Куприн или Поединок с жизнью

Впервые повесть Куприна «Поединок» я прочитал в начале 90-ых годов, будучи школьником старших классов. Тогда общественное мнение старательно шокировали рассказами о «дедовщине» в армии. У Куприна я ничего не понял, кроме того, что ещё поручик Ромашёв безуспешно боролся с «дедовщиной» и пал в этой борьбе. «Поединок» ,таким образом, ещё больше укрепил страхи, тщательно внедрявшиеся в души моего поколения. Под впечалением от прочитанного, я в школе написал сочинение, полное этих самых страхов и наивных выводов о вреде для молодого человека срочной службы в Вооруженных силах РФ. Наша молоденькая и либеральная учительница литературы поставила мне пять с плюсом и прочитала сочинение всему классу.

С уверенностью в том, что Куприн посвятил свою повесть «вечной» проблеме дедовщины я поступил на филологический факультет института. Я проучился там пять лет, в продолжение которых не раз на лекциях и семинарах упоминалось имя Куприна, но ни разу не раскрыл я страниц «Поединка», чтобы перечесть печальную историю поручика Ромашёва.

После окончания института меня, как выпускника военной кафедры, призвали в армию. В клубе нашей воинской части была неплохая библиотека. Нашёлся там и «Поединок» Куприна. Я положил книгу в полевую сумку и иногда урывками читал. Это фрагментарное пробегание глазами по строчкам в совершенно неподходящей обстановке открыло мне больше, чем обстоятельное вчитывание дома, за письменным столом с уютным абажуром лампы. Если бы мне нужно было написать сочинение о прочитанном теперь, в армии, я написал бы, что поручик Ромашёв вступил в поединок с теми, кто не признавал право каждого на собственную внутреннюю жизнь. Именно непризнание этого права в армии поразило меня больше всего.

Я хранил «Поединок» в полевой сумке всё время своей службы. Но когда вернулся на «гражданку», забыл о книге и не перечитывал её очень долго. Но вот однажды местный литературный музей объявил конкурс творческих работ имени Куприна.

Воспламенившись, я сел за работу, потратил на писанину две недели и в итоге накатал какое-то заумное эссе, с туманными рассуждениями человека, насквозь прожженного жизнью. Я отправил плод воспалённого вображения в адрес оркомитета конкурса. Спустя некоторое время меня торжественно пригласили на подведение итогов. Твёрдо убеждённый в значимости собственного дарования, я прибыл литмузей, готовый снисходительно выслушать похвалы таланту.

Первое подозрение шевельнулось ещё в гардеробе. Смущало обилие детей младшего и среднего школьного возраста. В зале для награждений дело обстояло ещё хуже: ряд мест был занят явными дошколятами. Комичность положения довершила сама церемония награждения. Я оказался единственным половозрелым номинантом купринского конкурса. Мне вручили типовой диплом участника и гвоздичку, которая переломилась прямо на месте награждения. Провожаемый странными взглядами родителей и детей, я поскорее стушевался.

Дома, злой и на себя и на оргкомитет, я, чтобы перебить впечатления от глупой сцены, открыл книгу Куприна. Постепенно успокаиваясь, я вчитывался в знакомые строки. И тут ко мне пришло понимание. Да-да, поручик Ромашёв вступил в поединок не с дедовщиной, не с царской армией, не с солдафонами – генералами. Он вступил в неминуемый поединок с пошлостью жизни. В поединок настолько роковой, что по сравнению с ним даже битва с Голиафом – детские игрушки. Сам Куприн этого поединка тоже не выдержал. Он умер, как свидетельствует ряд его современников, безнадёжным алкоголиком. Этой всепобеждающей пошлостью пронизаны все стороны жизни и общественные институты: и армия, и семья, и школа, и институт. И не будет от неё пощады никому. Если бы я писал сочинение по книге Куприна сейчас, эпиграфом я поставил бы строки из Шопенгауэра:«Наша жизнь должна заключать в себе все ужасы трагедии, но мы при этом лишены даже возможности хранить достоинство трагических персонажей, а обречены проходить все детали жизни в неизбежной пошлости характеров комедии». Светлая память всем, павшим в этом страшном Поединке!