Слишком много лжи и боли

Беседа Сергея ШАРГУНОВА с Юрием БОНДАРЕВЫМ.

Сергей Шаргунов: Юрий Васильевич, спасибо, что согласились поговорить.
Юрий Бондарев: Я даю интервью редко. После встречи спрашиваю себя: «Сказано ли было что-то существенное? Нужен и важен ли был разговор?»…
– Что вас радует в жизни?

– Утро. Рассвет. Звездная ночь.
– Какая ваша любимая экранизация вашей прозы?
– Их несколько, любимых – «Тишина», «Горячий снег», «Батальоны просят огня», «Берег». А еще люблю песню «Горячий снег» на слова моего друга фронтовика Михаила Львова.
– Вы жили в Замоскворечье… Что самое яркое там запомнилось?
– Это были неповторимые и беспримерные времена. Двор был одна семья. Почти все ночью выносили кровати и спали под столетними липами. Старшие рассказывали о Гражданской войне… Я во дворе поставил турник, делал солнышко… У меня был второй разряд по гимнастике. Скажу без ложной скромности, что считался самым сильным и храбрым во дворе. Может быть, на меня повлиял Джек Лондон, я любил и до сих пор люблю его безоглядно отважных, мужественных героев.
В Замоскворечье, где прошло мое детство, я полюбил голубей. И там, в Замоскворечье, были сплошные голубятни. У меня были все породы голубей!
В 41-м началась война, и я, еще школьник, отправился рыть окопы под Смоленском. А в октябре 42-го уже попал в Сталинград, где был командиром минометного расчета, получил ранение, контузию, обморожение… Потом Воронежский фронт, форсирование Днепра, освобождение Киева. Бои за Житомир, новое ранение, госпиталь… А дальше бои в Карпатах.
– Знаю, что вам довелось воевать с так называемыми бандеровцами.
– Это было перед Карпатами. Они обстреляли нашу артиллерийскую колонну, ну и мы ответили хорошенько. Помню, у Каменец-Подольского, у реки, подошли мутные хлопцы в черных куртках, а спустя полчаса началась по нам стрельба из кустов возле берега.
Кстати, в Карпатах я видел своими глазами, как маршал Москаленко, командующий армией, стоял на перевале почему-то с немецкой винтовкой и кричал: «Стой, славяне! Ни шагу назад!» Я тогда подумал: его ли это дело так останавливать?. Но мы, уж конечно, не драпали. И врезалось в сознание это грозное: «Славяне, ни шагу назад!»
– Вы и с Жуковым встречались.
– С Жуковым я встречался несколько раз – и у него на даче, и на квартире у режиссера Юрия Озерова, когда работали над сценарием «Освобождения». О многом его расспрашивал, а он многое прояснил в нашей военной стратегии. Он не упрекнул нас в неточности.
– А писали на войне?
– Нет, на войне не мог ничего записывать. Был привязан к пушке. Потом все доставалось из памяти…
– Вашу прозу называли «лейтенантской».
– Мои герои со школьной скамьи ушли на передовую. Но это название «лейтенантская» придумали критики. Упомяну Виктора Некрасова. Кстати, он мне был особенно близок из военных писателей. Еще бы я назвал Константина Воробьева и Василя Быкова и Константина Симонова. Меня еще поначалу называли «жестоким реалистом». Я действительно реалист, в своих книгах я следую правде жизни. Но при этом каждая моя книга – познание тайны.
На самом деле память для меня оказалась ответственностью. Все, что мною написано о войне, – это искупление долга перед теми, кто остался там… Я постарался осмыслить их судьбы.
– Оглядываясь на жизнь, чем вы гордитесь?
– Удалось не промолчать и защитить нашу природу от надругательства. Удалось добиться победы над теми, кто хотел осуществить поворот северных рек и проложить канал через калмыцкую степь, повернув Волгу, не просчитывая опасности для великой реки. Не молчал. И когда страна попала в беду, тоже не смог отмолчаться… Пускай и накрыли меня гневные вопли.

– Вы тогда, еще в июне 1988-го, с трибуны Всесоюзной партийной конференции сравнили перестроечное общество с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка. Он все еще летит?
– Да, он еще находится в полете. Летит в неведомую даль. Я тогда же процитировал одного молодого механизатора из совхоза: «Есть ли сейчас разница между человеком и мухой? И муху и человека газетой прихлопнуть можно. Чуть что – сразу в антиперестройщики». Да, перестройка была использована как повод для дестабилизации, а потом и слома страны.
В деревне знают, как строить разумно: новый дом строят вокруг старого, а не просто ломают старый, а мы разгромили родной очаг и ничего не построили.
Произошла трагедия убиения огромного государства. Его существование не было экспериментом. У него было будущее.
– Что вызывает надежду теперь в России?
– Уныние – великий грех. Надежды остаются. Повторю за одним из героев своего романа «Непротивление»: «Не всегда будет темнота там, где она густеет…» Поэтому надеюсь, что благородные устремления вступят в решительное сражение с всевластной пошлостью.
Хотя бы потому, что в русском человеке живут доброта, справедливость, героизм, открытость. И хорошо, когда это не глупая откровенность, а настоящая, подлинная сердечная отзывчивость. Но любимый мной и самый русский из наших писателей Иван Алексеевич Бунин подмечал и много печального, о чем не грех задуматься.
Сколько было всего дурного и мрачного: от розней князей и произвола помещиков до расстрела парламента… Вы написали о тех событиях роман «1993», а я, как вы знаете, роман «Бермудский треугольник».
– Что для вас те события?
– Я говорил часто и повторю: тогда Россия стала другой. Что-то надломилось в народе.
– Что огорчает сегодня?
– Слишком много лжи и боли. Слишком много нищих и потерянных. Для меня смысл жизни в известном кантовском: «Звездное небо над головой и нравственный закон внутри». Где нет нравственности, бессмысленны любые законы. Знаете, когда больше всего законов принималось? В смутные времена!
Расстраивает и непрестанное жонглирование жаргонизмами снизу доверху. А могло бы преобразить Россию слово – слово, в котором красота правды. Совесть должна сопротивляться.
– Что важно для писателя?
– Писатель зависим от всей мировой культуры, но он не зависит ни от кого в отдельности. Так я дерзко сформулировал когда-то.
– Вы верующий?
– Вера – это тайна. Я крещен, читаю Библию… Но вот был ли верующим Толстой? Я думаю, Толстой – глубоко верующий человек. Перечитал «Анну Каренину», «Казаки», «Детство» и «Юность» – и во всем глубина веры. Верой дышит поэзия, к которой обращаюсь каждый день. Только сегодня вспоминал почти молитвенные строки Тютчева: «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора…» Я собираю афоризмы, народные сказки, и все ведет к одному, к тому же, в сущности, к чему и искусство, которое желает открыть извечную тайну бытия и человека.
– Что важно в жизни?
– Я слышал от прославленного полководца: «Я бы немедленно застрелился, если бы не было смысла в жизни». С детства я ощущал, что есть что-то высшее и непостижимое. Помню, в деревне дядя Федя выпроваживал меня из-за взрослого стола, и во дворе я смотрел на небо, на звезды. Оскар Уайльд после голода и тюрьмы дал такую формулу: «Все мы живем в сточной канаве, но некоторые из нас смотрят на звезды». Печально, когда вся жизнь тонет в будничной суете. Но это так естественно, если человек родился, стремится осознать, что такое жизнь. Твоя жизнь – это секунда в мироздании. И ты должен быть счастлив, что она тебе дана. Эта обжигающая секунда. Именно секунда – говорю с высоты прожитого.