Служанка Мельпомены. (рассказ)

Она сидела посреди квартиры на неудобном колченогом стуле, привыкая к мысли, что её обокрали. Только на неделю уехала, чтобы навести порядок у родителей на могилках… А тут… Вынесли всё сколько-нибудь ценное.

Стеллажи вдоль двух стен с любовно подобранными редкими книгами зияли огромными провалами. Два пятна в простенке между окнами напомнили, какими яркими раньше были обои. На месте этих пятен висели картины. Не Бог весть какие дорогие в материальном плане, но ценные тем, что дарил их один из бывших мальчиков её «театра», от неё получивший искру творчества.

Не побрезговали двумя новыми комплектами постельного белья: один она купила, понимая, что вот-вот два ветхих ее пододеяльника станут дырявыми. А второй комплект ей подарили на работе на день рождения по её же просьбе.

Исчезла шкатулка с тумбочки у дивана, где хранились дешёвенькие сережки, браслетики, брошки. Золотые сережки и золотое же колечко с малюсенькими изумрудами – подарок - она носила постоянно. Хоть это украсть не смогли…

Она не звонила в милицию, потому что понимала: это кто-то из своих.  Не хотелось знать, кто это сделал, кто из «артистов» так её «подвел»…

«Вот бы закрыть глаза и мгновенно умереть», - подумала она, а вслух произнесла:

- Господи, как они будут с этим жить? Долго и плохо жить? – собственный голос показался ей чужим и неестественным.

Она решительно встала, достала из шифоньера старенькие джинсы, майку, видавшую виды ветровку, джинсовую кепку. Приняв душ, переоделась в этот летний походный костюм и выскочила из дома.

Мост через бурную горную речку, за которую так нестерпимо хотелось попасть, был в другом районе города, но ей необходимо было сейчас двигаться: идти, размахивая руками, как подросток, громко кричать, чтобы криком выдавить ком, засевший в горле и мешавший дышать. В пунктирном ритме шагов всегда хорошо думалось, вспоминалось, сочинялось. Из-за хромоты от быстрой ходьбы начала болеть спина. Пришлось остановиться и перевести дух…

Идущий мимо парень показался знакомым. «Нет, померещилось. Ну очень похож на Ваню». Она помнила в деталях, как в ее театральную студию пришел Иван. Впрочем, она помнила каждого, потому что с каждым подолгу беседовала, вводила в дом, в каждого врастала душой. Ваня сразу стал своим, неистощимым на идеи энергетическим центром ее «театра».

Это Иван придумал после осенней премьеры посвящать новичков в «служители Мельпомены», с ритуалом выжигания имён «посвящённых» на пластмассовом треугольничке с последующим захоронением оного в «сейфе» (жестяной коробке) под камнем на пригорке за рекой. Ритуал проводился один раз в год, а если весной погода позволяла, то и два раза… Это было так романтично, так здорово. Разыгрывалось целое представление с чтением клятвы и примеркой белой театральной маски…

Ванька теперь режиссер детского театра где-то в Сибири. Адрес его на конвертах с письмами и поздравительными открытками лежал на работе в столе. Из бывших студийцев он продолжал дружить только с Леной, незаметной, скромной актрисой второго состава местного театра, но доброй и чуткой девочкой, какой она была и осталась…

«Вот интересно, почему общительный Ваня в кружке ни с кем особо не дружил?» - вдруг подумала она и всхлипнула. Этот всхлип подстегнул. Нужно только быстрее перейти мост, потому что за рекой, в рощице, уже можно было плакать…

На пригорке, за рощей, она подняла камень, вытащила из углубления жестяную коробку и тяжело привалилась к стоящему рядом дереву. Слёзы лились из глаз сами собой, лишая последних сил.

1.

Вероника Тихоновна, одинокая интеллигентная женщина неопределенного возраста, вела в единственном в их районе Дворце культуры кружок художественного чтения. В городе было много таких заводских клубов и дворцов культуры, но этот соседствовал с двумя большими школами, с которыми взаимовыгодно дружил.

