке? 
Ты боль унесла с собой, 
доверив ее реке. 
«Я поздно приду», - сказала ты 
маме, глаза уводя. 
И полила цветы 
щедро, как никогда. 
А вдруг расскажут они, 
три скромных оконных цветка! 
Но только кто в наши дни 
поведает с их языка?.. 
Я не верю, что мост - судьба, 
начертали, мол, высшие судьи. 
Просто было не до тебя 
вечно спешащим людям. 

Непрочитанная криптограмма 
Мороз по-крещенски мощный. 
На заиндевелом стекле автобуса 
отпечаток растопыренной пятерни, 
словно призыв о помощи 
из затянутой знобкой бахромой полыньи. 
Разбросанная стайка пассажиров 
в стылом салоне 
хохлится в ожидании дома, горячего чая. 
А рука на стекле ищет хотя бы соломинку - 
неужто и вправду это знак чьего-то отчаянья? 
Может, той женщины, что вышла 
остановкой раньше 
вытуренного взашей безбилетника?.. 
Мороз между тем, как пираньи, 
поглощает безотрадную отметину. 

В кафетерии 
В кафетерии ко мне за столик 
подсел пацан-побирушка, 
примерно десяти лет. 
Взял голый чай - похоже, только 
божескую стоимость 
осилил зашедший погреться шкет. 
Я придвинул ему бутерброд с сыром. 
Отламывал не спеша, выказывая, 
что голоден не слишком. 
Я в ранние годы жратву бы стырил, 
а это, видать, другой мальчишка. 
Пар над его кружкой вился зябнущей бабочкой, 
не желающей улетать от тепла. 
«Брат уехал в деревню - помочь бабушке, - 
горевал оголец: 
- Вот такие дела». 
«Ты что же, один?!» - огорошенный, 
я примеривал сирые одежки к собственной 
непростой судьбе. 
«Я не один! - просветлел на миг. - 
У меня собака, кошка!..» 
Он говорил о своей живности, 
как о равных себе. 
...Я откупился от мальца дополнительной 
булочкой, 
дал кое-какую мелочь на прокорм домочадцев. 
И, не умея заглядывать в будущее, 
пожелал шпингалету счастья. 
2003 г. 

Щи из холодка 
Я люблю холодные кислые щи из-за окна. 
А если во хмелю, то охотка не считается 
и с часами - 
порой за стеклом вовсю наяривает луна, 
а ты тянешься за кастрюлей со щами. 
Особенно хороши щи из квашеной капусты, 
когда забраны корочкой жира, словно ледком. 
Его взламываешь ложкой. И совсем уж 
по-русски - 
устремляешься вглубь за мяском. 
В голодные годы щи были пожиже, 
с верхним зеленым листом. 
Но и они, как источник жизни, 
собирали семью за столом. 
...Кому-то край отчий напомнит смородина, 
кому-то знакомый ручей. 
А я узнаю и народ, и родину 
по запаху кислых щей. 
2002 г. 

Запретная полоса 
Вместо ограды проволочной 
на лесоповале зимой - 
лыжня. 
Зайчиком солнечным убегает она. 
Ни колючки, ни вышек. 
Переступил - и чапай. 
Но вскоре вышколенные 
устремятся овчарки. 
В жизни стежки-дорожки 
не по пальцам считал. 
С каждой тропкой дороже 
я платил по счетам. 
И случалось в былом 
на рисковом пути - 
замирал с холодком 
у последней черты… 
Лыжный след! 
Лыжный след! 
Ты меня сторожишь 
иль из детства бежишь? 
Скажи мне, скажи мне, 
что на той стороне? 
Уж не эти ль снега - 
вся моя недолга?.. 
Как зверек у ловушки, 
где приманка видна, 
я стою на опушке. 
Но молчит тишина. 
Да и кто даст ответ, 
кто толкнет под пыжа! 
...А в глазах колкий свет - 
соблазняет лыжня. 
1986 (2003) 

И в заключение небольшие отрывки из интервью с Евгением Кирилловичем данное им журналисту В.

Кузьмину для газеты "Тверская Жизнь" 17 сентября 1999 года:

- Евгений Кириллович, согласитесь ли вы с тем, что в восприятии вас как поэта у обывателей существует определенный стереотип: "бывший уголовник, слагающий стихи"?

- Есть хорошая русская пословица: "Встречают по одежке...". Для меня "одежка" – мое прошлое. Первое, что бросается в глаза – не стихи, а тот, кто их написал. А написал их – уголовник с семью судимостями: двадцать лет за колючей проволокой. И, конечно, это предвзятое мнение не уходит, не может уйти, да, пожалуй, и я не хочу, чтобы оно ушло – ведь это часть моей биографии, моя судьба, а значит и мои стихи, которые тесно связаны с жизнью. Я пишу про то, что видел, что думал, что знал. Мои стихи – это обобщение жизненного опыта. Я начинал писать в детстве с подражаний. Сейчас те строки мне кажутся наивными.

...Осень. Утро. Запах сеновала,

Словно мед вкушенный натощак.

В золотых погонах генерала

Вышел клен из леса на большак...

