День памяти Марка

Сегодня минуло два года, как не стало Марка Казимировского. Кто не читал - прочитайте, а кто читал перечитайте этот пронзительный рассказ, который Марк написал еще за три года до своей смерти.

Зачем спешить? Твое тебя не минует. А за чем гонишься - того не догонишь, а если и догонишь, за это время окажется, что оно изменилось до неузнаваемости или оно вовсе окажется совсем не тем, чем казалось раньше. Или протечет сквозь пальцы... Важна не цель, важен процесс, только из него стоит извлекать удовольствие, пока ты в состоянии его извлекать А это уже - отдельная проблема...

Убит собственной жизнью или О пустоте

(история одной жизни)

Он лежал ничком, подвернув под себя правую руку, а левую безвольно бросив вдоль исхудавшего за последний голодный месяц тела. Лежал и слушал, как медленно вытекает из него жизнь. Он умирал. Нет, он не был ранен, не был и особенно болен, если не считать «букетика» хронических недомоганий, обычных для немолодого уже мужчины за пятьдесят, никогда не склонного вести так называемый «здоровый образ жизни». Он был, наконец, убит, и осознавал это. Убит собственной жизнью - нелепой, временами беспечной, временами наполненной то напряженной работой, которой он когда-то умел отдаваться целиком, то немногочисленными его любовями, которые тоже всегда заполняли все его существо, не оставляя места ничему другому. Временами заполненной глухим пьянством; редко в компаниях, чаще одиноким, но никогда – разгульным или скандальным. Во время многодневных запоев душа его блуждала по мирам и ситуациям, созданным или писателями (читал он всю жизнь тоже запойно, с каждой хорошей книгой проживая изнутри чужие жизни как свою собственную), или же - собственным достаточно богатым воображением; иногда как бы прозревая начала и концы всего сущего, но не умея запомнить собственные прозрения и применить их к жизни практической. Он никогда не умел делить свою душу на части и рационально распределять свое внутреннее время между разными заботами согласно приоритетам, которые сам же когда-то для себя устанавливал. Необходимость такого распределения он осознавал разумом, но душа всегда сопротивлялась. «Невелика же ёмкость твоей души», «трудно думать две мысли одновременно» - он еще пытался иронизировать над собой, но получалось плохо. Не смешно как-то. Подступавшая волнами горечь подкатывала комком к горлу и мешала дышать. Веселый гвалт детворы из соседнего детского сада и назойливый стрекот газонокосилки за распахнутой створкой окна доносились как сквозь вату…

Мечтательность Манилова, сочеталась в нем с почти рахметовскими рациональностью в отношениях и нетребовательностью к быту и с почти плюшкинской экономностью по отношению к вещам и времени… Правда, аналитический ум его был устроен сродни уму Ивана Карамазова или Раскольникова, любую мысль он старался додумывать до ее логического конца. Правда, с синтезом было несколько сложнее. Казалось бы, чего ему не хватало? Но даже исследовательский азарт естествоиспытателя и всепоглощающие, как у гетевского молодого Вертера, влюбленности часто сменялись в нем – холодным и отстраненным, аналитическим и без эмоциональным равнодушием ко всем и ко всему, включая собственную судьбу. Слишком часто сменялись. «Какой смысл?» или «Какая разница?» - как бы ни был он увлечен или занят, эти давно надоевшие вопросы рано или поздно заслоняли обозримые горизонты, и набранная было инерция жизненного и житейского движения гасла в серой вате бессмысленной и бесцельной пустоты. То, что еще недавно имело объем, цвет, вкус и запах, превращалось в мятый клочок размокшей во рту промокашки…  И тогда наступали многодневные периоды апатии и почти физиологического отвращения к любого рода деятельности. Даже еда, казалось, не имела вкуса. Ни один процесс не доставлял удовольствия – само понятие «удовольствие» превращалось в ноль, в ничто… Необходимость любого, даже самого мелкого движения превращалась в докучную обузу. Отказывало и чувство юмора – отступало перед лицом всеразъедающего беспощадного анализа. Тогда он мог сутками лежать, пытаясь занять ускользающее внимание чтением книг, в которых калейдоскопом мелькали чужие деятельные судьбы.

И – никаких желаний. Совсем никаких. Кто это сказал: «Нет желаний – нет и человека»?.. «Инферно-депрессия» - так стал он называть про себя такое состояние, после того, как оно посетило его во второй раз. Первый раз она постигла его лет в восемнадцать, на втором курсе университета, как-то под утро, в недобрый Час Быка, и более не оставляла, настигая без видимой периодичности и связи с житейскими событиями.

Поэтому почти все его жизненные и житейские приобретения рано или поздно оборачивались потерями. Так он потерял семью, оставив еще молодую жену с двухлетним сыном. Совместное бытие в едином замкнутом пространстве с безразличным уже, но, тем не менее, требующим своего (и требующим по праву!) существом оказалось невыносимой пыткой. Он начинал приобретать вкус к одиночеству (позже ему поставят диагноз: «социопатия»). Потерял и вторую жену, которую, впрочем, и приобретением назвать было трудно: пытаясь заполнить вновь возникшую в душе пустоту, он просто бессознательно придумал себе новую любовь, ее образ, в соответствии с которым несколько перестроил и свой – образ того, кем он всегда хотел быть.

