складно написано. потому утащила и принесла.

Мы с компанией хороших людей ждем в Борисполе начала регистрации на наш таллинский самолет. К нам подсаживается дама, полная, нарядно одетая, в боевой раскраске. Ей явно скучно. Она наклоняется к Л. и тыркая пальцем в плечо, говорит:
-- Слушайте, девушка, вы – чистая цыганка. Типичная цыганка. Вы цыганка, признайтесь, да? да?
А потом наклоняется через Л. ко мне:
-- А вы – ее мама. Вы — цыганкина мама, да? А? Как я угадала?! А?
Потом почти ложится к нам с Л. на колени и, потянувшись шеей и лицом, обращается к Б.Н.:
-- А вы – папа.
Б.Н. укоризненно поджимает губы:
-- Я-то да! -- серьезно отвечает Б.Н и кивает на меня – а вот она вообще не из нашего табора.
Дама: -- Да? Хм… 
Б.Н. ей очевидно нравится и вызывает доверие. Опершись о наши колени, она ему говорит, перекрикивая шум и объявления аэропорта: 
-- А вы знаете, как я в молодости цыганочку танцевала?! Э?(Показывает руками. Оп! Оп! Чавелла!) Меня цыгане научили. Рядом с нашим домом табор стоял. Мы туда бегали покупать петушков! На палочке таких! Ну петушков! Из жженого сахара! Только нас мама к ним не пускала! Потому что цыгане воровали.
Я: -- Так это ж наша работа. Что ж вы хотите. Мы вот тоже воруем. Сейчас как раз аэропорт чистим…
Дама резко садится ровненько, испугано прижимает сумочку плотно к животу, а ногой нащупывает свой чемодан.
Б.Н. : -- Да вы не бойтесь! Мы в основном коней воруем.
Дама: -- Да?
Б.Н.: -- Вы что нам не верите? Не верите?! Да вы посмотрите вокруг! (Б.Н. выбрасывает вперед руку и широко поводит ею по новому международному терминалу F аэропорта «Борисполь») Вы здесь хоть одного коня видите? Видите?
Дама: (растеряно) Не…
Б.Н. : Так это ж мы всех и увели! И продали. (Показывает на наши сумки). Во -- сумки с деньгами… (и с гордостью) Мы -- потомственные конокрады. – и нам: -- Да, ромалы?
Л. и я (хором) -- Да, барон!
И тут звучит объявление о рейсе на Таллинн, мы все подхватываемся и, гордо задрав головы, пританцовывая, поигрывая плечами, мотая воображаемыми юбками, направляемся ̶г̶а̶д̶а̶т̶ь̶ ̶и̶ ̶п̶о̶п̶р̶о̶ш̶а̶й̶н̶и̶ч̶а̶т̶ь̶ на регистрацию.