По первому образованию Вероника Тихоновна была библиографом. Так уж получилось. В детстве, как большинство девчонок, мечтала стать актрисой. В библиотечном ее формуляре сплошь были записаны книги о театре, кино, мемуары актеров и режиссеров. Ночами снились аплодисменты, парики, зеркала, букеты цветов, афиши с вполне, как ей казалось, артистическим именем: Вероника Радова.

В школе ей совсем не давались точные науки. Зато сочинения оценивались только на отлично! И в художественной самодеятельности ей не было равных. Спеть, сплясать, прочесть стихотворение – она всё могла.

Надо же было в выпускном классе упасть на школьной лестнице и сломать правую ногу в двух местах. В провинциальной больнице смещения костей не заметили. В результате «Ника–артистка» превратилась в «Нику-хромоножку».

Под руинами собственной мечты Вероника совсем пала духом. Отец, рассудив, что пристроить дочь замуж будет проблематично, решил: он просто обязан дать ей высшее образование. Долго с женой обсуждали эту тему и вынесли приговор: быть Вероничке библиотекарем.

Девушке было всё равно, куда поступать. Её одинаково ничего не интересовало. Но городской драмтеатр в областном центре находился буквально в двух кварталах от института культуры, что в какой-то степени примирило её с информационно-библиотечным факультетом.

Почти всю стипендию тратила Вероника на театр. С пожилой актрисой, Амалией Борисовной Резвой, познакомилась во время практики в библиотеке, на абонементе. Обеим не хватало общения, а кроме того была Амалия Борисовна беспомощна и бесхозяйственна до крайности. (Она всегда жила с мамой, на которой висели все «практические вопросы жизни». Мама в восемьдесят девять лет однажды утром не проснулась, оставив свою шестидесятилетнюю «девочку» сиротой.)

Вероника вызвалась как-то помочь Амалии Борисовне донести тяжелые фолианты до дома, легко, между разговором, приготовила ужин, потом убрала небольшую, но изрядно запущенную квартиру. Через неделю Амалия Борисовна пришла к девушке посоветоваться, как подешевле сделать ремонт. И опять Вероника проводила пожилую актрису, приготовила ужин, а заодно сварила большую кастрюлю борща, чтобы хватило на неделю. С ремонтом решили так: Вероника договорится с мамой, и они, как делали это всегда дома, в четыре руки отремонтируют всё в три дня.

Надо ли говорить, что девушка стала для пожилой женщины человеком необходимым, а потому с первого сентября она поселилась в отремонтированной квартире, где вместо платы за жильё взяла на себя докучливые «практические вопросы жизни» Амалии Борисовны. Когда мама по телефону спрашивала, не тяжело ли ей быть нянькой у пожилой актрисы, она с улыбкой говорила: «Мама, я не могу быть «жрицей Мельпомены», зато роль служанки мне как раз по силам».

Когда пришло время Веронике получать диплом и забрезжила перспектива расставания, пожилая актриса придумала, как оставить девушку при себе: она вызвалась подготовить её для поступления в ГИТИС на театроведческий факультет и выхлопотала место лит сотрудника театра. Это было самое счастливое и самое мучительное время в жизни Ники. Она по-прежнему испытывала восторг от соприкосновения с великим искусством перевоплощения, но тоска по сцене иной раз так брала её за горло, что выть хотелось.

В театре её вначале воспринимали исключительно как «домработницу» Амалии Борисовны, а потому загружали самыми разными мелкими поручениями. Но было это ровно до выхода первого, опубликованного в местной газете, обзора репертуара театра. «У серой мышки весьма острые зубки, а возможно, это и не мышка вовсе, а щенок бультерьера», - резюмировал главный режиссер и пригласил Нику на обед в кафе, что находилось напротив их общего места работы. Они поговорили, понравились друг другу и заключили мировое соглашение. В следующие два года Ника создала целую галерею портретных очерков ведущих актёров театра, чем расположила их к себе раз и навсегда; нашла интересных молодых авторов, заинтересованных в сотрудничестве, что с восторгом восприняли молодые актёры; постепенно заметно для старожилов стало её влияние на худрука в вопросе выбора репертуара. Казалось, вот оно счастье!

