Личный дневник Али Лонгвиной с прологом и эпилогом.

Часть первая.

Пролог. Ноябрь.

Когда я училась в четвёртом классе, то есть была маленькой, глупой и счастливой, бабушка Мура (слово «бабушка» она не любила) спросила меня однажды, не веду ли я дневник. Меня ужасно насмешил тогда её вопрос: ясно же, что в школе с первого класса все ведут дневники. Мой папа называет их книгами жалоб и предложений: жалоб для учителей и предложений для родителей. Я всё это так бабуле и изложила. Она вздохнула, укоризненно посмотрела на меня, чтобы я осознала всю глубину своей кромешной глупости, и прочла целую лекцию о пользе ведения дневника для становления личности, развития самоанализа и самосовершенствования особенно в области культуры письменной речи. Тогда это был для меня набор красивых умных слов, которые я слушала, как музыку сфер.

Конечно, перечисление великих имён, чьи дневниковые записи дошли до нас, меня впечатлило, но я вовсе не собиралась становится великой или даже просто известной личностью. Мысли же о том, что записи моих мыслей и рассуждений потом кто-то будет читать, вызвали у меня ощущение близкое к брезгливости.

Знать бы тогда, что через два года Мура умрёт, ещё через год папа и мама разъедутся,  зависть и индивидуализм в моём супер-классе достигнут апогея, и мне не останется ничего другого, как завести личный дневник. Надо же человеку с кем-нибудь поговорить, с обсудить проблемы, да просто пожаловаться на близких и чужих людей.

Поскольку в начале любого дела, как учат нас в школе, нужно определить уровень и степень мотивации к действию, я посчитала необходимым наличие данной преамбулы в своём дневнике. 

Меня зовут называют Алей. Вообще-то, в свидетельстве о рождении у меня значится «Ангелина». Но папа ужасно разозлился, когда узнал, как записала меня в ЗАГСе мама, он ведь хотел назвать меня Александрой. Действительно, в сочетании с отчеством Александра Григорьевна звучало бы лучше Ангелины Григорьевны, но… В итоге я стала для всех просто Алей. По умолчанию.

19 ноября. Суббота.

Сегодня надежда на то, что папа и мама помирятся покинула наш дом. Да и дом стал чужим, наполнившись чужими голосами, чужим запахом, чужими вещами.

Вернувшись из школы, где по субботам у нас проходили спецкурсы, информатика и физкультура, потому что в пять учебных дней при углублённом изучении физики и математики экспериментальная программа никак не умещалась, я застала картину «Не ждали», только не Репина, а весьма безвкусного современного автора Облом Обломыча. Мама радостно запихивала в коробки папины книги, какие-то вещи и обувь, а из лифта солидный наодеколоненный мужик и наш сосед, дядя Петя, заносили в квартиру большущие сумки, которые Мура называла «будни челночника».

На пороге появилась улыбающаяся бабушка Зоя. Увидев меня, она резко поменялась в лице:

- Что застыла, как соляной столб? Не видишь – людям надо вещи носить. Такая же недоделанная, как папаша, - она схватила меня за рукав куртки и потащила на кухню. – Только попробуй теперь выкинуть какой-нибудь фортель, мигом в детдоме окажешься. И не надейся на своего папашу. Он же по командировкам шляться любит, а ты ещё мала жить одна, так что один звонок и любая опека тебя быстренько определит туда, где тебе, неблагодарной паразитке, и следует быть. Запомни, у твоей матери теперь новый муж, ты ему никто, и терпеть тебя здесь будут только из жалости до окончания школы. А там катись на все четыре стороны, отродье заморское…

Папина фамилия бабу Зою всегда раздражала, так как сама она в девичестве была Занозина, а замуж вышла за Упырёва. Мура называла эти фамилии «говорящими» и старалась с маминой роднёй не встречаться.

Я села на табуретку у балконной двери и поняла: нормальная жизнь закончилась. Баба Зоя ещё что-то говорила, брызгая слюной сквозь кривые редкие зубы, пинала ногами мой рюкзак, который ей мешал кружить вокруг, но я уже ничего не слышала. Мне было просто плохо.

