Комиссар Брестской крепости

Он стал первым, кто спросонья в первые часы войны смог организовать отчаянную и упорную оборону Брестской крепости.

Он не был командиром, но вдохновил своим примером всех солдат.

Через неделю крепость все-таки пала.

Ефима Фомина расстреляли первым как «комиссара и еврея».

«Миром и счастьем веяло в этот чудесный вечер.

Крепость отдыхала», – вспоминал один из участников обороны Брестской крепости вечер 21 июня 1941 года.

Утро следующего дня отобразил в своей книге пастор немецкой 45-й пехотной дивизии:

«Ровно в 3.15 начался ураган и пронесся над нашими головами с такой силой, какую мы ни разу не испытывали ни до этого, ни во всем последующем ходе войны.

Этот гигантский концентрированный огневой вал буквально привел в содрогание землю. Над цитаделью, как грибы, вырастали густые черные фонтаны земли и дыма.

Так как в этот момент нельзя было заметить ответного огня противника, мы считали, что в цитадели всё превращено в груду развалин.

Сразу же за последним артиллерийским залпом пехота начала переправляться через реку Буг и, используя эффект внезапности, попыталась быстрым и энергичным броском захватить крепость сходу.

Тут-то сразу и обнаружилось горькое разочарование…

Русские были подняты нашим огнём прямо с постели: это было видно по тому, что первые пленные были в нижнем белье.

Однако они удивительно быстро оправились, сформировались в боевые группы позади наших прорвавшихся рот и начали организовывать отчаянную и упорную оборону».

Разбуженный обстрелом, он выбежал из кабинета, где буквально дневал и ночевал, постоянно находясь на рабочем месте. Через считанные секунды кабинет разнесет в щепки зажигательным снарядом. Но в это время он уже несся по лестнице вниз – в штаб полка, расположенный в подвале.

Спустившись, держа обмундирование под мышкой, он увидел таких же, как и он, полураздетых и опасливо вслушивавшихся в раздававшиеся со всех сторон звуки взрывов людей.

Молча и непонимающе они смотрели друг на друга, словно ожидая объяснений происходящего и ответа на вопрос, который никто не задавал, но который читался у всех в глазах: «Неужели война?»

В растерянности находился и он, судорожно застегивая на себе гимнастерку. Но надев ее и увидев взгляды людей, обращенные к нему с надеждой как к старшему офицеру, комиссар Ефим Фомин спокойным и твердым голосом отдал свое первое указание, выведя людей из оцепенения.

Подвиг этих людей, оборонявших Брестскую крепость, стал легендой, он воодушевил многих в последующие годы войны. И среди тех, кто первым подал пример стойкости и самоотверженности, был Ефим Моисеевич Фомин.

Хотя до момента разрыва первых вражеских снарядов тем утром у Ефима Фомина толком даже не было и боевого опыта за плечами, но именно он оказался, как отмечалось во многих, даже советских энциклопедиях, не раз замалчивавших вклад евреев в годы войны, «душой и сердцем защитников».

Ефим Фомин родился в январе 1909 года в селе Колышки Лиозненского района Витебской области в бедной еврейской семье, отец которой трудился кузнецом, а мать швеей.

Родители умерли рано, и какое-то время находившись на попечении родственников, мальчик принял самостоятельное решение уйти в детский дом.

Начав работать с 12 лет, со временем он вступил в комсомол, затем в ряды ВКП(б), а в 1932 году по партийной мобилизации ушел в Красную армию.

За благодарностями по службе следовали и должности: комсомольский работник, политрук роты, инструктор политотдела стрелковой дивизии, военный комиссар стрелкового полка.

Но в 41-м на основании несправедливого обвинения, снятого потом в 1957 году, полковой комиссар Фомин Ефим Моисеевич был понижен в должности и переведен на должность заместителя командира 84-го стрелкового полка 6-й стрелковой дивизии по политчасти.

Так за три месяца до начала войны Ефим Моисеевич и оказался в Бресте.

«Ниже среднего роста, плотный, свежевыбритый, румяный, он с первых дней своим вниманием к каждой мелочи, к самому незначительному недостатку, своей отзывчивостью и простотой приобрел доброе имя красноармейской среды – “отец”», – вспоминал в своем письме о командире бывший однополчанин.

В Брестской крепости он жил один, ведь помотавшись до этого по гарнизонам, еще не успел перевезти на новое место службы сына и супругу.

Они остались в одном из городков Латвии.

Понимая опасность положения на границе, где было уже очевидным чрезмерное скопление немецких войск, он, позвонив жене, услышал от нее, что семьи других офицеров отправляются вглубь страны.

«Делай то, что будут делать все, – как можно глубже вдавливая эмоции в себя, чтобы не посеять панику, сказал он ей.

– А я скоро приеду и заберу вас».

Вечером 21 июня он уехал на вокзал, чтобы отправиться за ними, но возвратился в полк, сетуя на странность того, что билетов нет – все они раскуплены.

К счастью, его семью эвакуировали. Он же уже вечером следующего дня, организовав и возглавив оборону силами оставшихся после жуткой атаки подразделений, передавал в открытый эфир:

«Я крепость, ведем бой, потери незначительные, ждем указаний…»

Столь «бодрая» радиопередача была адресована тут же перехватившему ее врагу, который уже проник во двор казарм цитадели – оплот ее внутреннего укрепления.

Вековая крепость, опоясанная рвами, заполненными водой из Буга и Мухавца, строения, прикрывавшие казармы, мосты – все это было уже подконтрольно немецким войскам.

Ничего удивительного, учитывая, что воинские части двух дивизий, дислоцирующихся в крепости, включая артиллерийские и танковые, были выведены из крепости в летние лагеря.

На пути немцев встали лишь дежурные подразделения полков, противостоявшие, как известно, по сути, трем полноценным немецким дивизиям.

Подробности первых часов обороны известны, как и количество жертв среди тех, кто, даже не проснувшись, погиб под развалинами.

Из тех же, кто выжил и прорвался в казармы, сформировали сводную группу, возглавил которую капитан Зубачев.

Его заместителем стал комиссар Фомин, и он тут же предложил первый приказ, появившийся 24 июня – «О создании единого руководства и организованного боевого действия для дальнейшей борьбы с противником...».

По этому приказу, обнаруженному в его планшетке, а также по другим документам и показаниям оставшихся в живых позже и восстановят события тех дней.

Преклонения заслуживают уже сама воля и выдержка, проявленные оборонявшимися под натиском врага.

По воспоминаниям выживших, передавалась эта воля всем во многом именно от Фомина:

«Если слезы бессильного гнева, отчаяния и жалости к гибнущим товарищам выступали у него на глазах, то это было только в темноте ночи, когда никто не мог видеть его лица. Люди неизменно видели его суровым, но спокойным и глубоко уверенным в успешном исходе этой трудной борьбы».

Его все время видели там, где было опасней всего. Он водил солдат в атаки, подбадривал раненых и заботился о них. Когда его ранило самого и фельдшер ринулся к нему, вошедшему в комнату медчасти, Фомин отстранил его, сказав:

«Сначала их», – и показал на раненных солдат, а сам присел в сторонке, ожидая своей очереди.

Принесенные ему разведчиками продовольственные запасы он неизменно приказывал отдать детям и женщинам. Точно так же, как и отказался от первого стакана воды, который собирали в вырытой ямке колодца по часу.

Он отдал его раненым, хотя сам к тому времени был уже с растрескавшимися от жары губами, без росинки воды после двухдневной осады.

Положение ухудшалось с каждым днем и часом. Фашисты несколько раз на дню предлагали гарнизону сдаться. Но белого флага они так и не увидели.

При планировании штурма они отводили на захват цитадели восемь часов. Крепость не сдавалась более недели. Во время одного из штурмов немцы захватили группу солдат, среди которых был и тяжело раненный комиссар Фомин.

Он был расстрелян 30 июня у Холмских ворот.

По утверждению части выживших, на Фомина как комиссара и еврея активно указывал фашистам один из тех, «кто выбрасывал белый флаг уже в первые минуты атаки».

На какое отношение фашистов он рассчитывал – неизвестно, но он явно просчитался.

Фашисты оставили его вместе со всеми в бараке для пленных, ночь в котором стала последней в его жизни.

Большую часть этих сведений по крупицам, архивам и воспоминаниям однополчан собирал сын Ефима Фомина.

Люди, отвечавшие на его письма, рассказывали об отце на десятках страниц, при том что знали его всего несколько дней, а кто-то и вовсе несколько часов.

А некоторые еще и извинялись, что не смогли рассказать большего, так как «воспоминания пережитого все еще встают перед глазами, волнующие, страшные».

Одно из первых ответных писем начиналось так:

«Если Вы сын Ефима Моисеевича Фомина, прошу Вас, перед чтением письма моего встаньте. Пусть светлой памятью в Вашем сердце встанет образ честного воина, мужественного защитника земли русской, героя Отечественной войны с черными силами врага, бесстрашного руководителя героической обороны крепости Брест-Литовск в июне 1941 года...»