Но в начале очередного кризиса первой сократили ставку литературного сотрудника. Хорошо, что к тому времени девушку уже знали в отделе культуры, а потому нашли ей место в клубе, да и местная газета по-прежнему ждала от Вероники театральных обзоров и статей о гастролёрах, портретных очерков местных художников, музыкантов и прочих деятелей «местной творческой интеллигенции».

Тогда вдвоем с Амалией Борисовной задумала Ника создать свой детский театр на базе клуба. Но пожилая актриса неожиданно умерла прямо на сцене, во время репетиции, успев, правда, за полгода до этого переписать квартиру на Верушку, как она звала свою молодою подругу, потому что других наследников просто не было.

И началась для Верушки, Вероники Тихоновны, одинокая самостоятельная жизнь.

2.

Набор в кружок «выразительного чтения», как официально назывался он в документах в первый год существования, Вероника Тихоновна сделала, бегая по школам и зазывая всех подряд.

На вводном занятии она сама очень выразительно прочла стихотворение в прозе И.С.Тургенева «Милостыня». Семиклассники и восьмиклассники смотрели на неё с недоумением, и половина из них на второе занятие не пришла. Тогда Вероника придумала устроить праздник осени. Принесла на занятия картон, цветную бумагу, ватман, краски. Предложила нарисовать или по шаблонам обвести и вырезать осенние листья. Поставила на старенький проигрыватель пластинку с музыкой Чайковского, чтобы создать нужную атмосферу. Фантазируя, как украсить большущую комнату для занятий, чем наполнить этот праздник, она рассуждала вслух и с радостью встречала каждую идею от своих юных помощников.

В общем творческом деле сразу стало понятно, кто есть кто. Лидеры рвались писать сценарий, чтобы сразу определить своё место на этом празднике. Две девочки оказались замечательными певуньями, они же обещали притащить одноклассника - баяниста. Буквально из воздуха родилась идея конкурса на лучшего знатока стихов и песен, где упоминается слово «Осень». Кто-то предложил собрать осенние листья и устроить соревнование на лучший венок из листьев за 15 минут, а самый красивый венок надеть на того, кто больше всех знает стихов и песен про осень…

Просидели до вечера. Первое общее дело помогло ребятам сдружиться…

Всё как-то само пошло-поехало. Слава о вечерах и литературных праздниках разнеслась по школам, но это была не совсем та популярность, о которой мечтала Вероника. А потому к Новому году она затеяла постановку первого спектакля по мотивам сказки «Снегурочка». Вот тогда Иван и появился…

Он пришел в дождливый, мрачный ноябрьский день, когда осень из последних сил боролась с наступающей зимой. Зашёл в ярко-освещённую просторную комнату, внимательно посмотрел на большие картонные коробки в углу, из которых торчали рулоны ватмана, старых разнообразных обоев, пакеты с кусками ткани и мишурой.

- Меня зовут Иваном, и я буду режиссёром, - с порога заявил он. – Умею всё: танцевать, играть на фоно и гитаре, петь, стихи читать. Через год заканчиваю ПТУ. Получу аттестат и профессию плотника. Отслужу в армии и поступлю в Щуку.

Выждав паузу после своего устного манифеста, повернулся к Веронике и с обезоруживающей улыбкой предложил:

- А давайте поставим «Ромео и Джульетту». Назовём на современный лад: «История Ромки и Юлии». Вместо декораций используем коробки. Каждая сторона – новая картинка, как в детских кубиках.

- Уж лучше тогда «Чайку», там авангард оформления будет абсолютно оправдан, - рассмеялась оторопевшая было от напора новенького Вероника.

- А можно, - легко согласился Иван. -  И нужны будут два деревянных табурета как символ симметричной примитивности человеческих взаимоотношений.

- Что ж, Иван, будем знакомы, меня зовут Вероникой Тихоновной.

- Вам не идёт и выговаривать долго. А фамилию можно узнать?

- Радова.

- Вам пойдёт имя Радоника, с ударением на второй слог.

- Вот когда поставишь свой первый спектакль, тогда и разрешу тебе так меня называть, а пока изволь, как все, Вероникой Тихоновной.

С этого момента все «кружковцы» за глаза называли её не иначе, как Радоникой. Все без малого …надцать лет…

Слёзы кончились.