В какой-то момент меня оставили в покое, в коридоре тоже прекратилось движение, и я проскользнула в свою комнату. Привычная обстановка небольшого пространства подействовала отрезвляюще. Я переоделась в домашний велюровый костюм, который папа подарил мне на восьмое марта, и набрала его номер. Он не сразу взял трубку:

- Лялька? Я в курсе, что у вас происходит, мне сосед наш звонил. Я вечером заеду за вещами и заберу тебя на воскресенье. Лады?

- Я буду тебя ждать, - всхлипнула я.

- Не раскисай, всё будет хорошо. Мне сейчас некогда. Давай. До вечера.

Папа и раньше временами уходил к Муре, когда очередной раз ссорился с мамой. Уходил, но неизменно возвращался.

Я почувствовала неладное, когда к нам на праздники стали приходить разные мамины как бы «сотрудники» и мне велели называть маму «маман». По-моему, это звучало глупо и неестественно. Папа, когда это узнал, только фыркнул:

- Претенциозная пошлость в духе Зойки Упырёвой.

Как вы понимаете, у моего папы с мамой моей мамы были, как пишут в плохих романах, «взаимные глубокие чувства».

«Сотрудники» являлись с букетами и с пакетами, где непременно оказывался стандартный набор продуктов: шампанское, коньяк, конфеты, лимон и палка твёрдой колбасы. Иногда в пакете были ещё какие-нибудь фрукты или овощи для салата, но это редко. Мне даже стало казаться, что у нас в городе открылся магазин, торгующий наборами для мужиков, шляющихся к чужим жёнам…

Громко хлопнула входная дверь. В мою комнату постучала мама и позвала обедать.

- Баба Зоя ушла?

- Ушла. А что она тебе плохого сделала, хотела бы я знать? Всё-таки, Алька, ты неблагодарное существо. Она каждый год забирает тебя к себе на дачу, на свежий воздух…

- Мне её старый деревенский дом даром не нужен.

- Поговори ещё у меня, взяла моду оговариваться по любому поводу. Пойдём, я тебя познакомлю с моим будущим мужем.

- А это обязательно?

- Обязательно. Мы теперь будем жить вместе.

- Ага, пока я школу не закончу. Меня уже просветили.

- Не выдумывай. Ты моя дочь, и никто тебя из этой квартиры не выгоняет. Пойдём, говорю, - мама рассердилась и ткнула меня острым кулачком в плечо.

Я поплелась на кухню, но оказалось, что стол накрыт в большой проходной комнате, будто у нас праздник.

- Здравствуй, Аля, - сладким голосом произнёс будущий мамин муж, - давай знакомиться. Меня зовут Алексей Альбертович.

- А можно я вас буду звать просто Альбертычем? – с вызовом спросила я.

- Алька, дрянь неблагодарная, как ты можешь?

- Надюша, не ругай дочку. Она ведь за папу переживает. И мне даже нравится, что у меня появится такое замечательное домашнее имя: Альбертыч. А я тебя буду называть Алей. Договорились?

- Мне, конечно, привычнее «дрянь неблагодарная», но на Алю я тоже отзываюсь. Я поем вечером у папы, - это я уже сказала своей маман, которая стала красной, как рак, и, казалось, готова была меня убить.

Выйдя в коридор, я услышала, как Альбертыч что-то начал говорить про сложности переходного возраста. Похоже, он не совсем дурак, но до отвращения чужой человек.

Уже поздно вечером, наевшись заказанной пиццей и оказавшись в комнате Муры, я нашла красивую книжку-ежедневник, обтянутую кожей, которую папа привез как-то из Израиля, и которой я нашла-таки достойное применение. На первой странице я красиво вывела «Дневник Али Лонгвиной».

Я заметила, что на первых страницах новых тетрадей всегда хочется писать красиво. Куда потом исчезает это желание? Загадка.

