Миллиардерша Кристина Онассис, поэты и генсек Черненко

Биография Валентина Сорокина (род. в 1936 году) похожа на детективный роман. В ней – нищета, работа в сталеплавильном цехе, вознесение на вершины Парнаса, прессинг со стороны КГБ (подробно в интервью «Как КГБ ломал людей» и даже вселение в его квартиру (!) мультимиллиардерши Кристины Онасисс. О некоторых эпизодах бурной биографии – беседа с поэтом.

Сталевары не лгут

– Ещё до школы, не зная грамоты, я стал сочинять. Сначала частушки, потом стихи. Жили мы на Южном Урале, на казачьем хуторе Ивашла. Папа у меня лесник, война началась, ушёл на фронт разведчиком. А нас – восемь детей! Он вернулся весь израненный, на костылях.

Я часто его вспоминаю. Папа любил песни. Играл на гармошке, в 30-е годы он взял 1-е место на конкурсе народного творчества. Его очень любили башкиры, чуваши, мордва, русские. Как свадьба, обязательно звали. Мне он мне говорил: «Да, стихи это здорово! Но лучше бы ты пошел в военную школу. Закончил, стал генералом и разогнал этих негодяев».

– А негодяи кто?

– Руководители наши. Он их ненавидел за раскулачивание, считал, что с этого началось уничтожение русской деревни. Говорил: сынок, когда ты доживешь до моих лет, поймёшь, что папа прав, только в это время не будет хватать солдат в армии, бабы рожать перестанут.

Послевоенная деревня была разрушена. Я ушел из дома в 14 лет, прибавил себе год и поступил в фабрично-заводское училище, готовившее рабочих для Челябинского металлургического завода. Работал в мартеновском цехе, где 1200 человек варили сталь. Люди меня окружали изумительные! Грамотные, начитанные, физически крепкие, красивые, и очень честные. Чего им лгать? В моей группе, выпущенной из училища, было 25 человек. За десять лет 11 погибли. Работа-то какая! Сталевар, кому он будет лгать? Самому себе?

– «Я стоял у огня В миг рождения булата Потому у меня Путь дорога крылата». Вы разливали сталь?

– Да, я работал крановщиком в 1-м мартене, имел 8-й разряд. У нас была спецодежда, маски для дыхания. В кабине крана стоял чайник, и температура была такая, что вода начинала парить, булькать.

Работа, конечно, тяжелая. Но и благодарная, потому что человек, прошедший через нее, другими глазами смотрит на мир природы. Представьте: 8 часов жары, огня, с которым человек ведет битву или разговор о перемирии, а потом он выходит из цеха и видит мороз и снег. «Под огнём, Как под метелью белой, Закрывал И открывал глаза, Здесь моя душа Перекипела, Будто в скалах – Вешняя гроза».

Я работал с красивыми людьми. Металлурги – другой народ, они никогда не бросят в беде и не оставят одного в радости. Они – вместе! Нигде больше я не видел такого коллективного дружелюбия, ответственности друг перед другом и государством, перед армией, перед бедами и радостями, перед волнениями народными, как у мартеновцев.

Самое громкое хвастовство в цехе – сколько купили журналов, прочли книг, что в выходной запомнилось. Только об этом и разговоров. Не мелочились люди, «бизнесом» не болели – они и слова-то такого не знали.

Со мной вместе на заводе, но в другом цехе, коксохимическом, работал известный, и не только на Урале, поэт Вячеслав Богданов. Мы с ним одну школу закончили, очень дружили, ходили в литобъединение «Металлург», из которого вышло много известных литераторов.

В 1962 году я стал членом Союза писателей. Писатель Леонид Соболев удивлялся: «Впервые принимаем человека в комсомольском возрасте». Меня очень поддержал Василий Фёдоров, знаменитый в то время поэт. Борис Ручьев, десять лет безвинно просидевший на Колыме, пригрел меня. Он сказал такую фразу: «Валя, у тебя строка, как у Павла Васильева, кованная!» Людмила Татьяничева редактировала первую мою книгу – «Мечта». Всем, кто мне помогал, я старался платить добром. Для меня эти люди не забыты, и каждый день они – мои.

Про заграницу

– Меня 13 лет не пускали за границу.

– За что?

– А я не знаю! А за что взяли и в мою квартиру вселили мультимиллиардершу Кристину Онассис с её новым советским мужем?

– Может, у вас «жучки» были установлены? Спецслужбам не надо ничего переделывать.

– Не знаю. Я работал главным редактором издательства «Современник», у меня была служебная машина, водитель, симпатичный парень. А когда в 1980-м году я уходил из издательства, он мне признался, что служит в КГБ.

Квартира моя была обычная, в писательском доме. И вот мы стоим мы с Борей Можаевым, и видим, как из окна на улицу вещи, книги выбрасывают.

– Даже не верится… «Не жалею, что здесь я родился, Удивляюсь, что жив до сих пор».

– Леонид Леонов, узнав, как меня выкинули из дома с детьми и матерью, сказал: после 1937 года этот случай самый ужасный факт. Шла на меня психическая атака, давление на уничтожение.

Если бы это сейчас случилось, я бы вёл себя ещё беспощаднее. И с тех пор ни одного поэта, расстрелянного, безвинно посаженного, мерзавцам никогда не прощу.