Вероника открыла жестяную коробку, отыскала фиолетовый треугольник с именем «Иван». Подожгла найденной в этой же коробке зажигалкой и воткнула уголком между мелкими камешками. Треугольник горел ярко и быстро пока не превратился в тёмную кляксу на серых камнях.

На светло-зелёном треугольнике значилось имя «Леся». Вероника Тихоновна печально улыбнулась, вспомнив появление Олеси в её театре. Шёл сентябрьский набор. На улице ещё было довольно тепло и желающие записаться в кружки шли в клуб неохотно. В коридорах большого здания послевоенной постройки царила гулкая тишина, каждый шаг сопровождался эхом.

Неожиданный стук в дверь заставил Веронику вздрогнуть.  

– Войдите! -  вскрикнула она из-за своего стола, который как бы венчал перекладину большой буквы П, образованной обычными для любого класса ученическими столами. Это была своеобразная выгородка, обозначавшая сцену, т.к. на третий год существования кружок уже носил громкое имя театрального.

В приоткрывшуюся щель просунулась сначала крупная кудрявая голова, сверкнула тёмными глазищами, а потом распахнулась настежь дверь и в проёме появилась мощная фигура довольно крупной девочки.

- Тут в Мельпомены записывают? – громким зычным голосом спросила она.

- Не то чтобы сразу в Мельпомены, но в театральный кружок записывают здесь. Заходи, девочка, - заулыбалась Вероника, отмечая в пришедшей «грацию циркового силача», - проходи поближе, присаживайся. Как тебя зовут?

- Эля. Зовите только так, я на Нелю не откликаюсь.

- Хорошо. Я запомню, а меня…

- Как вас - я знаю, - перебила Эля.

- Замечательно, - несколько опешила от напора Вероника Тихоновна. – Прочти мне какое-нибудь стихотворение.

- Наизусть? А можно не школьное?

- Конечно, внешкольное даже лучше.

- Только я читать стоя буду. Мне сидя неудобно. У меня сидя голос не разворачивается, - громогласно объявила Эля, с грохотом отодвинула стул, встала на середину импровизированной сцены, поставив ноги на ширину плеч. Её высокие скулы, смуглая кожа, крупная крепкая фигура – всё говорило об азиатских корнях. Ну просто дочь какого-то хана времён Золотой орды.

- Асадов, - рявкнула Эля, - «Хулиган».

Звучало как обвинение. Вероника стиснула зубы, чтобы не засмеяться и тем самым не обидеть решительную девочку.

- Он был грозою нашего района,

Мальчишка из соседнего двора, - громко начала Эля угрожающим тоном.

Вероника Тихоновна почему-то не любила стихов Асадова, но Элю слушала внимательно, помечая в блокноте: «Эля – патриотическая, военная тематика».

Эля читала напористо, даже агрессивно: звук «р» громом раскатывался по комнате, каждое слово сопровождалось жестом, глаза метали молнии. Да, сидя это читать было нельзя. Это сидя даже слушать было трудно. К концу декламации в висках у Вероники стучало и желание закрыть ладонями уши стало почти непереносимым.

- Скажи, Эля, а почему ты выбрала именно это стихотворение? Что тебе в нём понравилось?

- Так это… Оно же про любовь. Вот.

- Понятно. Эля, я тебя пока записываю в группу чтецов. У тебя голос громкий, но есть некоторые особенности дикции, над которыми надо поработать. В спектаклях ты тоже будешь участвовать, но пока не в главных ролях. Согласна?

- Ага. А концерты вести?

- Это пожалуйста. Праздников в клубе бывает много, так что на роль ведущей вполне можешь претендовать, - с облегчением выдохнула Вероника.

- А можно я подружку приведу в кружок? Она стесняется, и стихотворение я ей не успела подобрать. Да, и ещё… читает она тихо, не выразительно, но я её подучу.

- Тихо – это хорошо, приводи подругу. Не надо специально для меня что-то разучивать…

- Тогда я её сейчас притащу, мы рядом тут живем! - последние слова Эля уже выкрикивала от двери, которой девочка сильно хлопнула. Дверь от удара приоткрылась, жалобно поскрипывая.

- Господи, и двери досталось, - только вздохнула Вероника Тихоновна, не подозревая, какой её ждёт подарок.