Ух, как много я написала. А хочется ещё и про Муру… Но это завтра. Умираю спать хочу.

20 ноября. Воскресенье.

Утром я приготовила яичницу с помидорами папе, а себе - глазунью. Потом мы молча пили быстрорастворимый какао, который оба обожаем.

Я с улыбкой вдыхала запах старой папиной квартиры, где в воздухе чувствовалась нотка ванили, будто Мура только что брызнула на себя духами, собираясь выйти в кондитерскую. Мне всегда казалось, что она здорово промахнулась веком. Ей бы очень подошло жить в девятнадцатом, носить пышную причёску, шляпу с вуалью, блузы с воланами, рюшами или кружевами и непременно серебряную брошь с камеей.

Но Мура родилась в тридцатые годы двадцатого века, была филологом по образованию и последние годы жизни работала в издательстве, где вычитывала и правила «звёздных безграмотных писулек и писунов». Когда-то она училась в аспирантуре и преподавала в институте, но потом у неё случился роман с кем-то, с кем не надо было, и родился мой папа. Мура не была замужем, и её обвинили в аморалке. Она уволилась, так и не защитив диссертацию. Пока папа рос, работала в яслях, детском саду, потом вместе с ним перешла в школу, где задержалась почти на двадцать лет. Вшколе можно было брать замены за заболевших коллег, бегать к детям, сидевшим на домашнем обучении, находить репетиторство – всё это давало дополнительный доход к зарплате. Но как только папа защитил кандидатскую, Мура сразу уволилась, хотя ученики считали её гениальным педагогом, а некоторые звонили и навещали до самой смерти.

В комнате Муры на столике с изогнутыми ножками и большим зеркалом стояли разноцветные фигурные флакончики, которые упоительно пахли. В розовой, ужасно тяжёлой, мраморной пудренице, где на самом донышке ещё лежала розовая пыль, хранился шарик белой пуховки, от которого остро пахло Мурой и почему-то всегда хотелось плакать.

Папа мечтал назвать меня в её честь. По паспорту Мура была Александрой, это мой прадедушка называл дочку Шура-Мура, вот она и стала для своих навсегда Мурой.

Я, когда буду получать паспорт, обязательно поменяю имя. И не только потому, что так хотел папа, а потому что Мура меня по-настоящему любила, и я на неё очень похожа.

Обожаю спать в комнате Муры. Её кровать я не трогаю, хотя летом мы с папой выносим подушки и перину сушить на балкон, меняем бельё, вновь застилаем всё выстиранным тёмно-зелёным покрывалом, чтобы потом не трогать до следующего лета. Эта кровать создаёт эффект её присутствия. А я сплю на узком диванчике, который стоит у печки-голландки. В доме давно уже печи заменили на батареи, но эту решено было не убирать, потому что её обкладывал зелёными самодельными изразцами какой-то художник, «воздыхатель» Муры. Она любила эту печь, эти изразцы с листьями, цветами и птицами, которые можно подолгу рассматривать, думая о чем-то своём.

Когда я перед сном вглядываюсь в эти изразцы, мне кажется, что в них зашифрован пароль, и стоит его произнести, как откроется потайная дверь в параллельное измерение, где Мура в точно такой же комнате под салатовыми стекляшками абажура раскладывает бесконечный пасьянс и мурлычет себе под нос любимые песни Александра Вертинского.

Теперь о плохом.

Папа объяснил, что не может пока забрать меня к себе, но он будет думать, как можно разрешить эту проблему. А пока мне нужно сосредоточиться на учёбе, чтобы было меньше времени придаваться унынию. Кроме того, у меня есть ключи от этой квартиры, и уж если будет очень худо, можно всегда прибежать сюда, выпить какао, да просто передохнуть.

Кроме того, здесь теперь будет храниться мой дневник, мой собеседник, мой друг, с которым всегда можно поговорить по душам.

25 ноября. Пятница.

Ура! В школе затопило подвал, произошло короткое замыкание и нас всех после третьего урока отпустили до понедельника по домам.

