Билет в самолет

ОДЕССКИЕ ЗАРИСОВКИ

В Одессу я влюбился сразу, как только первый раз её увидел, когда приехал поступать в специальную оперативную школу милиции, которая тогда располагалась на улице Карла Либкнехта. Пока изучал азы оперативной работы органов внутренних дел СССР, продолжал всё больше влюбляться в этот необыкновенно красивый южный город, расположенный у самого Чёрного моря.

Невозможно не полюбить необыкновенной архитектурной постройки массивные здания, красивейшие скверы, парки, разнообразные памятники, и вообще всё то, что вобрал в себя этот весёлый, колоритный, никогда не унывающий город. Сколько бы ни ходил по центральным улицам, они никогда не могли мне наскучить.

Не менее знамениты окраины Одессы, такие как Молдаванка и Пересыпь. Здесь проживает особый одесский народ, у которого чувство юмора переваливает через край. Нельзя было представить одессита, который не мог бы вас позабавить своими шутками, прибаутками и добрыми умными анекдотами. Им, одесситам, ничего не стоило разыграть любого, когда появлялся удобный случай. Мне особенно нравился одесский говор. Так больше не разговаривают нигде, где проживает русскоязычное население. Они были мастерами весёлых выдумок и розыгрышей.

Один приезжий останавливает одессита, несущего тяжеленный чемодан. Спрашивает: «покажите, как пройти на Дерибасовскую». Одессит просит спрашивающего подержать чемодан. Когда тот берёт чемодан, одессит долго думает, закатывая глаза и быстро шевеля губами, а потом разводит руками и говорит: «а чёрт его знает!» Он кланяется и от всего сердца благодарит ошарашенного прохожего за то, что тот дал возможность ему отдохнуть, подержав чемодан, который ему едва не оторвал последние в жизни две руки. Прохожий готов уже уйти, но благодарный одессит не даёт ему это сделать, перегородив дорогу неподъёмным чемоданом.

Как же одесситу хочется поговорить и пристыдить приезжего за то, что тот не понял, что давно стоит на самой красивой улице в мире, на Дерибасовской! Одессит подходит вплотную к посрамлённому прохожему, и, дыша на него фаршированной рыбой, хорошо сдобренной чесноком, ласково говорит, что он не в обиде на такого странного человека, так как он сразу понял, что тот не землянин, а прилетел с Марса, где нет такой улицы, как Дерибасовская, которую знают все на земле.

Наконец «марсианин» уходит, с трудом вырвавшись от одессита, продолжавшего стоять над своим чемоданом и глубоко задумавшись над тем, что с ним дальше делать. Видимо, разрабатывает план, как на кого-нибудь хитроумно переложить эту ношу до самого дома, где жена по его просьбе снова готовит фаршированную рыбу. А по-настоящему фаршировать рыбу могут только одесситки. Вкуснятина необыкновенная!

Особенно я любил прислушиваться к разговору пассажиров трамвая. Что там только не услышишь за долгий путь от Куликова поля, центра города, до 16-й станции Большого Фонтана, или до Дальних Мельниц, где проживали родственники жены, в том числе её родная сестра с мужем, с которым мы вместе окончили оперативную школу милиции и юрфак университета.

Я уехал в свой любимый город, а он остался в Одессе. В трамвае любого маршрута может идти шумный и горячий спор о ценах на знаменитом Привозе, о том сколько стоит на нём настоящая кефаль, и сколько бы она могла стоить в той же беспардонной Америке. Некоторые доказывали, что американцы из советского фильма «Два бойца» хорошо знают о Косте, приводившего к берегу шаланды полные кефали. Конечно же, обязательно найдётся пассажир, который как-раз сейчас на трамвае возвращается домой из далёкой Америки.

Он точно называет стоимость одного килограмма кефали в этой чумавной стране. Молниеносно переводит доллары в рубли. Получается неимоверно высокая цена, услышав которую абсолютно все пассажиры от пацанвы до престарелых добродушных старых евреев-аборигенов вступают в общий разговор. Все начинают подсчитывать, какой можно получить навар, если большой пароход забить кефалью и отправить его америкосам для умелой реализации с помощью живущих там своих людей, бывших одесситов.