***
Эстонская пограничница недовольно поджала губы и шваркнула печать в мой паспорт. Ей очень не хотелось пускать меня в свой дом. Очень. Я широко улыбнулась и мысленно пообещала, что не буду пьянствовать, бить посуду, сорить, загрязнять воды акватории, обзывать эстонцев плохими словами. Она брезгливо закатила глаза. Не поверила. Мол, т-т-та…, все так говорят, а сами пьянствуют, бьют, засоряют.
***
Едем из аэропорта.
-- Присттегныттес, пожА-Алусттта -- говорит водитель (руки лорда, одет с иголочки) -- у насс сс эттым оттчен строко!
Едет 50 километров в час. Вообще, все автомобили передвигаются по проезжей части дороги чинно, степенно, вежливо, с реверансами друг другу, как в полонезе на балу.
Мы похоже не успеваем в театр на открытие фестиваля.
-- Мы опаздываем, что делать, -- пискнула я в спину водителю.
-- Окэй! Нэ волнуйттес, ссчас мы прытОпым! – пообещал водитель, напрягся и наклонился к рулю. Притопил. Едем уже не пятьдесят километров в час, а целых пятьдесят пять! Прямо ветер свиссттыт! Несомса! Сттрэмыттелно!!! 
Чисто «Формула один». Шумахер за рулем. Обожаю.
***
Старый Таллин. Мощеная мостовая. Гуляют люди, размерено. Дети чистенькие, дисциплинированные. Над узкой улицей, ровно по центру мееееедленно летииииит упитанная чайка, старательно пихая крыльями воздух и глядя на меня свысока. Мол, чо стоишь, смотришь? Иди делом займись, понаехали тут. У них даже чайки — дисциплинированные. В Эстонии…
***
Такие трудные названия на эстонском…такой сложный язык. Кажется, он состоит из звуков те-те-сте-та-то» Красивый такой северный язык. Угро-финская группа. Самая, на мой взгляд, сложная группа языков.
Помню у меня была подруга Мавра. Она жила в поселке Хуухканмяаки Лахденпохского района. Я год ее адрес учила. А она, взяла да и переехала. И что теперь делать с этими новыми знаниями?
***
Старый заросший парк в городе Куресааре на острове. Концерт в летнем театре рядом со старинным замком. Ласковая такая погода. Косое вечернее сквозистое солнце раскрасило сосны в оранжевое и фиолетовое… Прозрачный теплый вечер. А со сцены чарующая музыка Паулса, и мальчик тихо проникновенно поет: 
«Когда… меня… не… будет…»
И каждый в этом огромном театре – и зрители, и фоторепортеры, и птицы, и сосны вокруг, и ветер, все замерли, -- все слушают и думают: «Когда… меня… не… будет…»
Песня закончилась. И зал сидел в тишине. И где-то зловеще отозвался ворон. Раз, другой. Замолк. Вечный мудрый эстонский ворон. 
Когда… меня… не будет…
***

Добрая, ироничная Рэт, управляющая гостевой резиденцией мэрии Таллина, говорит:

-- О, если бы я была связана с «политтикой», я бы не пережила здесь 16 мэров.
*
-- Необходимость сущесттвованыя обосттряет способностти.
*
Рэт кивает на портрет за своей спиной на стене:
-- Для простого человека нетт никакой разниццы, кто т-там висит-т.
*
-- Свобода для инт-телектуальных лютэй важнее, чем для тех, кто в шахт-тэ или в полэ.
*
-- Самое любимое блюдо эстонцев – короховый суппчык, а характерное свойсттво личностты – нетороп-пливост и сдравый смысыл.

*
Б.Н. говорит: -- Скажите, Рэт, а когда у вас президентские выборы?..
-- Нэ скорро… А чтто?
-- Вы вполне могли бы в них участвовать!..
Мы все, не сговариваясь, хором:
-- И выиграть!
Рэт смеется:
-- Сделатт вам суппчык?! Этто нэ умеет ни один пресидент!

