Почему свобода победит

http://ruh666.livejournal.com/199130.html

Мы рассмотрели элементы либертарианского мировоззрения, то, как в его рамках трактуются основные современные проблемы, кратко описали общественные группы, которые это мировоззрение может привлечь, и условия, при которых это может произойти, а теперь должны оценить перспективы свободы. В частности, нужно рассмотреть наше твердое и продолжающее крепнуть убеждение в том, что либертарианство восторжествует не только в отдаленной перспективе, но что его победы следует ждать в самом недалеком будущем. Я убежден, что темная ночь тирании заканчивается и недалека уже новая заря свободы.

Многие либертарианцы крайне пессимистичны в вопросе о перспективах свободы. Если задуматься о росте этатизма в XX веке и закате классического либерализма, представление о чем мы дали в вводной главе, жертвой пессимистического прогноза оказаться легко. Пессимизм может стать еще безысходнее, если вспомнить историю человечества и мрачные летописи известных нам цивилизаций, полных деспотизма, тирании и эксплуатации. Можно было бы простить нам мысль, что подъем классического либерализма на Западе в период с XVII по XIX век был одним из редчайших проявлений славы и доблести в мрачных анналах прошлых и будущих веков. Но мыслить так было бы уступкой тому, что марксисты именуют импрессионизмом, – мы остались бы на поверхности исторических событий, не делая попытки глубже проанализировать действие причинно‑следственных связей.

Аргумент в пользу оптимизма можно найти в серии своего рода концентрических кругов, начиная с самых широких и долгосрочных соображений и кончая самыми краткосрочными тенденциями. В самом широком и отдаленном смысле либертарианство в конечном счете победит, потому что оно и только оно совместимо с природой человека и мира. Только свобода может дать человеку материальное благополучие, возможности для самореализации и счастья. Иными словами, либертарианство победит, потому что оно верно, потому что для человечества это самая правильная дорога, а в конечном счете всегда побеждает истина.

Но это, пожалуй, слишком отдаленная перспектива, и живущих сегодня мало утешает надежда, что истина победит через много столетий. К счастью, есть основания надеяться и на более близкое будущее, поскольку можно быть уверенным, что мрачные исторические закономерности, действовавшие до XVIII века, на нас больше не распространяются.

Можно только радоваться тому, что история совершила огромный скачок, когда классические либеральные революции сделали возможной Промышленную революцию XVIII и XIX веков[8]. Ведь в доиндустриальном мире, в мире Старого порядка и крестьянской экономики, не существовало никаких помех тому, чтобы тирания и деспотизм не могли существовать неопределенно долго, многие‑многие века. Крестьяне выращивали продукты питания, а короли, знать и феодальные землевладельцы оставляли им ровно столько, чтобы те могли сохранить жизнь и трудоспособность – все остальное они забирали себе. Жестокий и мрачный аграрный деспотизм был устойчив по двум основным причинам: 1) экономика худо‑бедно функционировала, хоть и на грани выживания, и 2) массы не знали лучшей жизни, а потому их можно было заставить работать как вьючный скот.

Промышленная революция все изменила, потому что необратимым образом трансформировала исторические условия и ожидания людей. Впервые в мировой истории возникло общество, в котором уровень жизни масс поднялся от простого выживания до невиданных прежде высот. Появление новых рабочих мест и повышение уровня жизни запустили механизм увеличения численности населения Запада, которая веками оставалась неизменной. Пути возврата в доиндустриальную эпоху были закрыты. Мало того, что массы не согласились бы с крахом своих надежд на дальнейшее повышение уровня жизни,– возврат к чисто аграрной экономике означал бы массовый голод и гибель значительной части населения. Нравится нам это или нет, но пути назад больше нет.

Но если все так, то за дело свободы можно не беспокоиться. Как показала экономическая наука, а отчасти продемонстрировали и мы в этой книге, индустриальная экономика может работать только в условиях свободы и свободного рынка.

Иными словами, свобода экономики и общества были бы желательны и справедливы и в доиндустриальном мире, но в условиях развитой промышленности они стали жизненной необходимостью . Как показали Людвиг фон Мизес и другие экономисты, в условиях индустриальной экономики этатизм просто не работает. А поскольку все мы существуем в индустриальном мире, в конечном счете – и намного быстрее, чем истина станет всеобщим достоянием, – станет ясно, что для выживания и процветания промышленности миру придется принять режим свободы и свободного рынка. Именно это имели в виду Герберт Спенсер и другие либертарианцы XIX века, когда подчеркивали различие между военным и индустриальным обществом, между обществом статусным и договорным. В ХХ веке Мизес продемонстрировал, что: а) все акты государственного вмешательства в экономику искажают и уродуют рынок и открывают прямой путь к социализму и б) социализм – это катастрофа, поскольку он делает невозможным развитие индустриальной экономики в силу исчезновения регулирующего механизма «прибыли/убытки»,а отсутствие прав собственности на капитал, землю и другие средства производства выводят из строя ценовой механизм. Иными словами, Мизес доказал неработоспособность как чистого социализма, так и всевозможных промежуточных форм огосударственной экономики и интервенционизма. А учитывая тот факт, что индустриальная экономика стала судьбой современного мира, эти формы этатизма неизбежно будут отброшены и заменены режимом свободы и свободных рынков.

Время уже сжалось и ускорилось, но для классических либералов начала ХХ столетия, таких как Самнер, Спенсер и Парето, все выглядело так, будто оно застыло. И нельзя их винить в этом, потому что им пришлось стать свидетелями упадка классического либерализма и рождения нового деспотизма, приходу которого они противились с замечательной выдержкой и упорством. Увы, все это в прошлом! Настоящее – это всегда становление. Миру придется ждать – если не столетия, то десятилетия,– пока социализм и корпоративное государство не проявят свой тупиковый характер с окончательной убедительностью.

По большому счету, будущее уже наступило. Нет нужды предсказывать разрушительные последствия социализма и этатизма – они повсюду перед нами. Лорд Кейнс как‑то высмеял рыночных экономистов, предсказавших, что в долгосрочной перспективе последствия предложенной им инфляционной политики будут разрушительны. В ответ он с ухмылкой произнес, что «в долгосрочной перспективе мы все – мертвецы». Лорд Кейнс мертв, а мы живем в его долгосрочной перспективе. Цыплятки этатизма приготовились ночевать на насесте.

В первые десятилетия XX века подобной ясности еще не было. Этатистские силы использовали всевозможные приемы, чтобы сохранить и даже расширить индустриальную экономику, отвергая при этом любые требования о свободе и свободном рынке, без которых в длительной перспективе эта экономика нежизнеспособна. В течение полувека этатисты всех мастей проводили свои хищнические опыты над экономикой – ее планировали, регулировали, подвергали действию растущих налогов и инфляции, но при этом очевидных кризисов и деформаций не возникало. Дело в том, что рыночная индустриализация XIX века создала в экономике огромную «жировую подушку», защищавшую ее от последствий этих экспериментов. Правительство могло свободно, без фатальных последствий для экономики оперировать налогами, ограничениями и инфляционным давлением.

Но сегодня огосударствление экономики зашло настолько далеко и длится это уже так долго, что эта «подушка» истощилась. Еще в 1940‑х годах Мизес предсказывал, что резервный фонд, созданный эпохой laissez‑faire , будет истощен. Поэтому сегодня негативные последствия действий правительства проявляются почти мгновенно – и эти пагубные последствия несомненны для всех, даже для самых упорных апологетов этатизма.

Мюррей Ротбард "К новой свободе. Либертарианский манифест"