Я позвонила папе, он позвонил маман, и вот я со своим дневником сижу в кресле Муры на кухне и в полглаза слежу, как в большой кастрюле варится курица. Папа любит домашнюю лапшу в янтарном бульоне, а с отварным мясом я уже наметила напечь курников и даже обжарила лук по знаменитому рецепту Муры. Нужно же папе хоть раз в неделю нормально питаться.

Мура очень рано стала позволять мне экспериментировать на кухне. Первое моё блюдо я сочинила во втором классе. После очередного праздника, когда все были заняты своими делами, я обнаружила в холодильнике яйца, отваренные вкрутую, подсохший полумягкий сыр и чеснок. Всё это я тупо натёрла на тёрке и перемешала с майонезом. Мура попробовала, добавила немножко укропа и сказала, что ничего вкуснее не ела.  Она всегда гордилась мною, хвасталась перед приятельницами любыми моими успехами. Рядом с нею я начала читать в четыре года, легко складывала в уме двузначные цифры, с пяти лет ходила  с ней в театры, на выставки живописи и прикладного искусства. Моя голова была нафарширована знаниями обо всём, и по этой причине я попала в класс вундеркиндов. Но об это позже.

Я как-то спросила у Муры, почему моя мама никогда меня не хвалит, не гладит по голове и не целует в висок, как папа. Она мне тогда ответила:

- Понимаешь, Лялька, есть люди, которые не умеют выражать свою любовь, а возможно, и любить не умеют. Но таких людей остаётся только пожалеть, они в каком-то смысле инвалиды. Бывает, знаешь ли, сердечная недостаточность, а бывает – душевная. Иногда это передаётся по наследству.

- Значит мама так болеет?

- Нет, милая, такие люди сами не болеют, больно тем, кто оказывается рядом с ними.

Вот отвлеклась и чуть не забыла, что хотела записать в первую очередь.

В среду мама с Альбертычем отнесли заявление в ЗАГС. Я и не подозревала, что мои родители уже официально разведены.

В честь помолвки, как назвала это событие баба Зоя, Альбертыч пригласил нас с мамой на ужин в ресторан.

Мама сияла. Меня заставили надеть «приличное платье», а его мне, между прочим, мой папочка привёз из Италии. Маман сотворила на моей голове подобие косицы, потому что я сама не заморачивалась со своими волосами - просто стягивала их на затылке резинкой.

Пока Альбертыч брился в ванной комнате, «невеста» как мантру повторяла одну фразу:

- Вот у Алёшеньки есть на меня время: он каждый вечер дома, и мы можем как культурные люди позволить себе пойти поужинать в ресторан…

После третьего повтора я не выдержала:

- Твой Алёшенька - врач общей практики: послушал, давление померил, рецепты выписал – вот и вся работа. А мой папа учёный, которого знают во многих странах мира.

- Лучше бы ему платили во многих странах мира, - парировала маман.

- Значит за деньги тебя бы всё устраивало?

Маман врезала мне кулаком между лопаток, чтобы причёску не испортить, а то она так старалась и назвала меня неблагодарной стервой.

- А мне не за что благодарить твоего Альбертыча, - отрезала я.

Мне, конечно же, всё не понравилось. Ресторан был какой-то несовременный, как из кино про советских преступников и милиционеров. Народу было очень мало, и все - люди в возрасте. Обслуживали очень медленно: за время, пока делали мой салат, я бы успела съездить на рынок за продуктами и приготовить три разных. Тихо играла нудная музыка, подчёркивающая скуку и запустение.

Маман чирикала безостановочно, Альбертыч покровительственно похлопывал её руку своею, изображая киношного хозяина жизни. Мне они по очереди делали замечания: не сутулься, убери локти, возьми нож в правую руку. Маман забыла от счастья, что я левша, и мне удобнее как раз наоборот. Вот Мура, когда мы с ней обедали в ресторанах или кафе, бывало только шепнёт на ушко: «Лялька, ты же леди», - и я тут же вспоминала все правила этикета, которым была давно обучена.