Ритмически и по стилю эти стихи написаны совершенно традиционно – под Есенина.

Уже потом, сидя в лагере и стараясь как-то убежать из-за решетки в мыслях, я вернулся к поэзии. Но перед глазами была совершенно другая жизнь – материал, который я уже не мог поэтически осмыслить в тех известных мне прежде классических размерах русского стиха XIX века.

- Когда читаешь ваши стихи, непременно обращаешь внимание на то, что они очень, если можно так сказать, "сделанные" – в смысле тщательного отношения к слову. Вы, действительно, уделяете большое внимание технической стороне стиха?

- Да, очень много. Здесь вот, что особенно для меня важно... Я писал стихи, не зная об Уолте Уитмене. Позже его книга "Листья травы" попала ко мне, и я обрадовался, что есть поэт, который пишет так, как мечтал писать я. Когда я прочитал Уитмена, я понял, что это мой поэт. Меня привлекла форма – свободная, раскованная, ничем несвязанная. Но Уитмен не рифмовал стихи, и именно за счет рифмы мои стихи более организованные. Поэтому все-таки Уитмен не был моим учителем.

Я воспитан русской поэзией: Иваном Крыловым с его разностопными баснями и разговорным языком. Мне очень близка народная поэзия, особенно былинный стих. В былинах есть скрытая, спрятанная рифма, как и в русских пословицах. Я полюбил мерцающую рифму. Когда каноническая рифма приходит на ум поэту, она уже несет за собой известный смысл – мысль распаханную. Например: морозы – розы... Ведь уже Александр Пушкин понимал, что нельзя рифмовать такие банальности. И я прибег к другому типу рифмовки. Я его не открыл: такой прием известен в поэзии Марины Цветаевой и Владимира Маяковского. Рифма является у меня средством художественного выражения, подспорьем, но не самоцелью. Игра звуков мне не нужна, для меня главенствующее – содержание. Я хотел передать в стихах опыт жизни и чувства.

- Не чувствовали ли вы определенного противоречия в себе – между формой поэтической и прозаической, ведь со временем вы все равно пришли к прозе? Судя по всему, насыщенность опытом поэтического текста вытесняла поэтический узор – открытый, внешний, который отвлекает внимание от смысла при чтении.

- Я отошел от первых стихов, где использовал традиционные размеры и рифмы тогда, когда почувствовал, что в них не умещается мой жизненный опыт. Я решил прямо обратиться к прозе. Так родились несколько повестей и рассказов. Но от стихов я не уходил, потому что стих у меня – это концентрированное выражение мысли. Например, стихотворение "Проверка".

...Мертвецов вывозили из зоны;

у пункта охраны

их молотком казенным

проверял Полтора Ивана.

Надзиратель, детина рыжий

(такому пахать и пахать),

бил так, чтоб сачок не выжил,

а мертвому –

не подыхать...

Оно о том, как лагерный врач, признал живого заключенного за мертвого, и зэк, герой войны в Испании, был убит молотком при вывозе из зоны.

...И тут Полтора Ивана

огрел его молотком.

Генерал привстал на телеге,

губами хватая воздух.

И снеги пошли, снеги,

и близкими стали звезды...

...Снеги пошли в глазах генерала. Этот материал прозаику – для повести или для рассказа. Я же воплотил все в одном стихотворении: историю времени, человеческой жизни, эпохи. Я многословия не терплю. В этом смысле очень выдержана проза Виктора Астафьева, которого в определенной степени считаю своим учителем. 

- Бывает поэзия – как заболевание. Стихи рождаются где-то в глубине сознания, и пока не запишешь – не успокоишься. Бывают стихи – как способ заработать на жизнь. Что для вас работа со словом: труд, тяжелое вдохновение, отдых?

- Стихи ко мне пришли как требование души, желание высказаться. Мне казалось, что я знаю что-то такое, что не знает никто, и это может затеряться. А мне хотелось, чтобы это осталось. Это было веленье сердца, но строчки получались страшные, а это каралось. И я стихи прятал. Но я не называл себя революционером или диссидентом. Я даже пытался писать так, чтобы меня напечатали (как писали все советские поэты), но у меня ничего не получалось, не выходило и все... И тогда я понял, что мои стихи – не советские, они другие, поэтому видимо их никогда не напечатают. Позже я показал их в лагере одному зэку, он сказал: "Лет пять дадут". Но в этом его ответе я уловил и что-то положительное. Спустя много лет, когда я впервые пришел к Олегу Чухонцеву в "Новый мир" и рассказал ему об этом эпизоде, он ответил: "Тот лагерный критик здорово оценил твои стихи: те, за которые не дадут ни года, в "Новом мире" не печатают". И напечатал их.

- Как вообще можно было писать в лагере... Это располагает к литературе?

- Нет, писать в лагере по-настоящему невозможно. Если только на тему елочек и цветочков, а иначе – тебя проверит при обыске администрация. Я писал по памяти, все стихи запоминал. А потом, когда почувствовал, что стихов много – могу и забыть, пытался запоминать в стихотворении найденные мною рифмы, а дальше легко восстанавливал весь текст. Стал записывать в тетрадку, прятал ее.