Дневник старшеклассницы, дружившей с немцами в начале войны

Удивительные записи о танцах с врагами, ненависти к Сталину и тревожных снах 

Официальная советская история об опыте оккупации   умалчивала: мы знаем о нем благодаря воспоминаниям, письмам и дневникам. В августе 1941 года в Старую Руссу пришли немцы. Одна из жительниц города, школь­ница Маша Кузнецова, вела тем летом дневник. В начале 2000-х годов его чудом нашли на свалке в Санкт-Петербурге, а совсем недавно расшифро­вали волонтеры проекта «Прожито».

Начало войны

Марии Кузнецовой было 15 или 16 лет, она жила в Старой Руссе, готовилась к поступлению в институт и хотела стать инженером. Война нарушила эти планы. Как и многие ее современники, Маша начала вести дневник 22 июня 1941 года: известие о войне многие восприняли как вторжение истории в их жизнь и предвестие роковых потрясений.

Первые записи украшены вырезанными цветными картинками и рассказывают об отношениях автора дневника с подругами

Война дошла до Старой Руссы 5 июля 1941-го. Первые же немецкие бомбы повредили дом Кузнецовых. На следующий день они уехали к родственникам, жившим в деревне неподалеку. После нескольких переездов из деревни в де­рев­ню в конце лета семья решила вернуться в город, к тому моменту уже окку­пированный. Там Маша впервые увидела немецких солдат:

«Немцы оказались не такими, какими я их воображала: большинство из них были мо­лоды и красивы».

Вернувшись в почти полностью разрушенный город, Маша встретила свою школьную подругу Тосю Тихомирову. Тося общалась с немецкими военными: по вечерам они приходили к ней домой на танцы, с некоторыми у нее были романы. Тося также работала у немцев на кухне. 27 ноября Маша записала:

«Ох! Как бы я хотела быть на ее месте! Немцы, у которых она работает, просты и искренни. Особенно вы­де­ляется своей простотой и веселостью Август — военный врач. Тося, кажется, очень влюблена в него и при всех называет его „мой милый“».

Уже в декабре Маше удалось устроиться туда же. Ей нравились танцы и внима­ние военных, но она понимала, что это обще­ние небезопасно. 19 декабря она описала в дневнике эпизод с навязчивыми приставаниями немец­кого летчика. Встретив Машу на улице, он предложил проводить ее до дома, а потом попы­тался поцеловать:

«Вообще я очень удивляюсь этим дерзким выходкам со стороны нем­цев. Кажется, они слишком образованны, чтобы поступать так. Даже на работе — и там от них нет покоя. То за плечи, то за подбородок так и хва­тают. Противно даже смот­реть на эти безобразия. Мы, конечно, даем им решительный отпор со своей стороны, но что на самом деле мы из себя представляем? Какую силу? Мы сла­бые, беспомощные девушки».

Но уже через две недели Маша с нетерпением ждала новогодних танцев, на ко­то­рые должны были прийти молодые военные. Особенно сильное впечатле­ние произвел на нее 22-летний унтер-офицер Франц:

«Он особенно отличается ото всех остальных товарищей своей просто­той и искренностью. Его выходки часто детски, и вообще он довольно мило, как ребенок, улыбается… Но особен­но прекрасны у него усы и глаза, затянутые поволокой, они всегда смотрят в лицо, по-детски. Манеры у Франца совершенно иные, но он наивен… <…> Вообще Франц один из моих идеалов».

Отношения с Францем не успели сложиться: 8 января советские войска начали наступление на Руссу, и Маша вместе с семьей во второй раз уехала в деревню.

Сны

Эти события нашли отражение в снах Маши, которые она записывала в дневни­ке. Во сне она видела некоего Александра, брата-красноармейца Мишу, немец­кого солдата Вернера. Самая подробная запись сделана в ночь перед вто­рым отъездом из Руссы — Маше снилось неизбежное столкновение русских и нем­цев, которых она уже не воспринимала как анонимного врага:

«Всю ночь я никак не могла заснуть. В голову лезла какая-то чепуха. Я была рада и русским, но было скучно и по немцам. <…> Особенно я хотела увидеть Александра, хотя его и не знала. Я уже представляла себе его идущего во главе русского отряда. Но что он из себя пред­став­ляет? Я на это не могу ничем отве­тить. Я его ни разу не видела. Но моя фантазия все развивалась и развивалась: вот я подхожу к Алек­сандру как к близкому и родному мне человеку, и он берет меня с собой на войну. Вот я уже санитарка и работаю где-то далеко в лазарете. Я помогаю раненым русским бойцам. О, как я горда этим! Вдруг среди раненых вырастает фигура Франца. Он также тяжело ранен! Я изо всех сил стараюсь помочь ему, но в то же время при виде его чувствую что-то особенное, чего до сих пор никогда не чувствовала…»

«Прожито»

Уйти на войну санитаркой, чтобы спасать бойцов, — типичная героическая фор­­мула из советской официальной риторики.

Но Маша не могла дегумани­зировать противника: из праведной борьбы с бесчеловечным врагом война в ее сне превращалась в бессмысленное уничтожение живых людей. Маша одинаково относилась к немецким и советским солдатам. В марте 1942 года в деревенском доме, где жили Кузнецовы, остановились красноармейцы:

«Вот уже второй день у нас живут два красноармейца: вернее сказать, два 18-летних парнишки, обреченных судьбой на верную смерть. Один из них — Коля Березников, сержант, мне особенно понравился. Он дей­стви­тельно кра­сив. <…> Мне жаль его! Я вижу всю его беспомощность перед опасностью, тоску по родине — и от этого слезы наворачиваются на глазах».

Думая о войне, Маша в своем дневнике открыто осуждает власти, что нети­пично для дневника того времени:

«„Так тешьтесь вволю, подлые вожди, когда вам не стыдно идти войной против головы седой и старой, молодой и кра­сивой, как эта голова!“ — крикнула бы я сейчас Гитлеру и Сталину, ви­нов­никам тысяч убийств и всех страданий. <…> Когда я остаюсь одна, тоска до боли сжимает сердце, и я готова бежать отсюда без оглядки, бежать туда, где много людей, где вертится, клокочет, кричит и поет многоголосая жизнь. Бежать подальше из России, где кровь человека дешевле воды».

Красный карандаш

Последняя запись в дневнике сделана 29 марта 1942 года — в ней говорится об ожесточенных боях под Руссой. Вскоре Маша, судя по всему, привлекла внимание сотрудников контрразведки. Как свидетельствуют пометки в тетради, дневник был изъят при обыске, во время которого девушка подтвердила, что именно она автор записей.

 

 

1 / 2

«Прожито»

2 / 2

«Прожито»

 

Дневник испещрен красным карандашом: прочитав его, сотрудник НКВД под­черкнул или отметил вопросительным знаком сомнительные, с его точки зре­ния, места. Так, поверх страницы, где Маша описывает свои танцы с немцами, написано «Перевоспиталась у фрицев»; на полях, напротив рассуждения о том, что Россия превратилась в рабыню Германии, — «Сволочь». В конце тетради без даты записаны молитвы и заговоры.

P. S.

Нашим читателям удалось найти в книге «Жертвы политического террора в СССР. Книга памяти Новгородской области» упоминание о Марии Кузне­цовой 1925 года рождения, арестованной в 1942 году в деревне Каркачево. Вполне вероятно, что это и есть автор дневника, в таком случае Маша была осуждена на 7 лет лагерей.