Я, поковыряла салат с креветками, резиновую отбивную есть не стала, а попросила мороженого с клубничным сиропом, и до окончания этого культурного мероприятия «для приличной семьи» смешивала в креманке белое с красным, получая каждый раз новый оттенок розового.

Вечером на балконе, где Альбертыч организовал для себя вонючую курилку, он заявил маман, что я какая-то угловатая и не женственная. Я не подслушивала, просто зашла на кухню воды попить.

Вот интересное кино: «не женственная». Я что должна срочно отрастить большие сиськи и круглую выпирающую попу? Это будет женственно? Представляю, как я со своей худобой и небольшим ростом буду смотреться с таким богатством. «А дядька-то извращенец», - мелькнула смелая догадка в моей голове. Надо не забыть рассказать об этом папе.

26 ноября. Суббота.

Папа за завтраком выслушал историю про Альбертыча-извращенца, усмехнулся и сказал, что мамин будущий имел в виду, что я ещё подросток, а своё не в меру развитое воображение лучше использовать на благо учёбе.

Целый день мы провели в лаборатории, которая находилась в отдельном крыле Политеха, где папа собственно и работает. Днём в главном корпусе он читает лекции и проводит семинары. Во второй половине дня консультирует дипломников и аспирантов, а вечером и по субботам проводит время среди машин и приборов. Папа говорит, что старательно двигает науку в бок, «потому что где у неё перёд, никто не знает». Видимо, у него неплохо получается, так как его охотно печатают специальные журналы, часто приглашают на разные конференции и симпозиумы. В общем, папа у меня настоящий трудоголик, и это не лечится.

Папины аспиранты, которые всегда толкутся в его лаборатории, между делом решают со мной нестандартные задачки по физике, объясняют, если я чего не понимаю, удивляются, когда я предлагаю неожиданные решения. Мы даже спорим иногда, и папа как третейский судья выносит окончательный вердикт. Чаще всего достаётся аспирантам, за то, что они не умеют замечать мелочей и следуют стереотипам. Вообще, папа ругаться в принципе не умеет, и его все любят, но со мной связываются только новенькие. Меня здесь называют за глаза «Константой Литл» или просто «Константой», потому что я для папы постоянно значимая величина.

Если честно, один раз я всё-таки видела, как папа кричал на одного из студентов: сначала он несколько раз вздохнул, потом стал красным как рак, замахал руками и заорал так, что начали дребезжать вошедшие в резонанс с его зычным голосом стёкла приборов:

- Вон из лаборатории! У вас, молодой человек, отсутствие всякого присутствия! Вы стеклянный шар с вакуумом внутри!

Потом папа буквально упал на стул и обвел присутствующих печальным взглядом:

- Извините меня, но вот, что бывает, когда вы не готовы к экспериментальной работе. Догоните его, скажите, пущу через неделю после собеседования по теории. Вот так.

Одним словом, влияние мамы-филолога чувствовалось даже в экстремальной ситуации, хоть бы кто его матерным словам научил, что ли…

Сегодня папа задал мне перевод технического текста с английского языка, что означало: «мне не до тебя, сиди и сопи в две дырочки». По английскому мне давно пора найти хорошего репетитора, так как годовая четвёрка и папины подколки о несоответствии моих знаний фамилии мне совсем не нужны. Надо маман озадачить, она против одного репетитора возражать точно не будет. А вот четвёрку по биологии мне поможет исправить Кот. Что-то я про него совсем забыла, да и мама его, Алла Захаровна, уже много раз при встрече приглашала в гости.

Кот, то есть Костя, живёт через три дома от меня, рядом с новым супермаркетом, а учится он в другом конце города, потому что профильных классов для будущих медиков мало. Он старше меня на два года, один месяц и три дня, и познакомились мы с ним прошлой зимой в магазине.

Мне нужно было купить для папы в супермаркете кое-какие полуфабрикаты, так как готовить он не успевал, а есть хотелось каждый день. Возле большой витрины-холодильника стоял высокий мальчишка и растерянно рассматривал огромный ассортимент кур и цыплят. Я обычно редко заговариваю даже со знакомыми, а тут меня будто кто-то дёрнул за язык:

- Не знаешь, какую выбрать?