Кстати, говорят, что первые подпольные цеховики появились именно в Одессе, изготовлявшие самые модные одежду и обувь почти-что всех стран мира. Чтобы не попасть за решётку, многие из них успели удрать в Америку. В трамвае продолжается шумный подсчёт прибыли от продажи кефали. При этом никто не обращает внимания на то, что у «возвращающегося» из Америки бодренького мужичка, попахивающего не виски, а местного производства самогоном, в руках не добротный импортный чемодан, а сетка, набитая картошкой, поверх которой лежит тушка курицы - одно из любимейших лакомств одесситов.

И только на конечной остановке разговор прекращается. Все пассажиры шустро выскакивают из объединившего их трамвая и недовольные тем, что так и не успели отправить в Америку пароход с кефалью, расходятся по своим делам, на прощанье пожелав друг другу крепкого, как у памятника Дюка, здоровья. А почему, если спросите вы? Вам ответят: «Так Дюк-таки никогда даже не кашлял!» Его памятник стоит у начала Потёмкинской лестницы, ещё одной одесской знаменитости.

Можно представить, какие нужно иметь одесситу-вагоновожатому трамвая мужество и терпение, чтобы целый день, слушая запальчивые речи своих дорогих земляков, суметь удержаться, и не дополнить их каким-нибудь своим таким искромётным изречением, отчего в вагоне начинает раздаваться хохот, заставляющий прохожих останавливаться и с интересом наблюдать за проходящим мимо трамваем, жалея и ругая себя за то, что решив сэкономить, не сел в весёлый трамвай, а поплёлся пешком, лишив себя явного удовольствия, к тому же бесплатного.

Многие вагоновожатые за свой счёт в трамвае установили громкоговорящую связь, с помощью которой им можно легко общаться с пассажирами, без умолку рассказывая о том, что по ходу движения трамвая находится слева, что находится справа, и какие красоты ждут впереди. Экскурсовод-вагоновожатый уверен, что в трамвае могут находиться гости Одессы, которые хорошо не знают город и его достопримечательности. Поэтому с его стороны, как утверждает он, было бы громадным упущением лишний раз не похвастаться красавцем городом.

Иногда вагоновожатый, увидев какую-нибудь задумчиво стоящую симпатичную женщину, обращается непосредственно к ней через микрофон примерно, так: «Мадам с лицом, красивее лица моей любимой жены Розочки, зачем вы упёрлись прямо взглядом в дверь несчастного вам трамвая. Такое впечатление создали в атмосфере, что вы хотите срочно вИпрыгнуть на асфальт, чтобы там найти своё счастье. Так я вам его дам. На остановке я вам открою дверь и вы будете вся в счастье. Только не забудьте заплатить за проезд, и мне за это оставить пару своих голливудских улыбок. Вы спросите: зачем две, если я один? Я, как порядочный еврей, через себя скажу прямо: одну улыбку я за долги отдам другу Мони. Он собирает улыбки. Вы представьте, что их у него уже наполовину полный чемодан, который ему достался от прабабушки Двойры, тайной любовницы Одесского градоначальника».

Женщина в ответ широко улыбается и начинает поправлять мощную грудь, которая в любой момент может выскользнуть из глубокого декольте. Когда трамвай останавливается, одесситка, умело работая роскошными бёдрами, подходит к разговорчивому вагоновожатому, наклоняется над ним, отчего одна грудь тут же выскакивает из платьевого плена на свободу, и её хозяйка смачно целует в обе щеки счастливца. Один поцелуй она просит передать Мони, и чтобы он его положил в другой чемодан отдельно от улыбок. Она спокойно на место водворяет свою проказницу грудь и с гордо поднятой головой победительницы бодро выскакивает из трамвая, несмотря на свою прилично раздавшуюся комплекцию. Все довольны от увиденной живой красочной картинки.

Когда я приезжал во время отпуска в Одессу, целыми днями с воспоминаниями бродил по её широким улицам. Находившись по городу, обязательно заглядывал к своему другу-свояку в Главное управление милиции, где он работал старшим оперативником ОБХСС. Там я мог передохнуть от долгой ходьбы и выпить чашку хорошего кофе. Так как часто бывал у друга, то знал всех сотрудников отдела, а они меня. Я знал, что в отделе собрались весёлые неунывающие ребята, которые порой свои тяжёлые рабочие дни всеми способами скрашивали разного рода хохмами и розыгрышами. Интересным было то, что инициатором создания такой дружеской атмосферы был сам начальник отдела Семён с неиссякаемой энергией на разного рода выдумки, результаты которых становились вскоре достоянием всего личного состава городского управления.