Буквально через двадцать минут дверь была откинута могучей дланью решительной Эльки. В раме дверного проёма подсвеченная из коридора лучами заходящего солнца возникла живая картина, на которой воинственная дочь хана Кончака тащила добытую в бою белокурую рабыню на заклание. «Кончаковна» подтащила несчастную поближе к столу Вероники и усадила на стул. Сине-серые глаза белокурой девчушки смотрели тревожно, прямые, до плеч волосы были спутаны ветром, угловатая фигурка в джинсах и сером свитерке замерла в напряжённой позе.

- Притащила, - провозгласила Эля, нависая над своей хрупкой добычей, и чувствительно толкнула худышку в плечо.

- Здравствуйте, - негромким чистым голосом произнесла девочка и вжала голову в плечи.

- Эля, я вас попрошу подежурить в коридоре, последите, чтобы нам никто не помешал, - попросила Вероника, которой стало жалко эту жертву преданной дружбы Эли.

- Я лучше здесь, - заупрямилась та.

- Нет, моя хорошая, у нас такое правило: собеседование только наедине. Ты ведь одна со мной разговаривала?

- Ну раз правило… Я того. Подежурю, - Эля вышла в коридор и плотно закрыла дверь.

- Деточка, как тебя зовут?

- Олеся.

- Прочтите мне, Олеся, какое-нибудь стихотворение наизусть.

- Можно Лермонтова?  «Парус»?

- Конечно можно!

- Сидя читать или лучше встать?

- Как тебе удобнее.

- Тогда сидя, - благодарно улыбнулась Олеся.

Девочка не читала стихотворение, она рассказывала о том, как парусу одиноко, как он наполняется силой в бурю, как умирает в штиль. О том, что покой, гораздо большее испытание, чем шторм. Олеся закончила, как и начала, глядя прямо в глаза Вероники, а та ничего не могла сказать, потому что боялась заплакать. Это была та самая магия, что заставляет сопереживать, сочувствовать, соучаствовать…

Тряхнув головой и закрыв глаза Вероника справилась с волнением:

- Олеся, а ты поёшь? У тебя голос такой грудной, мелодичный.

- Я люблю петь, - опять улыбнулась девчушка и затянула песню, любимую когда-то Амалией Борисовной. – То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит…

- То моё сердечко стонет, - поддержала вторым голосом Вероника.

Голоса тембрально были близки и зазвучали удивительно слаженно и стройно. Обе пели и получали удовольствие от самого процесса пения.

- Олеся, ты просто обязана ходить в нашу студию, театр – это твоё, поверь мне…

Она не стала актрисой. Выбрала профессию ветеринара, вышла замуж и уехала с мужем поднимать фермерское хозяйство.

Вероника опять заплакала, словно Олеся предала её мечту, разом перечеркнув три года работы в студии, а всё потому, что по мнению родителей «театр – это бесперспективно»…

Сгорел и этот треугольник. А следом малиновый, Элькин. Напористая, властная, она закончила педагогический и занялась политической карьерой, потому что натура требовала бесконечных боевых действий и ораторских выступлений.

Начало темнеть. Пестрая клякса от расплавленных пластмассок становилась всё больше. Вот сгорел треугольник балагура и «дамского угодника» Федьки, который стал военным журналистом, Серёжки, худенького большеротого мальчишки, который замечательно изображал животных, а стал художником. Долго не хотел зажигаться прозрачный треугольник Нади, пугавшей своей безапелляционностью в вопросах морали. Как она доказывала во время обсуждения спектакля, что Катерина из «Грозы» Островского должна была быть наказана за измену мужу, пусть даже муж вовсе не стоил любви. Она не желала признавать Катерину «лучом света» и сочувствовать загубленной душе.

Чёрный треугольник, на котором Вероника еле разобрала буквы, принадлежал Маше. Маше, которая не хотела быть актрисой.

Она буквально влетела в комнату театрального кружка, словно занесённая порывом ветра.

- Я Маша, артисткой быть не хочу, но про театр мне интересно. Мне всё интересно, поэтому я пойду на журналиста учиться.

