Они страдали

Вячеслав Толстов

Не верила тем целям до конца,
Чтоб ей вернули всё, что отдала.
Таким её коснулся этот принцип,
Что люди все свободны и равны.
Услышать столь причудливые фразы
Мировоззрения о тех вещах.
Но это твёрдо - тайна Джефферсона.
Что он имел в виду? Да, легкий способ
Решить, но это попросту неверно.

Возможно, нет. Я слышал, говорили.
Валлиец это точно прививал
Для беспокойства в множестве веков,
Всем поколениям пересмотреть.
Могли б сказать, что Запад говорил,
И Юг, на тему сохранённой веры. 
Искусства слушать ей хватало, но
Не для последних мировых понятий. 
Единственно лишь "белых" в жизни знала.
Едва ли "чёрных", "жёлтых" никогда.
Как сделались они так непохожи
С Той же руки, с того ж материала?
Предположила, что война решила.
Что можно сделать с этим человеком?
Наивность странная найдёт свой путь.
Не удивлюсь я, если  эта сила 
В конце концов восторжествует в мире.

Но были для неё и времена,
Когда в угоду младших членов церкви,
Вернее, не ходивших вовсе в церковь,
О ком должны мы думать в наше время,
Я изменил бы веру очень мало?
Не то чтоб приходилось ей просить;
Не представлял с тех пор; как голой мыслью
От зябкой старой  шляпки на скамье,
Что в полусне всегда - с избытком было.

А если разбудил, то напугал бы
Словами, что к лицу "сошедшим в Ад" -
На сленге либеральной молодёжи.

Они страдали, в главном от напора
И хорошо,  чтоб не были верны
Сказать, как дикарям? Могли б отбросить
Да не было им крышки на скамье.
Не означало б много для неё
Простить и пропустить, от убеждений,
Не сказанное детям "Доброй ночи" , 
Заснуть, страдая – с чувствами какими?
Я рад, что не пришлось с ней быть поближе,
Поскольку помогала сила веры
И потому, что это всё неверно.
Льнул к ней довольно долго, без сомнений,
Что верным буду, всё вело к тому.
Меняет нас лишь то, что видим в жизни,
И находясь в немилости у истин.    
Когда сижу здесь, часто я хочу
Монархом быть в пустыне, и себя,
Я мог бы посвятить, и навсегда
Для  истины обратно возвращаться.

Пустыня оградилась бы стеной
С цепями горными в снегу средь лета,
Никто стоять не жаждал  за ценой,
Что боль побед заставит изменяться.

В оазисах, где жили в основном,
Держались дюны слабым тамариском
И ветром унесённые, и риском.
Песок зерном в рождении росы,
Малыш родившийся в песчаной буре,
Как тормоз в съёжившемся караване:
“В стене  есть пчёлы.” Постучал, и нам 
Открылись злые, вёрткие тела.
Мы прочь пошли. Закат сверкал на окнах.