Или – думал, что хотел. Или – хотел думать, что хотел... Не прошло и года, как иллюзии рассеялись. За эти иллюзии он заплатил потерей «добропорядочной» репутации (которой, впрочем, никогда особенно и не дорожил) и мучительным по своей длительности возвратом на прежнее место работы и проживания. «Вторая» жила в другом городе, переезжать к нему наотрез отказалась, и он, в порыве очередной надежды на «настоящую» жизнь, сдуру бросил все, чтобы быть с нею.

После защиты кандидатской диссертации пошла, вроде, в гору научная карьера. Его публикации хвалили. Но «реформа» российской науки сделала невозможной работу в прежнем «лихом» стиле удовлетворения собственного любопытства и жажды впечатлений за казенный счет, а «добывать», «пробивать» и «выбивать» средства он никогда не умел и, хуже того, категорически не хотел уметь. И после нескольких лет бессмысленного, полунищего и бесперспективного серого прозябания в стенах родного института (яркого научного таланта Бог ему не дал, хотя работал он всегда честно и добросовестно и никогда не просил больше, чем давали) он решил плюнуть и на работу. «Слюной. Как плевали еще до эпохи диалектического материализма», по выражению известных некогда классиков. Удивительно быстро он стал в институте, где проработал более четверти века, практически чужим, если не считать пары друзей-коллег, почти полностью поглощенных, впрочем, собственными проблемами, рабочими и семейными. Пустота сгустилась вокруг, и призраки бесславного «подзаборного» конца замаячили перед внутренним взором все чаще и явственней.

Кстати, о «маниловщине». Иногда он строил планы. И даже разрабатывал их детально; причем ярко, как бы воочию, представляя себе каждый этап их исполнения. Воображение у него, как уже было отмечено, работало неплохо. По окончании разработки – в сознании планы эти оказывались уже как бы и выполненными, и практического воплощения уже как бы и не требовали – удовлетворение от планируемого достижения уже было получено «передним числом». Так он обманывал себя и собственные лень с инертностью, не пытаясь ни искать им оправдания, ни бороться с ними – не видел смысла.

Денежных накоплений и ценных бумаг он, будучи фаталистом, не имел никогда (зато его практически не затронули ни «павловская» реформа 1991 г., ни последующие банковские кризисы и дефолты, а также аферы «МММ» и иже с ним). Ходить на работу к определенному утреннему часу и каждый день выполнять одни и те же затверженные действия – отучила Академия, хотя случалось ему лет двадцать назад и продавцом в круглосуточных киосках подрабатывать. Некоторые надежды на удовлетворение хотя бы первичных нужд подавал Интернет. Но надежды эти так и остались надеждами – он привык к четко и конкретно поставленным задачам, а требования «сетевого маркетинга», «менеджмента» и рекламы оказались слишком расплывчатыми и неопределенными. То же относилось, оказывается, и к предполагаемой «зарплате». Задолженности по бытовым платежам и личные долги (что-то же он все таки ел, хоть и почти не ощущая вкуса, и даже пил, хотя запои практически прекратились; да и за Интернет нужно было платить) росли. Вокруг рушилась, приходила в упадок и видоизменялась до неузнаваемости привычная было ему страна, и нахрапистая новая, молодая, энергичная, но совершенно чуждая ему жизнь все настойчивее требовала освобождать жизненное пространство, которое и без того становилось для него все теснее. А внутри ширилась и разрасталась та же самая проклятая пустота: «А какой смысл?» «Какая разница?» - все чаще ловил внутренний слух проклятые «вечные вопросы».

Лицедейство, наглость, пронырливость и изворотливость практически нищих бомжей и полубомжей, ухитряющихся выживать чуть ли не вместе с крысами, претили ему, хотя он давно научился изображать эмоции, которых вовсе не испытывал, даже если искренне хотел бы испытывать именно их. Да и энергии, физической и психической, это потребовало бы слишком много – давящая усталость, которую он все чаще начинал чувствовать с самого утра, перешла в хроническую форму.

И тогда ему окончательно все надоело. Нет, вульгарный суицид – это не для него, слишком пошло. Кроме того, он боялся боли. Но все оказалось гораздо проще. Трудно было, как в поговорке, только первые семь дней. Потом сосущая боль в желудке и голодные рези постепенно сошли на нет, а отупевший без питания мозг как-то вдруг перестал принимать панические сигналы организма. Образ же переливающегося изнутри шара из дымчатого хрусталя-раухтопаза становился в мозгу все ярче и отчетливее, вспыхивая иногда нестерпимым сиянием, обещающим скорое освобождение.

…И вот он лежит ничком, подвернув под себя правую руку, а левую безвольно бросив вдоль скелета. Лежит и слушает, как медленно, по каплям, вытекает из него жизнь. Он умирает. Нет, он не был ранен, не был и особенно болен физически. Он, наконец, убит, и осознаёт это. Убит собственной жизнью.

…Последняя судорога свела икроножные мышцы, пальцы ног и рук, губы сами собой сложились в ироническую улыбку.  Спи, дорогой.  Может быть, в следующий раз тебе повезет больше…

Марк Казимировский

13июля – 08 августа 2012 г.