- А я Вероника Тихоновна. Это хорошо, что ты определилась с будущей профессией, но есть ведь радио- и тележурналисты. Хорошо поставленная дикция, правильная речь тебе здорово могут пригодиться.  Так что ты попала по нужному адресу. Прочти мне наизусть стихотворение, которое тебе нравится.

Маша с удивительной природной грацией встала, расправила плечи и бойко отбарабанила «Письмо матери» Сергея Есенина. Ей впору было участвовать в соревновании на скоростное чтение текстов.

- Маша, ты говоришь в нормальном темпе, а почему стихи в твоём исполнении напоминают торопливую барабанную дробь?

- Ой, меня все ругают, что очень быстро читаю, но мысли у меня бегут ещё быстрее, язык их едва догоняет.

- А ты, прежде чем говорить, представь то, что называешь или описываешь. Сначала увидела – потом сказала. Попробуешь ещё раз?

Маша стала самым исполнительным актёром студии. Более того, отправившись поступать в Питерский университет «на журналиста», окончила факультет «сценического мастерства», а была приглашена на работу в один из театров чуть ли не на втором курсе.

Судя по последнему телефонному разговору (Маша поздравляла «дорогую Радонику» с днём рождения), профессия актрисы больше не устраивала, стала тесной, и несостоявшаяся журналистка решила поступать «на режиссуру».

Стало совсем темно. Вероника зажигала один треугольник от другого, то улыбаясь, то опять плача и вспоминая, вспоминая, вспоминая.

Она не заметила, как задремала, и проснулась только от августовского предутреннего ветерка, когда влажная от росы ветровка, стала холодной и жёсткой.

Всё тело затекло, так что путь до моста показался ей мучительным. По телефону она вызвала такси и быстро оказалась дома.

Ужасно хотелось есть. Не заходя в комнату, Ника прошла на кухню. Тушёнку, ясное дело, воришки забрали. Нашли и начатую бутылку коньяка, которую в этом доме издавна употребляли исключительно с кофе или крепким чаем как средство от простуды.

Пачку чая, макароны и пару банок кильки в томате ей всё же оставили. Приготовив себе чудовищное блюдо из макарон и кильки, Вероника неожиданно для себя самой с аппетитом поела, выпила большую кружку свежезаваренного зелёного чая… и поняла, что жизнь продолжается.

3.

За одну неделю, она уволилась «в связи с переездом на новое место жительства» и устроилась в библиотеку при клубе в родной деревне (хорошо, что не успела продать крепкий родительский дом). Городскую квартиру сдала молодой актерской семье. Плату назначила мизерную, но взяла с ребят слово аккуратно платить коммуналку и навещать могилку Амалии, которую сама продолжала по праздникам убирать и «обихаживать», как говорили в деревне, на эти «квартирные» деньги. Про себя решила, что если родится в этой актёрской семье ребёнок, напишет дарственную. Нельзя было, как ей казалось, продавать то, что досталось в подарок.

Первое время её тревожили звонками из газет, с которыми она сотрудничала, но скоро и эта связь с прошлым оборвалась. Пытался с ней поговорить по телефону Иван, потом Маша, потом Лена… Она отвечала всем одинаково, что Радоника с её театром умерла, и выключала телефон.

Когда в библиотеку заглядывали юные создания и спрашивали, что нужно читать, чтобы поступить учиться на артистку, она грустно улыбалась и советовала роман Сомерсета Моэма «Театр».

Первое время в деревне гуляла по дворам сплетня, что убежала Ника-хромоножка из города от несчастной любви. «Кому в городе нужна калека?!» - не то жалея, не то осуждая, судачили на завалинках. Все понимали, что и в деревне шансов на замужество у такой «изрядно перезревшей невесты» не было. В конце концов приветливой и какой-то всегда уж очень спокойной Веронике даже стали сочувствовать и присматривать для неё в округе достойного непьющего вдовца.

А она долгими одинокими вечерами садилась к компьютеру с приблудившейся кошкой Муркой на коленях и смотрела старые театральные постановки, которые давно знала наизусть. Когда становилось совсем плохо, она пела, раскачиваясь в такт и поглаживая подпевавшую пушистую подружку:

То не ветер ветку клонит,

Ни дубравушка шумит,

То моё сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит.