Почему возник голод в 1932 – 1933 годах

Ни одна из распространённых версий причин голода 1932 – 1933 годов, не выглядит правдоподобной, для тех, кто знаком с условиями быта крестьян тех регионов, где голод был наиболее сильным и губительным.

По каким бы причинам село не лишили пшеницы в те годы – то ли потому, что продали зерно для закупки заводов для индустриализации, то ли был недород, то ли искусственно решили наказать отдельные регионы и вывезли оттуда хлеб, к смертельному голоду это не привело бы в регионах, где разразился сильнейший голод. А это Украина, Ростовская область и Краснодарский Край, где богатые природные условия, где земля кроме пшеницы даёт множество продуктов и с собственного подворья, и из леса, и степи, и реки. Ведь даже скованный блокадой Ленинград находил собственные ресурсы: выращивали овощи на площадях и в скверах, ели домашних животных, костный клей, кожи.

А что уж говорить о богатых природой местностях? Но люди вдруг не могли найти ни крошки, чтобы выжить. Быт села, перенесшего голод 1932 – 1933 годов, я наблюдал, когда впервые приехал к своей бабушке в деревню в 1957 году. Село это - село Петровское, Александровского сельсовета, Миллеровского, а одно время - Волошинского района, Ростовской области, РСФСР. Мне было только 7 лет, но меня сразу и больше всего поразило то, что село полностью обходилось своими ресурсами во всём.

Так, нам, в каждый дом в шахтёрском посёлке, осенью завозили машину дров из распила сибирской сосны, которая эшелонами шла на шахты, и 5 тонн каменного угля. Там же, в деревне, даже ветками не топили, так как леса почти нет – только вербы вдоль реки, а дерево вербы было очень востребована на строительные материалы. Поэтому растапливали травой, соломой, а топили кизяком. Кизяк делали так – перегнивший навоз летом разбрасывали в виде круглого блина диаметром метров 6 -8, слоем около 30 сантиметров. «Блин» утаптывали босыми ногами, а затем рубили лопатой продольные и поперечные разрезы на нём так, чтоб получались кирпичи. Нарубленные кирпичи поворачивали вертикально и сушили на солнце. Потом ними всю зиму топили русскую печь.

Наши дома в посёлках строились с привозного кирпича, шлакоблока, из досок и обработанных брусьев, крыши были крыты шифером или черепицей, и это казалось единственно возможным. В селе же, дома были построены из самана – местная глина, смешанная с соломой. Балки и стропила для крыши каждый делал из своих верб, которые росли у каждого напротив его огорода вдоль реки. Из этого же материала делали и оконные рамы. Пол делали из глины смешанной с конским навозом. Крыши были покрыты камышом и соломой, тоже всё со «своего» участка берега напротив своего огорода.

Мы не представляли себе жизнь без электричества, а в этих сёлах – от села Волошино до Никаноровки, где было, в том числе, село Петровское электричества не было и не предвиделось. Провели электричество только после 1967 года.

Мы в своих шахтёрских посёлках были зависимы от привозимых в магазины продуктов питания, хотя у всех были огороды. В селе же Петровском, да и в соседних сёлах Александровского сельсовета, так же, продуктов питания в магазине не было совсем. Не было, правда, и других продуктов: магазин закупал яйца у населения и ещё что-то. Но селяне и не нуждались в продуктах питания, так как кормились с собственного подворья. У каждого обязательно была своя корова, и давала она 15 – 16 литров молока в день. А это - и молоко, и масло, и сметана, и творог, и простокваша. Ещё и сыворотка поросёнку. Обязательно откармливали телёнка на мясо. Куры хорошо неслись, и собрать 100 яиц в подарок городским детям для бабушки не составляло особого труда. На каждом подворье около 60 гусей, 30 кур, примерно 15 - 20 овец, и, обычно, один поросёнок. Ещё у бабушки было 6 ульев пчёл, и сахар они, конечно, никогда не покупали.

         К чему я это так подробно это перечисляю? Когда мне рассказали, тогда же, о голоде, я сразу же начал спрашивать, – а какое же, было хозяйство до коллективизации? Набор скота, размер огорода был точно таким же, пояснили мне. Да и, все эти дома, которые я видел тогда в селе, хозяйственные постройки при них, были построены ещё до коллективизации. Хлева были предназначены для такого же количества скота, плюс ещё была лошадь. Огороды были те же, и жили так же с огородов и домашнего скота, плюс зерно с поля. То же самое осталось и тогда, когда я приезжал в деревню, вплоть до 1967 года. Только теперь зерно они получали из колхоза – мои бабушка с дедушкой получали 500 кг в год (по 250 на человека), плюс по 12 рублей деньгами, - это тоже в год. Ну и ещё несколько мешков подсолнечника. Жили, конечно, в основном за счёт подворья, продажи части картошки, гусей, и яиц.

         Теперь представьте, что этого зерна, и этих 12 рублей нет. Будет ли голод? И можно ли без пшеницы содержать всех этих домашних животных? Коров летом пасли в степи, а зимой кормили исключительно сеном со «своего» луга – часть прибрежного заливного луга в пределах ширины огорода – 30 метров. Луговое сено – это пырей, трава семейства злаковых, с колосом зерна, зелёным листом и стеблем. Траву сушили так, чтобы она оставалась зелёной всю зиму, и ценнее корма для коровы в наших климатических условиях придумать невозможно.

Гуси тоже – птицы, которые питаются в основном травой. Осенью в европейских странах их закармливают насильно кукурузой, для жирности. Но основной корм для них трава, поэтому сегодня, когда зерна много, а травы мало, гусей в домашних условиях разводят меньше, чем уток. Легче выкормить зерном утку, чем гуся, для которого основная еда – зелёная трава. И тогда, в тех условиях, гусь был самой выгодной птицей.

Я приезжал в деревню в конце июня, гуси к тому времени уже все летали, даже те, что вывелись в том же году – примерно в феврале. Гусиная стая вылетала со двора с рассветом и возвращалась только к заходу солнца. Интересно было наблюдать, как стаи белых птиц перед закатом летели в сторону села – каждая стая напротив своего двора. Впереди летел вожак – старый гусь самец, за ним шеренга гусынь - обычно 8 -10, а за каждой гусыней летело 8 – 10 гусят, почти взрослых на вид. Так получался широкий клин, иерархию которого непосвящённому было трудно рассмотреть издали.

Гусиная стая пролетала над домом и садилась на широкой улице напротив дома, потому что для посадки прямо во двор, им не хватало места: гуси с разгона ещё некоторое время бежали по мелкой, затоптанной овцами и коровами траве, как самолёт на посадочной полосе. Затем разворачивались и важно заходили во двор. Во дворе им насыпали немного пшеницы в длинные корыта, но они почти не ели зерно, так как хорошо наедались за день.

Не особо нуждались в зерне и куры, которые паслись, где хотели, наедались насекомыми, травой, рылись в навозе, неслись, где хотели. Яйца селяне потом находили, как могли, и всё же находилась курица, да и не одна, которая яйца прятала, а затем выходили во двор уже с цыплятами. Куры ели и пшеницу, и без зерна им было бы труднее, чем гусям, но в голод стая кур стала бы хорошим запасом продовольствия.

         Само собой, вполне обходились без зерна и овцы. А в голод – это запас мяса. Ещё один источник питания и корма животным, это кукуруза. Огород был площадью в тридцать соток, и примерно половина его была засажена кукурузой – независимый источник зерна. Откуда же голод?

         Но вот это-то изобилие крестьянского подворья, и стало причиной экзекуции крестьян голодом. Согнанные насильно в колхозы крестьяне в коллективном хозяйстве работать просто-напросто не хотели. Да и рассчитывать на колхозные заработки особенно не приходилось. Ведь ни какое это не было коллективное хозяйство: ничего они сами не решали – ни руководство колхоза, ни рядовые.

Им оставляли немного на зарплату, немного на посевную – остальное забирали. Поэтому только на подворье рассчитывал крестьянин – на свою картошку, своих овец, свою птицу (коров и лошадей, конечно у них забрали сразу). Соответственно не особенно подчинялись колхозным начальникам, не особо их уважали.

         Эту ситуацию и решили власти «исправить» в 1932 году, когда забрали всю домашнюю птицу и иную живность. Потом уже объясняли, что коллективизация мелкого скота и птицы были ошибкой. Но никакой ошибки не было: у колхозов не было помещений для них, не было оборудования и технологий для закрытого содержания птицы. Невыполнимость этого проекта была очевидной, но цель-то была иная – сделать человека зависимым от руководства.

         После реквизиции мелкой живности, реквизиции запасов картофеля в виде налога или на общую кухню, были установлены новые порядки – где-то крестьянам готовили еду в общей столовой, и кормили их в рабочее время. Детям и немощным старикам, в этом случае взрослые приносили домой какие-то остатки. Где-то же, регулярно выдавали на дом дневной рацион, собранный из имевшихся продуктов.

         Следующим шагом по «приручению» крестьян сразу же, в том же 1932 году стали меры по отстранению от работы части несимпатичных властям работников. Тем, кого от работы отстраняли, продукты больше не выдавали, хотя все их запасы были реквизированы, и они оказывались полностью беспомощными, начинали голодать.

         Такая страшная мера, конечно, дисциплинировала остальных – никто не смел слова, против руководства сказать, или помочь голодающим. Но был и ещё один фактор, приводивший к голодным смертям, и это был, может быть, главный фактор. Этот фактор – система государственного контроля реквизиции зерна.

Наверху, партийное руководство не было уверено, что на местах всё забирают, как того требовали государственные планы. Ведь могли исполнители на местах жалеть односельчан, тем более родню; наверху подозревали – а вдруг там, в ямах зерно гноят? А вот смерть от голода была лучшим доказательством того, что забрали всё – по самое «не могу». Эта система – смертями доказать однозначность исполнения указаний сверху, просматривалась в действиях на местах. Об этих тенденциях впоследствии мне рассказала сестра моей бабашки.

         Сестра моей бабушки – Чуланова Галина Филипповна, была в числе тех, кому продукты перестали выдавать в 1932. Жила она одна, без мужа и детей – где они были на тот момент мне неизвестно. Чтобы спастись от голодной смерти, решилась на небезопасное воровство – пошла лунной ночью, собирать колосья на убранном поле. Рассказывала мне, как боялась, как увидела старика с длинной бородой, лежавшего на спине, сложив на груди руки. Собрала колосья, принесла в хату, руками обмолотила зёрна в ведро. Только закончила обмолот, вдруг в окно стучат – активисты с проверкой: не украла ли чего? Она быстро поставила ведро с зерном в горящую печь, смела солому и тоже бросила в огонь, и открыла дверь. «Что-то долго не открывала!» - сказали активисты с порога. Позаглядывали везде, всё обыскали. В печи горел огонь – туда не заглянули, ушли. Так баба Галька сделала себе запас зерна.

         Через некоторое время в село приехал уполномоченный. Вечером вместе с активистами он пришёл к дому бабы Гальки. Окна у них тогда были одинарные – всё, что говорили уполномоченный и активисты, подходя к хате, баба Галька слышала. «А вы все продукты изъяли?» - спросил уполномоченный. «Все» - ответили активисты-управленцы. «Почему же не умирают?» - спросил уполномоченный. «А вот Галька уже умерла, у неё давно уже ничего нет» - ответили ему. Вошли в хату, Галька была жива.

         Ещё один случай, указывающий на то, что смерти от голода провоцировали намеренно, я читал среди воспоминаний неизвестных мне людей. Но я верю этим сообщениям, так как «стиль» поведения сельских активистов очень схож. Рассказывают, что голодные отверженные колхозники ели корни травы, которая росла по берегу реки. Видимо это была рогоза – в тексте не указано. Пишут, что когда вырываешь эту траву, в её основании - белая, сладкая мякоть. Её и ели. Узнав об этом, активисты, уполномоченные сожгли эту траву, а затем каблуками затаптывали корни и прикорневые остатки, чтоб никто не мог есть. Значит суть не в том, что пищи не было, суть в том, что нужна была смертность, чтобы показать, что всё реквизировали. Смертность нужна была и для того, чтобы запугать людей и подчинить всех власти.

Ну и ещё важное свидетельство, это письмо М.А.Шолохова Сталину. В нём рассказано, что крестьянам устанавливали непосильные налоги, за долги по ним забирали дома, людей выгоняли на улицу, на мороз, с детьми, не разрешали односельчанам лишённых крова приютить. Это репрессии, геноцид. И геноцид не на национальной основе, а на основе социальной. В своей повести «Поднятая целина» Шолохов показывает эти события, уже как организационную ошибку. Мол, случайно обобществили мелкий скот и птицу, но в письме Сталину, он рассказывает совершенно иначе, подлинную историю репрессий, историю, которая совпадает со свидетельствами всех, кто выжил.

А как же, вы скажете, выжила Галька, как выжили мои дед с бабушкой, если это были подлинно репрессии? Им помог случай. Деда моего. Петченко Якова Агеевича решили раскулачить то ли в 1930, или в 1931 году, точно не знаю. Деду вечером сообщил родственник, который был в числе активистов – Фёдор Чуланов, что утром его придут арестовывать. Дед ночью ушёл из дома на станцию, то ли Чеботовка, то ли Красновка, сел в поезд и уехал в Макеевку – это рядом с нынешним Донецком. Там он поселился у родственника, мужа сестры Фёдора Чуланова, и устроился на работу на металлургический завод. Когда же, в 1932 оду моей бабушке сообщили, что её семье – ей и троим её детям продукты престанут выдавать, она тем же путём уехала к деду в Макеевку. Истощённая Галина Филипповна – Галька, тоже смогла уйти из села и приехала к ним в Макеевку. Когда она приехала, рассказывает моя мама (ей было уже 7 лет), все были просто поражены тем, насколько она была худой – кожа и кости. В домике в Макеевке жили 27 человек, спали по очереди – одни уходили на смену, другие ложились на их место. Клопы покрывали стену – если отодвинуть одежду, висевшую на стене, стена вся была покрыта красными насекомыми, все были искусаны.

Голод не был следствием хозяйственных ошибок или природной стихии. Это была акция устрашения, карательная акция. И если кто-то сегодня думает, что он относится к уважаемому большевиками классу, и может рассчитывать что карать будет он, а не его – глубоко ошибается. Если режим лишает человеческих прав части людей, то запустив этот механизм террора, он сможет чужим назвать любого человека. Ведь нарушено право человека, а значит нарушено право любого человека.

Так сначала выгнали помещиков и капиталистов, затем выгнали крестьян, которых назвали кулаками. Затем крестьян, которых считали более зажиточными, чем остальные, затем колхозников, которые не нравились правлению колхоза. Хотя правление колхоза не было правлением, фактически: от них требовали всё новых жертв, чтобы нагнать страх на всё население страны. Например, мой дед, даже не имел большого хозяйства: он со своей семьёй отделился от родителей и перешёл в собственный дом, выстроенный всей большой родительской семьёй, уже во время коллективизации в 1928  году.