– Дипломат Вадим Мельников утверждал, что решение по Онассис принималось на уровне Политбюро и лично товарища Брежнева.

– Супруг мадам Онассис, между прочим, унизил мою жену циничным замечанием, мол, дешевые обои и шкафы у вас. Хотя вчерашний коммунист, партбилет сдал на хранение в ЦК КПСС перед неравным браком… А что касается заграницы, то поэт Андрей Дементьев вёз писателей на Кубу, руководил делегацией. Сели мы в самолет, через 5 минут взлёт. Вдруг голос в динамиках: «Пассажир Сорокин на выход!» Я всё понял: даже на Остров Свободы меня выпускать нельзя.

– Как же так: вы из крестьянской семьи, десять лет проработали в мартеновском цехе, вы написали «Мне Россия сердце подарила, Я его Россию отдаю», и вас что, подозревали, что вы в Израиль сбежите или в Америку?

– Я же отказался писать доносы в КГБ, значит – неблагонадежный. «Россия! Родина поэтов! Пути судьбы моей темны, Глаза, как дула пистолетов, И на меня наведены». Ехал я в электричке в Домодедово, где тогда жил, и сочинял это стихотворение. На Лубянке по доносу меня шесть часов допрашивали. А до сих пор ничего не нашли! А я, может быть, на самом деле шовинист?!

Про Рязань

– Поэт Михаил Львов мне говорит: «Валя, я пришел к очень большому начальнику и сказал ему: что вы творите с Сорокиным! Да это человек погибнет, но не предаст родину! Я из круга молодых поэтов не видел более русского, чем он».

И тогда я стал выездным. Сергей Михалков ведёт собрание в Московской писательской организации. Говорит: кто может поехать на Ближний Восток (как раз шла война между палестинцами и Израилем). Все молчат. Тогда я поднял руку. Встаёт известный литератор, он сейчас жив-здоров, и вообще человек неплохой. «А ты, Валентин, не боишься, что тебя оттуда в гробу привезут?» Я говорю: «Ну ты-то точно по мне не заплачешь!» В зале хохот, аплодисменты.

Я был несколько раз в Сирии, в Пальмире, у меня есть цикл «Древняя песнь Иордана», арабы меня много переводили, я встречался с Хафезом Асадом, отцом нынешнего президента страны. После каждой поездки надо было писать отчёт в ЦК КПСС: личные впечатления, прогнозы. И партийцам вдруг так понравился мой взгляд и слог, что они стали меня без конца просить, чтобы я куда-нибудь съездил.

За границей я был 14 или 15 раз. Для меня это много. На третий день начинаю сходить с ума: зачем я сюда приехал?! Лучше бы я поехал в Рязань! Вышел бы на берег Оки! Вспомнил бы Есенина, прочитал: «Стою один среди равнины голой, А журавлей относит ветер в даль, Я полон дум о юности веселой, Но ничего в прошедшем мне не жаль!»

Вот такие стихи я запоминаю! Если у прозаика, у поэта, у актера, у философа, у генерала нет вот этого чувства святого: пусть придёт смерть, но не предательство родины тобою, тогда зачем жить?! Я в глаза посмотрю человеку и вижу – врёт он или нет в отношении к Отечеству. Я не считаю проблемой – нищета, значит, ты должен предать родину, или даже в твою квартиру Онассис вселили, ты должен предать родину, или тебя 13 лет за границу не пускали. Родина одна, и она ни с кем ни сравнима. Даже с Мавзолеем.

Квартирный вопрос

– А правда ли, что ваша супруга из рода Пушкина?

– У её крестной мамы девичья фамилия – Пушкина. В 1937-м году родителей моей жены и весь их «родовой куст» посадили, частично расстреляли. Не за Пушкина, конечно, потому что за Пушкина некогда было сажать. А посадили за то, что их семья занималась выращиванием продуктов для царской семьи. У них была усадьба, свой дом в Петербурге. И вот сейчас жена говорит: надо возбудить дело, чтоб вернули собственность. Но я не сторонник такого процесса, потому что надо поднимать документы, а при нашей бюрократии потом кто-нибудь возьмёт, да и приватизирует нас вместе с этим домом.

– Всегда найдётся какая-нибудь Онассис… А чем, кстати, история с квартирой закончилась?

– У Анатолия Иванова выходила замуж дочь. Мы на свадьбе: я, Иван Акулов, другие писатели. А с левой стороны от меня сидит симпатичный, крепкий человек. И вот он мне говорит: «Извините, а правда, что вы – Сорокин?» Я говорю: да. «Ну, давайте выпьем». Сидим дальше. Он опять: «А вы точно Сорокин? Поэт?» Киваю. Ещё выпили. Сосед опять за своё: «Слушай, скажи честно: ты – Сорокин?» Я говорю: как ты мне надоел!.. И послал его. «О, ну это точно Сорокин! А я от Константина Черненко. Мы вот получили письмо литераторов в вашу защиту, неужели всё, что там сказано, с вами творили?» Я говорю: да, всё было.

После этого разговора будущий Генсек прислал свою помощницу, она мне предложила на выбор три квартиры. Когда я поселился, попросила: «Дайте телеграмму на имя Черненко, что жилищные условия вас устраивают». Я это сделал.

На фото: Валентин Сорокин, Кристина Онассис

Все публикации