- А ты умеешь готовить? – несчастным голосом ответил он вопросом на вопрос.

- Умею, конечно.

- У меня мать попала в больницу с воспалением лёгких. Врач велел поить её тёплым бульоном из птицы. Термос купил. Но в кулинарии я полный ноль. И потом, это же надо каждый день пока каникулы…

- Понятно. Пойдём к другой витрине. Видишь, это филе индейки, оно развешано примерно по семьсот граммов – это как раз то, что нам надо. Бери две упаковки, потом лучше свежее купить. А ещё для бульона нужна морковь, корень сельдерея, зелень петрушки и лук.

- Это ещё зачем?

- Чтобы было и полезно, и вкусно. У больных людей и так аппетит плохой, а в больнице пища пресная и противная.

- Слушай, а ты мне поможешь? Я обучаемый. Пару раз покажешь, и я потом сам смогу. А я тебе с уроками помогу, если что. Меня, кстати, Костей зовут.

- Меня - Алькой, только мне сначала нужно отвезти папе вот этот пакет, а то продукты разморозятся и испортятся.

- Давай телефонами обменяемся? Я пока всё помою, почищу, а ты, когда освободишься, звякнешь.  Я выйду, встречу. Надо же: ты – Аля, а моя мама- Алла. В этом что-то есть.

Почему-то было ужасно приятно помогать совершенно незнакомому человеку, попавшему в беду. Мне ещё понравилось, что он не выпендривался и ничего из себя не изображал. Мы подружились, правда виделись не часто.

Матери я, конечно же, не рассказала ничего про Кота, да её не очень-то и интересовало, что я делаю днём на каникулах. А папа удивился:

- Не перевелись, стало быть, на Руси тимуровцы. Хотя вы ведь в школе Гайдара не читали.

- Экономиста из 90-х, который умер?

- Ой, как всё запущено, - засмеялся папа, но так ничего про тимуровцев и не объяснил. В инете разве что погуглить?

В гулком коридоре лабораторного корпуса было сильное эхо.

- Кот, это Аля.

- Привет, потеряшка. Мы уж с мамой тебя собрались с собаками разыскивать.

- Да проблем много в школе, ну и дома всё плохо

- Развелись?

- Угу. И даже новый муж нарисовался.

- Сочувствую. Ты когда зайдёшь?

- Можно в понедельник с пяти до семи?

- Без вопросов, а почему такой регламент?

- Чтобы к приходу маман быть дома. Зачем мне лишние вопросы?

- Ну ничего себе у тебя обстановочка. А сейчас ты где?

- У папы в лаборатории. Он меня на выходные забирает.

- Это хорошо. Ждём тебя в понедельник. Не теряйся. Пока.

- Пока.

Я всегда прямо вижу, как Кот, разговаривая со мной, улыбается и при этом щурит серо-зелёные глаза. Жаль, что у меня нет такого брата… Доброго и сильного старшего брата… А это идея! Нужно познакомить моего папу с мамой Кота. Они оба разведены, оба физики, только Алла Захаровна работает в НИИ и занимается чем-то на стыке физики и химии. Костя мне объяснял, но я не запомнила. Если они поженятся, я смогу уйти жить к папе, несмотря на разные там командировки, а Кот как раз и станет моим братом на всю жизнь! По-моему, это гениальная идея.

27 ноября. Воскресенье.

Сегодня день рождения Муры. Мы с папой с утра поехали на кладбище. Оно всё ближе и ближе к городу с каждым годом. Я бы не хотела жить в квартире с видом на могилы и кресты, но о вкусах не спорят.

Мы купили белые лилии, которые Мура предпочитала всем остальным цветам, протёрли мраморный крест, убрали сухую траву, положили два пирожка, которые я испекла в пятницу.