***
Часто у меня бывает так, будто я стою сбоку, скраешку, как будто меня здесь нет. И я смотрю собачьими глазами на эту жизнь со стороны. И сама становлюсь прозрачной, и меня никто не видит. Я делаюсь абсолютно невидимой, и люди проходят сквозь меня, не замечая. 
Что я тут делаю? – такое иногда возникает ощущение. И я стараюсь уйти, убежать, спрятаться и уже где-нибудь в норе полностью отдаться страданиям и слезам, что я здесь чужая и никому не нужна. Это очень страшно, это очень больно, когда сквозь тебя проходят.
А вот на базарчике, рядом с Таллинской ратушей я вдруг почувствовала себя живой, радостной, вдруг поняла, что я тут делаю, почувствовала себя частью этого доброго и веселого карнавала. Шляпки мерила, к сувенирам приценивалась, с продавщицами -- все охотно говорят на английском -- разговаривала,. И вдруг стала замечать людей, прозрачных, с остановившимися лицами «что_я_тут_делаю», людей, сквозь которых проходят как сквозь туман. Людей, чье время рассеивается у меня на глазах и уходит, уходит. Смотрела им прямо в глаза, отвлекала прикосновением легким к плечу или локтю, будила, приводила в чувство… И на их вопрос: «Что мы тут делаем?» отвечала четко, прямо и ясно: --Радуемся!..
А они говорили, скукожив мордочки: 
-- Хм… Марципаны… Да разве это полезно? Для печени там, для кожи там, для сосудов там… Разве это полезно? Для организма?
Да, отвечала, полезно.
Марципаны. Веселые лакомства ручной работы. Для чего они? А ни для чего, так, исключительно для радости, чтобы минуту или две поудивляться жизни. Марципан. Штучка такая забавная, про детство. Из детства. Для детства. Пингвин. Машинка. Сердечко. Зайчик. Хочешь -- ешь, хочешь – играешь, хочешь -- любуешься. И то, и другое, и третье – чистое наслаждение. Бесцельное, ребячье, очень-очень полезное…
***
Забыла дома концертные туфли. Времени было мало. Мы попросили у организаторов полчаса, заехали в «Viru», гигантский торговый центр, и за семь минут купили мне дивные синие, к платью, маленькие, ну прямо как игрушечные, туфельки.
Водитель, увидев нас, не поверил своим глазам:
-- Эээээ… Купппылы?
-- Да.
-- Эээээ…Туфлы?!
-- Да-да…
Водитель долго молчал, но напряженная спина красноречиво говорила о том, что он озадачен. А потом все-таки не выдержал. И на светофоре пока стояли, повернулся к нам всем корпусом и обижено уточнил:
-- А мерылы?! Туфлы? Или так-к купылы?
*

Экскурсия. Наш гид Самуил, профессор кафедры истории Таллинского университета, тягает нас по булыжным мостовым и поет осанну своему городу. Слушать его – наслаждение. Мы трусим за ним с детским любопытством по старому городу, благополучно пережившему столетья и сохранившемуся вопреки времени. Он заставляет нас задирать головы на крыши и флюгера, приседать и рассматривать как под микроскопом фрагменты средневековой мостовой. 
Мы подымались вверх по узким улицам и спускались под старые мосты, касались древних стен храмов, которые и по сей день охраняются тенями монахов-доминиканцев, убиенных представителями Папы Римского. Мы слушали пряные настоянные на времени истории и легенды о героях и королях, о легкомысленных прожигателях жизни и богобоязненных целомудренных девицах, о том, как, кто, для чего и для кого и в честь кого строил эти соборы, храмы, башни, целые улицы. Самуил рассказывал о них всех в таких подробностях, с таким уважением и в то же время с мягкой доброй иронией, как будто кого-то из них знал лично, как будто был тогда там, кому-то в толпе таких же как он горожан кланялся при встрече, кем-то любовался и не мог отвести глаз, кого-то даже похлопывал по плечу и поднимал с ним рюмочку за долгое существование гильдий и братств, -- рассказывал с таким жаром, как будто сам состоял в них.
В Таллинне есть Украинская Греко-католическая церковь. У входа -- резная деревянная скрыня. Туда можно положить листочек с именем. И за тебя или за тех, за кого ты просишь, будут молиться. Тебя не будут догонять, интересуясь, какой ты национальности и почему имя написано латиницей. Просто будут молиться. Например, за... За всех.
*
В последний наш вечер в Эстонии мы ехали вдоль моря. Оно, это эстонское море, такое же спокойное неторопливое, как и жители побережья. Мы видели, как оно спокойно доверчиво дышит и укладывается спать на ночь, мягко укачивая большие лайнеры, рыболовецкие суда, маленькие лодки… 
Так же обстоятельно и не спеша, в море опускалось исполинское солнце, багряное, мрачноватое, уставшее…
-- Закат, господа! Закат! – объявил известный эстонский режиссер Э.Т., -- Исполняется специально для наших гостей из солнечной Одессы! На добрую память. На долгую и верную дружбу!
Солнце долго пыхтело, умащивалось, копошилось, переваливалось то на бок, то на спину, недовольно колыхалось в воде и, наконец, мягко выдохнуло теплым и утонуло. 
Солнце исчезло, но темней не стало. Началась выходная партия Ночи. Исполнялась она тоже исключительно для тех, кто прощался с Эстонией.