Правда, из-за них частенько Семёну доставалось на орехи от начальника Главка, носившего генеральские погоны.

Как-то я и несколько сотрудников пили в кабинете Семёна кофе. За прошедший месяц итоги работы в отделе были неплохими, поэтому в начале месяца можно было расслабиться и потрепаться на любые темы, перемешивая пустой трёп анекдотами. Неожиданно позвонил генерал и дал задание Семёну съездить в авиа кассы за билетом до Москвы на следующий день, на ночной рейс. Деньги отдаст, когда Семён привезёт билет. «Билет будет!» - четко ответил Семён и положил трубку.

Он тут же позвонил своей знакомой некой Светочке, работавшей в кассе по продаже авиабилетов, и сказал, что скоро подъедет молодой сотрудник, которому должна будет продать билет, объяснив ему, что была снята последняя бронь, оставленная для обкома партии. Затем, когда он с ней будет снова разговаривать, она не должна ничему удивляться, только молча слушать. Светочка, видимо, хорошо знала Семёна, потому заверила, что будет его заказ выполнен, как в лучших ресторанах Парижа, где клиент с официантом расплачивается поцелуем.

Семён согласился с такой сделкой, и тут же по телефону вызвал к себе самого молодого сотрудника отдела Моню. Семён дал Моне деньги и сказал, чтобы в кассе №5 купил билет генералу в Москву на самолёт, на завтра, на вечерний рейс. Надо сказать, что Моня был очень старательным молодым сотрудником. По работе к нему не было никаких претензий. Только он был немного задумчиво-рассеянным и очень доверчивым, в связи с чем часто становился объектом шуток и розыгрышей. Мы почувствовали, что Семён что-то опять затеял.

Так как касса располагалась недалеко от Главка, то Моня вскоре возвратился, отдав билет Семёну, сказав, что это была последняя обкомовская бронь на данный рейс. Тот внимательно осмотрел билет, а потом спросил у Мони, знает ли он, что обозначает большая буква А, стоящая возле номера места в самолёте. Когда тот ответил отрицательно, Семён с горечью сказал, что это означает стоячее место в самолёте. "Представляешь, самый мой любимый подчинённый Монечка, такую картину: летит самолёт, в котором сидят граждане и, может быть, даже расхитители социалистического имущества, а наш любимый и всеми уважаемый генерал, как чучело-придурок, будет стоять посреди самолёта, поблескивая золотыми погонами !"- гремел Семён, нервно расхаживая по кабинету.

Мы только успевали поворачивать голову за не находящим себе места Семёном. Моня стоял, едва держась на ногах. Семён приказал Моне набрать номер кассы. Когда на звонок ответила кассирша Светочка, Моня передал трубку Семёну. Тот ругал Светочку на чём свет стоит, потом долго выслушивал её и, наконец, ласково поблагодарив, положил трубку. «Ну, всё хорошо! Мы спасены! Светочка договориться со стюардессами, которые разрешат генералу взять с собой большой чемодан и пронести в салон самолёта. При полёте будет на нём сидеть. Вместо чемодана может взять небольшой складной стульчик, с которым генерал обычно ездит на рыбалку».

«Моня, - обратился ласково к нему Семён, - отнеси билет генералу и обязательно всё расскажи, а то он может не взять с собой чемодан или стульчик, и тогда по твоей вине ему придётся стоять весь полёт. Возвратиться в Одессу, поотрывает нам головы. Тебе, Моня не страшно умереть от рук бравого генерала, так как ты ничего, как холостяк, не теряешь, а у меня останется вдовой жена и двое сирот детей. Держись, Моня и всё будет нормально. Только ты прямо с порога, отдавая билет, всё выпали генералу, не давая слова ему сказать, пока всё ни расскажешь. Не забывай, что ты боевой и бесстрашный офицер милиции. Давай, с Богом!» - напутствовал Семён побледневшего Моню, который с трудом удержал билет в явно трясущихся руках. На полусогнутых ногах Моня покинул кабинет.

Мы стали ждать его возвращения. Вскоре услышали, как кто-то, отыскивая ручку, царапается в дверь, которая наконец открылась, и Моня буквально вполз в кабинет, так как его коленки непроизвольно всё время предательски сгибались. Лицо Мони невозможно было узнать. Оно стало неестественно белым, жалко перекосившись. Наступила гробовая тишина. И тут мы услышали хриплый шёпот, исходивший от Мони. Он поведал, что всё сказал генералу, у которого от услышанного сначала вылезли глаза из орбит, потом он побагровел, и ударив двумя кулаками по столу, с матом выгнал его из кабинета, приказав немедленно направить к нему Семёна.

После этого Моня, обессиленный, рухнул на стул. Семён налил ему стакан воды, по-отцовски потрепал по голове, и с мучительным вздохом посетовал на то, что подчинённые вечно что-то натворят, а отдуваться приходится ему. Он предположил, что Моня сказал генералу про чемодан, а про любимый стульчик забыл. Моня сразу же оживился, и даже обиделся на начальника, сказав, что у него хорошая память, что он окончил юрфак университета с красным дипломом, что сначала сказал именно о стульчике, и только потом про чемодан. Наигранно шаркая ногами, Семён вышел из кабинета.

Вернулся он не скоро. Мы уже стали предполагать, что генерал прямо в кабинете содрал погоны с Семёна, и тот уже влился в армию одесских бомжей. Но тут с треском раскрылась входная дверь, и перед нами предстал с широкой улыбкой Семён. Неожиданно заявил, что уже конец рабочего дня и потому можно спокойно в знаменитом пивбаре «Гамбринус» справить поминки, после чего сделал длительную паузу, во время которой у всех отвисли челюсти и пооткрывались рты. «Да не волнуйтесь! Потеря касается лично меня. Я сегодня похоронил деньги, которые потратил на билет для доброго генерала. Он забыл мне их вернуть, но не забыл объявить устный выговор. Я согласился на такую сделку, и не стал напоминать про эти несчастные копейки».

Мы до глубокой ночи сидели в шумном и всегда многолюдном баре. О чём только не говорили. Постоянно раздавался наш дружный хохот, который слышали не только посетители пивбара, но и те, кто в это время проходил мимо, и потому посчитал своим долгом немедленно в его заглянуть, чтобы знать что там происходит без его участия. Семён подозвал хозяина-бармена и сказал, что он стал хуже самого жадного одесского биндюжника, так как потихоньку превращается в жалкого жлоба.

Отлично видит, как мы своим присутствием крутим рекламу его заведению, а он делает вид, что к нему деньги в карман текут рекой без нашей помощи. Расторопный бармен всё понял, и через пару минут на столе появились бокалы, наполненные янтарным пивом с гигантской шапкой из белой пузырчатой пушистой пены. По стенкам бокалов с холодным пивом весело сбегали капельки росы. Рядом с запотевшими бокалами стояло громадное блюдо с отварными красными раками, которые выпучив чёрные бусинки-глазки, равнодушно ждали своей печальной участи. Прежде чем начать пить пиво, я почему-то сначала сдул пену, чего раньше никогда не делал. Семён тут же мне сделал замечание, сказав что я себя веду, как чопорная английская королева на званом обеде.

«Надо сначала, - поучал меня Семён,- поцеловать пиво так, чтобы у тебя над губой появились белые усы из пены, и только потом начать наслаждаться чудо-напитком». Было весело и уютно. В такие моменты очень трудно заставить себя подняться и покинуть гостеприимный старинный бар, размещённый в глубоком полутёмном погребе между Преображенской и Дерибасовской, знаменитыми улицами.

Я описал только несколько картинок из жизни Одессы, которые мне запомнились, как весёлые и счастливые дни моей молодости, проведённой в тихой, спокойной, благополучной и всегда весёлой Одессы. Никто тогда не мог представить, что пройдёт какое-то время и власть на Украине путём переворота захватят ярые нацисты, что по улицам Одессы с факелами в руках по ночам, наводя страх и ужас на одесситов, будут маршировать фашистские украинские молодчики. Они потом в Доме профсоюзов заживо сожгут несколько десятков жизнерадостных одесситов. С бандеровскими флагами будут собираться возле памятника Дюку, разрывая ночную тишину зловещими гортанными криками.

Одесса, в которой живёт много евреев, сейчас не смеётся. Она затаилась. Не хочется верить, что это происходит с моей любимой Одессой. Господи! Помоги одесситам выстоять против украинской коричневой чумы, чтобы им не пришлось пережить новые погромы, которые когда-то пережили.

Не может быть, чтобы одесситов покинула радость жизни. А «дух силён радостью», - сказал римский поэт и философ Лукреций (ок. 99-55 до н.э.)