На кладбище я никогда не чувствую присутствия Муры, поэтому её могила для меня абстракция. Вот у изразцовой печки совсем другое дело…Если бы я умела молиться, я бы молилась на эту самую голландку. Сильный ветер быстро прогнал нас с этого печального места, будто кому-то мешало наше присутствие. До дома ехали молча.

За обедом мы обсуждали мои школьные дела. Папа одобрил идею насчёт английского языка и даже обещал сам поговорить с маман, потому что это связано с денежными расходами. Про Костю я пока промолчала. Не всё сразу. Моим новым учителем физики папа очень заинтересовался, когда просмотрел рабочую тетрадь. Сказал, что наведёт справки о нём и даже лично познакомится. Я правда не поняла, хорошо это или плохо.

Потом я быстренько доделала уроки (часть заданий я успела выполнить в субботу) и решила сегодня написать в дневнике о нашем выдающемся классе.

Мы с самого начала участвуем в эксперименте, как собачки Павлова. Всем родителям, подавшим заявление в первый класс, предложили пройти со своими чадами тест. Я тестировалась в одной комнате, а папа в другой. Мы показали оба довольно высокие результаты и меня зачислили в первый класс, у которого литеры просто не было. Зеро, дырка от бублика.

В этом классе собрались самые странные первоклассники со всего микрорайона, при этом большинство носило очки. Учителей в начальной школе у нас было несколько, и раз в две недели мы проходили контрольные тесты по предметам и у психолога, хотя некоторым и психиатр бы не помешал. Это называется научным сопровождением. На старте мы все умели читать, считать до ста и большинство писать. Поэтому программа обучения у нас была другой. В седьмом классе на нас уже с уважением взирали все учителя: в классе не было ни одного троечника, зато отличников - больше половины. На восьмом году обучения нам определили физико-математический профиль, и мы теперь должны принять участие в предметных олимпиадах вместе с обычными девятиклассниками.

Но если вы думаете, что в нашем классе всем комфортно общаться между собой, то я вас сильно разочарую. Мы все не дураки, все самодостаточны и самолюбивы, но у большинства наблюдаются ещё и огромные амбиции. Мне лично всё равно, будут четвёрки в четверти или нет. Два-три предмета у меня периодически провисают, но я не парюсь. А для большинства четвёрка равна катастрофе. В школу прибегают родители, мои одноклассники обоего пола истерят и выплакивают себе оценки. В общем, полный дурдом.

Я сидела за партой одна с самого первого класса. Меня не трогали, но со мной и не дружили, считая пофигисткой, «недостойной собственного ума». Это сформулировала Стелла, наша старательная староста, которая с огромным сожалением не может не признать, что по физике и математике я всегда в тройке лучших. Как и по химии, литературе, географии, черчению…

Когда в школе появился новый учитель физики, который, по слухам, пришёл собирать материал для своей диссертации из пединститута, стало понятно, что этот кадр - по наши души. Зовут его Владимиром Яковлевичем, а за постоянную улыбку - Смайликом. Он разговаривает с нами исключительно на «вы», что всем ужасно нравится, а кроме того, он большой затейник и часто даёт задания из старых учебников Пёрышкина, занимательной физики Перельмана и Вайнберга. Это наследство, доставшееся мне от папы, я знаю вдоль и поперёк.

На прошедшей неделе, после очередного контрольного теста, Владимир Яковлевич прямо на уроке спросил:

- Аля, говорят вы с Гошей соревнуетесь, кто лучше всех знает физику?

- Это он со мной соревнуется, а я с ним – нет.

- А что, если на следующем уроке, во второй, практической части, мы проведём между вами соревнование?

Гошка глянул на меня исподлобья, и только кивнул. А я легкомысленно ответила:

- Да запросто!

На самом деле, мне соревноваться не хотелось, потому что при любом раскладе меня станут любить в классе ещё меньше, а в случае победы - завидовать ещё больше.

Ладно, переживу как-нибудь. Главное, в понедельник я смогу поговорить с Котом насчёт наших родителей, ну и по биологии у меня есть кое-какие вопросы.